Марина считала дни до возвращения отца еще два месяца.
На кухне мать разговаривала по телефону. Марина стояла за дверью, прислушиваясь.
— Не могу завтра. Нет, ну ты же понимаешь… Да, я тоже.
Трубка легла на стол. Марина быстро прошла в ванную, включила воду погромче. В зеркале — своё лицо, чужое. Пятнадцать лет, а морщинка между бровей уже наметилась. Как у бабки.
— Марин, ты скоро? — мать постучала в дверь.
— Минуту!
Она умылась холодной водой. Февральский Норильск не балует — из крана течет ледяная жижа. Зато отрезвляет.
На кухне мать красила ногти. Темно-вишневый лак, новый. Раньше она ногти не красила — некогда было, да и зачем?
— В школу собралась? — спросила, не поднимая глаз.
— Угу.
— Денег в кармане пальто. На обед.
Марина кивнула. Взяла бутерброд, откусила. Хлеб черствый, колбаса резиновая. Мать готовить разучилась. Или не хочет.
— Артёмку в садик отведешь?
— Сегодня не пойдет. Температурит.
— Опять?
— Опять.
Елена подула на ногти. В кухне запахло ацетоном и еще чем-то — сладким, липким. Новые духи. Третьи за месяц.
— Пап звонил? — спросила Марина.
— Вчера. Связь плохая была.
— И что сказал?
— Ничего особенного. Привет передавал.
Мать встала, прошла к окну. Постояла, разглядывая заснеженный двор. На ней был новый халат — шелковый, с японскими журавлями. Откуда деньги? Отец последний раз перевод делал месяц назад.
— Я сегодня поздно приду, — сказала Елена. — С девочками встречаемся. День рождения у Светки.
— У Светки день рождения в августе.
Мать обернулась. В глазах — что-то похожее на страх. Но только на секунду.
— Это заранее празднуем. Она в отпуск собирается.
— В феврале в отпуск?
— Марина, что за допрос? Сказала — день рождения, значит, день рождения.
Она ушла одеваться. Марина доела бутерброд, глядя на мамин телефон. Экран темный, заблокированный. Раньше пароля не было.
В школе Марина сидела на физике и думала о том, что законы термодинамики врут. Энергия не сохраняется. Она утекает куда-то, как тепло из их квартиры, как любовь из маминых глаз.
— Петрова, к доске!
Она встала, подошла к доске. Взяла мел.
— Второй закон Ньютона, — подсказал учитель.
F = ma. Сила равна массе на ускорение. Марина написала формулу и остановилась. Какая сила нужна, чтобы удержать семью от распада? И есть ли такая формула?
— Садись, Петрова. Два.
После уроков она не пошла домой. Бродила по центру, разглядывая витрины. В ювелирном — кольца с камнями. «Подарите любимой», — гласила табличка. Марина подумала: а что дарят нелюбимым?
Дома было тихо. Артёмка спал, свернувшись калачиком. Марина потрогала лоб — горячий. Надо бы температуру измерить, но градусник куда-то запропастился.
На кухонном столе — записка: «Ужин в холодильнике. Не жди. Мама».
Марина открыла холодильник. Котлеты вчерашние, гречка слиплась. Есть не хотелось.
Она прошла в мамину спальню. На трюмо — флаконы духов, помады, крема. Целый арсенал. В ящике комода — белье. Новое, кружевное. Красное, черное. Марина быстро закрыла ящик, словно обожглась.
На тумбочке — фотография. Семейная, прошлогодняя. Отец держит Артёмку на руках, мама обнимает Марину. Все улыбаются. Марина взяла снимок, вгляделась. Когда это было? Год назад? Сто лет назад?
Телефон завибрировал. СМС от мамы: «Задерживаюсь. Уложи Артёмку».
Марина удалила сообщение. Пошла к брату, села на край кровати. Мальчик открыл глаза — отцовские, серые.
— Малина?
— Я здесь, мелкий.
— Где мама?
— На работе.
— А папа?
— Тоже на работе. Далеко-далеко.
Артёмка вздохнул, отвернулся к стене.
