Я иногда думаю: вот мы все привыкли считать, что “звёздные дети” живут в каком-то своём параллельном мире. У них там красные дорожки вместо школьных коридоров, кастинги вместо контрольных, а вместо выпускного — премьера в театре. Но чем больше смотришь, тем яснее: там, за этим блеском, всё так же нервно, потно и честно, как у всех остальных.
Вот сейчас, в августе 2025-го, я листаю новости и вижу — в московские театральные вузы поступили два имени, которые, кажется, уже где-то звучали. Точнее, фамилии. И, да, они из тех самых, что в афишах пишутся крупным шрифтом. Но тут важнее другое: то, как эти истории разворачиваются.
Иван Антипенко. Ему восемнадцать, и он сын Юлии Такшиной и Григория Антипенко. Для человека из моего поколения Григорий — это не просто актёр, это почти культурный маркер 2000-х, когда его лицо мелькало чаще, чем заставка новостей. А теперь вот его сын выходит на сцену… но не в виде очередного «сын известного актёра», а как парень, который сам протоптал свою дорожку.
Щукинское училище — та самая “Щука” — звучит для непосвящённого, может, не так громко, как “Гарвард” или “Сорбонна”, но в театральном мире это храм. Иван, как оказалось, шёл к нему как к Эвересту. Поступал и в другие вузы, но мечта была именно эта школа. А мечты, как известно, не берутся из воздуха: с детства он таскался в Театр Вахтангова, смотрел, как работает его отец, и, видимо, пропитывался этой особой театральной атмосферой — запах кулис, перешёптывания за сценой, чувство, что вот-вот погаснет свет и начнётся магия.
Честно, я сначала скептически отнёсся: мол, ну да, конечно, ребёнок актёров поступил в актёрский вуз — что тут удивительного? Но чем глубже вчитываешься, тем понятнее: это не просто “родился в нужной семье”. Иван лет пять назад уже точно знал, что хочет туда, куда в итоге поступил. Пошёл в театральную студию, сам прошёл все кастинги, играл в постановках. Да, у него дома, наверное, можно спросить, что такое Станиславский, и получить не гугл-ответ, а живую историю, но сцену всё равно придётся держать самому.
Мама, кстати, пыталась его предостеречь: “Минусы этой профессии огромны, даже талантливые могут остаться без ролей”. Но он упёрся. А ещё — он, помимо театра, умудрился увлечься волейболом, научился играть на гитаре и, по словам мамы, был “тем самым учеником, за которого учителю не стыдно”. То есть, да, не просто золотая молодёжь, а человек, который умеет и работать, и хотеть.
И вот тут интересно сравнить: в ту же волну поступлений — другая история, другой темперамент, но тоже со “звёздным” стартом.
Марта Юшкевич. Тоже восемнадцать. Дочь Елены Борщевой — да-да, той самой, “с самым большим ртом” в КВНе, как её когда-то представляли, и фитнес-тренера Валерия Юшкевича. Марта — это не тот случай, когда ребёнка долго мучают вопросом “кем ты хочешь быть”. Она, похоже, с детства знала ответ.
Мама у неё — владелица собственной Школы актёрского мастерства. Можно сказать, что Марта росла в атмосфере, где обсуждение “как правильно подать реплику” и “почему пауза на сцене важнее слова” было фоном к завтраку. Но! И это важно — даже при таких условиях она прошла все те же творческие испытания, что и другие абитуриенты ГИТИСа.
ГИТИС — это уже другая легенда, с другой энергетикой. Там кипит творческая кухня, туда едут со всей страны, и конкуренция там — почти как на популярный телешоу, только вместо камеры перед тобой комиссия, которая за три минуты решает, есть ли у тебя “сцена” внутри. Марта попала в мастерскую Николая Лазарева — народного артиста, у которого свои требования, свой темп, своя школа.
До этого у неё был КВН (да, прямо как у мамы, но уже в своём поколении), съёмки в кино, работа с агентом. И вот это, наверное, ключ: у Марты нет “пробы пера” — она уже знает, каково это, когда свет в глаза, когда дубль, когда режиссёр говорит “стоп” и “снято”.
Я думаю: и Иван, и Марта — они оба родились в эпоху, когда у родителей была слава, а у них самих — выбор. И этот выбор они сделали одинаково: вперёд, в ту же профессию. Но при этом… насколько этот путь для них будет похож, а насколько — кардинально разным?
И ведь, давайте честно, в 2025 году уже мало кого удивишь новостью, что дети актёров тоже идут в актёры. Удивляет другое — когда они делают это не как “по инерции”, а так, что в их биографиях видно: готовились, работали, шли.
Когда я слышу фразу “поступить в театральный вуз”, я сразу представляю нечто вроде квеста с тремя уровнями сложности, каждый из которых можно завалить, даже если у тебя диплом с отличием. Это не поступление “по баллам” — это проверка на то, можешь ли ты на глазах у посторонних людей вытащить наружу свою уязвимость, смех, слёзы и ещё успеть произнести чужие слова так, чтобы они прозвучали как твои.