— Папа всегда далеко-далеко.
Марина погладила его по голове. Волосы мокрые от пота, но лоб уже прохладнее.
— Хочешь, сказку расскажу?
— Про папу расскажи.
— Про папу?
— Как он на большой машине ездит. И как медведей видел.
Марина улыбнулась. Отец и правда видел медведей — белых, полярных. Прислал фотографию. Только это было давно, еще до Артёмки.
— Жил-был папа. Работал он на Севере, где всегда зима…
Она рассказывала, а сама думала: сколько еще таких вечеров? Сколько сказок про папу, которого нет?
Март пришел с метелями. Отец должен был вернуться пятнадцатого, но позвонил — задерживают, авария на буровой.
— Как вы там? — голос в трубке далекий, металлический.
— Нормально, пап.
— Мать как?
Марина посмотрела на закрытую дверь ванной. Мать готовилась к очередному «дню рождения».
— Тоже нормально.
— Артёмка?
— Выздоровел. В садик ходит.
— Хорошо. Марин… — он запнулся. — Ты если что… ну, если проблемы какие… звони, ладно?
— Ладно, пап.
— Я скоро. Честно. Вот закончим тут, и сразу домой.
— Я знаю.
Она знала. И еще знала, что «скоро» на вахте — понятие растяжимое. Как резинка в трусах. Тянется, тянется, а потом — хлоп! — и порвалась.
Мать вышла из ванной. Платье новое — синее, облегающее. Марина таких платьев у нее не видела.
— Как я?
— Красиво.
— Правда?
Елена повернулась перед зеркалом. Тридцать пять лет, а талия — как у девчонки. И ноги длинные. И грудь… Марина отвернулась.
— Я ненадолго, — сказала мать, накидывая пальто. — Часа на три.
— На три? Прошлый раз на три часа уходила — в два ночи вернулась.
— Марина!
— Что Марина? Думаешь, я маленькая? Не понимаю ничего?
Елена застыла с сумочкой в руках. На лице — целая гамма: испуг, злость, усталость.
— Что ты понимаешь?
— Всё понимаю. Абсолютно всё.
Они смотрели друг на друга. Дочь и мать. Похожие и такие разные. У Марины — отцовский подбородок, упрямый. У Елены — мягкий овал лица, губы бантиком.
— Мы поговорим, — наконец сказала Елена. — Позже поговорим.
— Когда позже?
— Когда папа вернется.
Она ушла. Марина стояла у окна, смотрела, как мать садится в такси. Номер незнакомый. Не местная машина.
Апрель начался с дождя. В Норильске это редкость — обычно снег прямо в лужи превращается. А тут — настоящий дождь, теплый, пахнущий весной.
Марина шла из школы без зонта. Капли стекали по лицу, смешиваясь с чем-то соленым. Она не плакала. Просто глаза слезились от ветра.
Дома никого. Тишина звенящая, как после взрыва. Марина скинула мокрую куртку, прошла в гостиную. И замерла.
На диване — мужская рубашка. Белая, в тонкую полоску. Не отцовская.
Марина подняла рубашку, поднесла к лицу. Запах чужой — табак, одеколон, что-то кисловатое. Живой запах чужого мужчины в их доме.
Хлопнула дверь. Голоса в прихожей — мамин и незнакомый баритон.
— …забыл, дурак. Она же могла вернуться.
— Уже вернулась, — сказала Марина, выходя им навстречу.
Мужчина — высокий, темноволосый, в джинсах и футболке. Красивый, зараза. И сразу видно — не здешний. Слишком загорелый для апрельского Норильска.
— Марина, — выдохнула мать. — Ты… рано.
— Физкультуру отменили.
Молчание. Мужчина первый пришел в себя, протянул руку:
— Павел. Очень приятно.
Марина не пошевелилась. Смотрела на мать. Та стояла бледная, губы поджаты.
— Это… Павел мой коллега, — начала Елена.
— По работе? — Марина усмехнулась. — По какой работе, мам? Ты же в декрете. Четвертый год в декрете.
— Я… консультирую иногда. Удаленно.
— Удаленно? — Марина покачала головой. — А рубашку он удаленно у нас забыл?
Павел кашлянул:
— Я, пожалуй, пойду.
— Идите, — согласилась Марина. — И больше не приходите.
— Марина! — мать дернулась к ней. — Как ты смеешь!
— А как ты смеешь?! — Марина сорвалась на крик. — Папа вкалывает на вахте! Три месяца не видит нас! А ты…
Пощечина прилетела неожиданно. Марина пошатнулась, прижала ладонь к горящей щеке.
— В комнату, — процедила Елена. — Быстро.
— Иди ты к черту.
Марина схватила куртку, выбежала из квартиры. Слышала, как мать кричит вслед, но не оборачивалась. Лестница, подъезд, улица. Дождь хлестал по лицу, смывая злость, оставляя только боль.
Она брела по городу без цели. Мимо проплывали дома, магазины, редкие прохожие под зонтами. В кармане завибрировал телефон. Мать. Марина сбросила. Снова звонок. Снова сброс.
В сквере у Ленина она села на мокрую скамейку. Достала телефон, набрала отцовский номер. Гудки долгие, тягучие. Наконец:
— Алло? Марин?
— Пап… — голос сел, пришлось откашляться. — Папа, приезжай.
— Что случилось? Марина, что там у вас?
Она открыла рот — и не смогла. Слова застряли в горле комом.
— С мамой что-то? С Артёмкой?
— Нет. Всё… всё нормально. Просто приезжай, ладно?
— Марин, я не могу сейчас. У нас тут…
Она отключилась. Сидела под дождем, глядя на потемневший памятник. Ленин указывал куда-то вдаль. Туда, где светлое будущее. Которого нет.
Дома Марина появилась к ночи. Мать сидела на кухне, курила. Пепельница полная, воздух сизый.
— Где ты была?
— Гуляла.
— Шесть часов под дождем?
— А тебе какая разница?
Елена затушила сигарету, встала. Подошла близко. От нее пахло табаком и валерьянкой.
— Садись. Поговорим.
— Не хочу.
— Садись, я сказала.
Марина села. Мать налила чай, пододвинула кружку.
— Пей. Простудишься.
— Плевать.
— Марина, хватит. Ты уже взрослая. Давай как взрослые.
— Как взрослые? — Марина рассмеялась. — Это как вы с Павлом? Спите вместе, пока папа на вахте?
Елена вздрогнула, но промолчала. Достала новую сигарету, закурила.
— Это… сложно.
— Что сложного? Ты изменяешь мужу. Всё просто.
— Не смей так говорить.
— А как? Как это называется, мам? Когда замужняя женщина…
— Когда замужняя баба год не видит мужа! — Елена повысила голос. — Когда ей тридцать пять, а она живет как монашка! Когда вся жизнь — это ожидание!
— Сама выбрала!
— Да? Я выбрала? Я выбирала беременеть в семнадцать? Выбирала сидеть в этой дыре? Выбирала, чтобы муж пропадал на вахтах?
Марина молчала. Мать курила, глядя в окно.
— Ты думаешь, легко? — продолжила Елена тише. — Восемнадцать лет ждать. Три месяца — он здесь, девять — его нет. А жизнь идет. Морщины появляются. Седина. И вдруг понимаешь — всё. Проходит. И ничего не было. Только ожидание.
— Но папа же…
— Папа хороший. Я не спорю. Но его нет. Понимаешь? Нет рядом. А Павел… он здесь. Живой, настоящий.
— И что теперь?
Елена затушила окурок, посмотрела на дочь.
— Не знаю. Честно — не знаю.
— Он женат?
— Да.
— Дети есть?
— Дочь. Твоего возраста.
Марина усмехнулась:
— Прекрасно. Две семьи разрушите.
— Марина…
— Что — Марина? Хочешь, чтобы я поняла? Простила? Не дождешься.
Она встала, пошла к двери. Остановилась:
— Папе скажу.
— Не надо.
— Надо. Он должен знать.