В 80-е и 90-е поступление в театральные училища было почти мифическим процессом. Люди ехали в Москву из городов, где театра как такового и не было, кроме Дома культуры. И они приезжали с чемоданом, мешком картошки от мамы, и тетрадкой, где наспех переписан “Гамлет” или “Мцыри”. Конкурс — десять, двадцать, иногда тридцать человек на место. И да, “своих” брали — но “своим” тоже надо было пройти через этот огонь.
В нулевых ситуация стала чуть более прагматичной. С ЕГЭ, с цифровыми подачами документов — казалось, барьеров стало меньше. Но творческие туры никто не отменял. И вот тут самое интересное: хоть Иван и Марта и идут по формально тем же этапам, что и любой другой абитуриент, стартовая площадка у них всё-таки другая.
Для “обычного” абитуриента первый выход перед комиссией — это шок. Ты вдруг понимаешь, что тебе нужно быть кем-то ещё, а внутри всё кричит: “Да я вообще-то обычный парень из Твери!”. Для них же — этот шок уже прожит в детстве. Они видели репетиции, слышали обсуждения ролей за ужином, наблюдали, как родители разбирают сценарий.
Но есть и обратная сторона: фамилия, которая может помочь на старте, потом будет висеть на афише как напоминание — “а ну-ка, докажи, что не по блату”. Это тяжёлый рюкзак. У кого-то он превращается в топливо, у кого-то — в гирю.
И вот в 2025-м я смотрю на этот процесс и понимаю: правила формально те же, что и 40 лет назад — стихи, проза, этюды, комиссия. Но мир вокруг другой. Есть соцсети, где твой первый провал или успех моментально становится публичным. Есть мобильная камера, которая снимает твой вход в аудиторию и выкладывает в TikTok. Есть цифровой след, из которого легко понять, кто ты, откуда, и чьё у тебя лицо.
Вот в чём фокус: истории Ивана и Марты — это не просто милые заметки в стиле “дети знаменитостей продолжают династию”. Это такой маленький стресс-тест для всей сегодняшней культурной среды.
Почему? Потому что мы живём в эпоху, где каждый успех мгновенно превращается в новостной повод, а каждая ошибка — в мем. И если раньше актёр мог “отошлифовать” свой талант в тишине учебных аудиторий, то сейчас — извините — за вами уже наблюдают с первого шага в приёмной комиссии.
Тест первый: выдержка.
Любой, кто идёт в публичную профессию в 2025-м, должен быть готов, что его успех или провал обсудят в комментариях люди, которых он никогда в жизни не видел. “Ну конечно, поступил, папа-то кто” — напишут одни. “Да он реально крутой, я видела его этюд” — напишут другие. И вот тут важно: умеешь ли ты продолжать работать, когда тебя уже разложили по папкам “любимчики” и “по блату”?
Тест второй: смысл.
В наше время поступить в театральный вуз — это не гарантия карьеры, а скорее старт в длинную гонку без финишной ленточки. Через четыре года никто не вспомнит, как ты блестяще прочитал Маяковского на вступительных. Вспомнят — если ты сумеешь сделать что-то своё, а не только повторять то, что учили. И вот тут особенно интересно смотреть, чем эти ребята удивят, когда фамилия перестанет быть главной новостью.
И да, я замечаю ещё одну вещь. Мы, зрители, сами изменились. Нам уже мало просто красивой игры или громкой фамилии — мы хотим знать, что за человек стоит на сцене. Нам интересна его история, его путь, его острые углы. А у Ивана и Марты есть то, что притягивает: они выросли в закулисье, но при этом им придётся заново завоёвывать внимание — не как “детям кого-то”, а как самостоятельным артистам.
Я думаю, вся эта история — про взросление. Но не только Ивана и Марты. Это про наше взросление как зрителей.
Раньше мы были заложниками образов: “сын знаменитости — значит, всё куплено”, “дочь актрисы — значит, ей всё дадут”. Сейчас это не так просто. Мир стал слишком прозрачным. Если ты не можешь держать сцену — это видно за три секунды, и никакой громкой фамилией не прикроешься.
Да, им повезло со стартом. Да, у них было то, чего у многих нет: опыт закулисья, советы от людей, которые знают цену каждой роли. Но дальше — всё по-честному. И вот это, наверное, и есть главный нерв этой темы: мы увидим в реальном времени, смогут ли они превратить свою фамилию из подарка в инструмент, а не в якорь.
Я сам никогда не жил в восьмидесятые, когда поступление в Щуку или ГИТИС было похоже на прыжок с парашютом без страховки. Но я вижу, как в 2025-м эти прыжки всё ещё происходят — просто теперь за ними следят тысячи глаз в онлайне.
И, может быть, через несколько лет мы будем сидеть в зале, гаснет свет, открывается занавес, и кто-то шепнёт соседу: “Слушай, а это ведь тот парень, сын Антипенко… или, подожди, дочь Борщевой?”. И получит в ответ:
— “Неважно. Просто смотри. Они крутые”.
Спасибо, что дочитали. Для меня это важная тема — не только про театр, но и про то, как меняется наше восприятие успеха.
Если откликнулось — поставьте лайк, напишите в комментариях, как вы это видите.
Ну и подписывайтесь — тут будет ещё больше настоящих историй.