— Марина, прошу тебя…
— О чем просишь? Чтобы я молчала? Чтобы делала вид, что ничего не происходит?
Елена закрыла лицо руками. Плечи задрожали. Марина постояла, глядя на мать. Потом ушла к себе.
Ночью она слышала, как мать ходит по квартире. Скрипят половицы, звякает посуда. В три часа хлопнула входная дверь. Марина выглянула в окно — мать села в знакомое такси.
Андрей приехал через два дня. Неожиданно — просто взял и приехал. Марина открыла дверь и остолбенела.
— Пап?
— Привет, дочь.
Он выглядел уставшим. Осунулся, постарел. Но глаза — те же, родные.
— Как… зачем ты?
— Ты же звонила. Просила приехать.
Марина бросилась ему на шею. Пахнет самолетом, потом, чужими городами. Но это папа. Настоящий.
— Где мама? — спросил он, разуваясь.
— С Артёмкой гуляет.
Ложь далась легко. Мама действительно ушла с Артёмкой. Только не гулять.
Отец прошел на кухню, сел на свое место. Огляделся — будто проверяя, всё ли на месте.
— Чай будешь? — спросила Марина.
— Буду. И рассказывай — что у вас тут?
Она поставила чайник. Что рассказывать? Как?
— Пап…
Хлопнула дверь. Голоса в прихожей — мама и Артёмка. Мальчик вбежал на кухню, замер:
— Папа!
Андрей подхватил сына, закружил. Артёмка визжал от восторга, обнимал отца за шею.
— Папа приехал! Папа дома!
Елена стояла в дверях. Бледная, губы поджаты. Смотрела на мужа, как на привидение.
— Андрей… Ты… почему не предупредил?
— Решил сюрпризом.
Он поставил сына, подошел к жене. Обнял — осторожно, будто боясь спугнуть.
— Соскучился.
Елена стояла деревянная. Руки висят плетьми. Потом медленно подняла, обняла в ответ.
— Я тоже.
Марина отвернулась. Чайник засвистел — вовремя.
За ужином говорил в основном отец. Рассказывал про вахту, про аварию, про мужиков. Артёмка слушал, раскрыв рот. Елена ковыряла вилкой в тарелке. Марина молчала.
— А вы как? — спросил наконец Андрей. — Что нового?
— Да ничего особенного, — ответила Елена. — Всё как обычно.
— Марин в школе как?
— Нормально.
— А ты, солнышко? — он потрепал жену по щеке. — Не скучала?
Елена дернулась, словно от удара.
— Скучала. Конечно, скучала.
После ужина отец играл с Артёмкой. Катал машинки, строил башни из кубиков. Мальчик счастливо лопотал, показывал игрушки. Елена мыла посуду. Марина сидела в своей комнате, слушала голоса за стеной.
Нормальная семья. Отец вернулся с вахты. Мать ждала. Дети рады. Всё как должно быть. Только почему так тошно?
Ночью Марина не спала. Слышала, как родители разговаривают в спальне. Тихо, приглушенно. Потом — тишина. Потом скрипнула кровать.
Марина натянула подушку на голову. Не хотела слышать. Не хотела знать. Но мысли лезли сами: а с Павлом мама тоже… Или по-другому?
К утру она всё решила.
— Пап, можно с тобой поговорить?
Андрей поднял голову от газеты. Второй день дома, а уже с вакансиями.
— Конечно. Что случилось?
Марина села напротив. Слова заготовила заранее, но сейчас они разлетелись.
— Пап… Мама…
— Что мама?
В прихожей хлопнула дверь. Елена вернулась из магазина.
— Потом расскажу, — выдохнула Марина.
Но «потом» не наступило. Отец был постоянно рядом. Водил Артёмку в садик, готовил обед, чинил кран в ванной. Елена ходила тенью — вежливая, отстраненная. Павел не звонил. Или звонил, но она не отвечала.
На третий день Марина не выдержала. Дождалась, когда отец уйдет с Артёмкой на площадку, зашла к матери.
— Нам надо поговорить.
Елена сидела на кровати, перебирала какие-то бумаги.
— О чем?
— Ты скажешь папе? Или мне сказать?
Мать подняла голову. В глазах — усталость бесконечная.
— Что сказать?
— Не прикидывайся. Про Павла.
— Нет никакого Павла.
— Мам!
— Что — мам? Ты хочешь, чтобы я разрушила семью? Чтобы Артёмка остался без отца?
— А жить во лжи — это лучше?
Елена встала, подошла к окну. Постояла спиной.
— Знаешь, что самое страшное?
— Что?
— Я его не люблю. Андрея. Уже давно не люблю. Привыкла — да. Жалею — да. Но любви нет. И не будет.
— А Павла любишь?
Мать обернулась. Улыбнулась криво:
— Павла? Не знаю. Может, просто любовь к себе люблю. Ту, которую в его глазах вижу.
— И что дальше?
— Ничего. Андрей уедет на вахту. Всё вернется.
— Не вернется, — отрезала Марина. — Я не позволю.
— Ты? — Елена рассмеялась. — И что ты сделаешь? Папочке нажалуешься? Давай. Только подумай — кому хуже будет. Ему. Артёмке. Тебе самой.
— Плевать.
— Не плевать. Ты же умная девочка. Понимаешь — иногда правда убивает. Иногда ложь… милосерднее.
Марина ушла, хлопнув дверью. Мать права. Но от этого еще противнее.
Андрей уехал через неделю. Обнял на прощание, поцеловал в макушку.
— Береги маму и братика.
— Постараюсь.
— Я быстро. Два месяца — и назад. Может, раньше получится.
— Пап…
— М?
Марина посмотрела ему в глаза. Серые, как у Артёмки. Доверчивые.
— Ничего. Удачи тебе.
Он уехал. Елена проводила мужа сухо — поцелуй в щеку, дежурное «звони». Артёмка плакал, просился с папой. Марина держала брата на руках, пока тот не успокоился.
Вечером мать накрасилась, надела то самое синее платье.
— Уходишь? — спросила Марина.
— Ненадолго.
— К нему?
Елена остановилась у двери. Обернулась:
— Да. К нему.
— А как же…
— Что — как же? Совесть? Мораль? Долг? — мать усмехнулась. — Знаешь, сколько мне лет?
— Тридцать пять.
— Тридцать пять. Из них восемнадцать — замужем. Ждала, терпела, надеялась. Хватит. Я тоже жить хочу.
Она ушла. Марина осталась с Артёмкой. Мальчик капризничал, не хотел есть, просился к маме.
— Мама на работе, — повторяла Марина.
— Опять на работе, — вздыхал малыш. — Все на работе.
Уложив брата, Марина села у окна. Город тонул в полярной ночи. Фонари — как маяки в темном море. Где-то там, в этой темноте, мама с чужим мужчиной. Папа — за тысячи километров. А она — здесь, одна. С чужой тайной и детской обидой.
Телефон завибрировал. СМС от неизвестного номера: «Марина, это Павел. Нам нужно поговорить».
Она удалила сообщение. Какой разговор? О чем?
Через минуту — новое: «Это касается твоей мамы. И твоей семьи. Встретимся?»
Марина набрала ответ: «Кафе на Ленина. Завтра в 16:00».
Отправила и сразу пожалела. Но было поздно.
Павел пришел вовремя. Сел напротив, заказал кофе. Марина — чай.
— Спасибо, что согласилась встретиться.
— Говорите, что хотели.
Он помешал кофе, отпил. Морщины у глаз, седина в висках. Красивый мужик. И мама красивая. Красивая пара. Гадкая, но красивая.
— Я хочу, чтобы ты поняла…
— Ничего я не хочу понимать.
— Марина, послушай. Это не просто интрижка. Мы с твоей мамой…
— Любите друг друга? — она усмехнулась. — Банально.
— Да, банально. Но что поделать? Любовь вообще банальна.
— А ваша жена? Дочь? Им тоже про любовь расскажете?
Павел поморщился:
— Это сложно.
— Нет, это просто. Вы хотите спать с чужой женой и чтобы вам за это ничего не было.
— Марина!
— Что? Не нравятся грубые слова? А грубые поступки нравятся?
Он молчал. Пил кофе мелкими глотками.
— Что вы от меня хотите? — спросила Марина.
— Понимания. Хотя бы попытки понять.
— Не дождетесь.
— Марина, твоя мама…
— Моя мама — взрослая женщина. Пусть сама разбирается. А вы… вы мне никто. Чужой дядька, который лезет в нашу семью.
— Я не лезу. Я…
— Спите с мамой, пока папа на вахте. Всё, разговор окончен.
Она встала. Павел поймал за руку:
— Подожди. Есть кое-что… важное.
— Что?
— Артём.
Марина замерла.
— Что — Артём?
— Сядь. Пожалуйста.
Она села. Внутри всё сжалось.
— Артём… возможно, мой сын.
Тишина. В кафе играла музыка, звякала посуда, смеялись за соседним столиком. А у Марины в ушах — только стук собственного сердца.
— Что?
— Мы с Леной… Это началось четыре года назад. Артёму четыре. Сроки совпадают.
— Нет.
— Марина…
— Нет! — она вскочила, опрокинув чашку. Чай растекся по столу. — Вы врете!
— Я не вру. Лена сама не уверена. Но возможность есть.
Марина выбежала из кафе. Холод ударил в лицо, отрезвляя. Неправда. Не может быть. Артёмка — папин. У них одинаковые глаза, одинаковая улыбка.
Или нет?
Она брела по улице, не разбирая дороги. В голове — каша. Артём. Маленький Артёмка, который «папа-папа» кричит. Который ждет с вахты. Который…
Телефон звонил — мама. Марина сбросила. Снова звонок. Снова сброс.
Дома было темно. Артём спал, мама не вернулась. Или вернулась и снова ушла. Марина прошла в детскую, села на пол у кроватки.
Мальчик спал, подложив ладошку под щеку. Ресницы длинные — мамины. Нос прямой — тоже мамин. А глаза? Марина вгляделась. Серые, да. Но у Павла тоже светлые. Не карие, точно.
— Малина? — Артёмка проснулся, потер глазки.
— Спи, маленький.
— Мама где?
— Скоро придет.
— А папа?
Марина погладила его по голове. Папа. Какой папа? Который на вахте? Или который с мамой сейчас?
— Папа далеко. Но он тебя любит.
— И я его люблю, — пробормотал мальчик и снова уснул.
Марина сидела в темноте, слушая дыхание брата. Если Павел прав… Если Артём правда…
Нет. Она не позволит. Пусть будет папин. Пусть всё останется как есть. Иногда ложь милосерднее правды. Мать права.
Но как жить с этим знанием?
Утром Марина проснулась от крика. Артёмка плакал, мать пыталась его успокоить.
— Не хочу в садик! Хочу к папе!
— Папа на работе, зайка.
— Всегда на работе! — рыдал мальчик. — Не люблю работу!
Марина вышла из комнаты, взяла брата на руки. Он обхватил ее за шею, всхлипывая.
— Тише, маленький. Всё хорошо.
Елена стояла растрепанная, в том же платье. От неё пахло чужими духами и сигаретами.
— Спасибо, — сказала устало.
— Ночевала у него?
— Марина, не начинай.
— Я с ним вчера встречалась.
Елена напряглась:
— Зачем?
— Он сам позвонил. Сказал… про Артёма сказал.
Мать побледнела. Села на стул, закрыла лицо руками.
— Он не должен был.
— Это правда?
— Не знаю. Может быть. Я… я не уверена.
— Как ты могла?
Елена подняла голова. Глаза красные, воспаленные.
— Не суди меня. Не имеешь права. Когда тебе будет тридцать пять и восемнадцать лет брака за плечами — тогда поговорим.
— Но папа…
— Что — папа? Хороший человек? Да, хороший. Но его нет. Понимаешь? Нет рядом. А женщине нужно… нужно, чтобы кто-то был рядом. Чтобы смотрел, восхищался, желал.
— И поэтому ты…
— Поэтому я влюбилась. Да, в женатого. Да, некрасиво. Но я не железная. Я живая.
Артёмка заснул у Марины на руках. Она осторожно переложила его на диван, укрыла пледом.
— Что будешь делать?
— Не знаю, — Елена покачала головой. — Павел хочет развестись. Говорит, любит меня. Но у него бизнес на жену записан. Сложно всё.
— А папа?
— А что папа? Приедет, уедет. Опять приедет, опять уедет. И так до пенсии.
— Но он же любит тебя.
— Любит. И я его… по-своему люблю. Но этого мало. Любовь без присутствия — это фикция.
Марина молчала. Что тут скажешь?
— Не говори отцу, — попросила Елена. — Пожалуйста. Хотя бы пока.
— А смысл? Рано или поздно…
— Поздно. Пусть будет поздно. Мне нужно время. Всё решить, понять.
— У тебя четыре года было.
— Знаю. Но я трусиха. Боюсь менять. Боюсь остаться одна с двумя детьми.
— Ты не одна. Я помогу.
Елена улыбнулась — грустно, устало.
— Ты хорошая дочь. Лучше, чем я заслуживаю.
Октябрь пришел со снегом и морозами. Отец задерживался на вахте — опять авария, опять форс-мажор. Звонил редко — связь барахлила.
Марина училась, возилась с Артёмкой, делала вид, что всё нормально. Мать уходила к Павлу почти открыто. Возвращалась под утро, усталая и какая-то… потухшая.
— Он не разводится? — спросила как-то Марина.
— Сложности, — уклончиво ответила мать.
— Жена не дает?
— И жена тоже. Говорит, дочери надо школу закончить. Потом институт. Не хочет травмировать.
— Удобно.
— Да, — согласилась Елена. — Очень удобно. Всем, кроме меня.
В ноябре позвонил отец. Голос странный — то ли пьяный, то ли больной.
— Марин? Как вы там?
— Нормально, пап. Ты как?
— Я? Я… — он замолчал. Потом глухо: — Я всё знаю.
У Марины сердце ухнуло вниз.
— Что знаешь?
— Про маму. Мужики сказали. Видели её… с кем-то.
— Пап…
— Не надо, Марин. Не оправдывай. Я… я думал, показалось им. Но ты молчишь. Значит, правда.
Марина прикусила губу. Что сказать? Как?
— Приезжай, — выдохнула она. — Поговорите.
— Не могу. Контракт до декабря. Но я… я подумаю. Что делать.
Он отключился. Марина стояла с телефоном в руке. Вот и всё. Конец.
Елена вернулась поздно, пьяная. Марина встретила её в прихожей.
— Папа знает.
Мать замерла, пошатнулась. Ухватилась за стену.
— Откуда?
— Кто-то видел тебя с Павлом. Сказал.
Елена сползла по стене, села прямо на пол в пальто.
— Вот и всё, — пробормотала. — Финиш.
— Мам, вставай.
— Не могу. Не хочу. Пусть всё горит.
Марина подняла мать, довела до спальни. Раздела, уложила. Елена лежала, уставившись в потолок.
— Знаешь, что сказал сегодня Павел?
— Что?
— Что любит меня. Но развестись не может. Пока. Может, через год. Или два. Или никогда.
— Подлец он.
— Нет. Он просто мужчина. Они все такие. Хотят и стабильность, и приключения. И жену дома, и любовницу на стороне.
— Папа не такой.
— Папа святой, — Елена рассмеялась истерически. — Святой Андрей Вахтовый. Который является раз в три месяца, как Дед Мороз.
— Хватит.
— Что — хватит? Правда глаза колет? Твой папа выбрал работу. Деньги. А я что? Я должна ждать? Вянуть?
— Он для нас старается!
— Для нас? Или для себя? Ему там хорошо, Марин. Мужская компания, простые задачи, никакой семейной рутины.
Марина ушла, хлопнув дверью. Не хотела слушать. Но слова матери застряли в голове. А вдруг правда? Вдруг отцу действительно проще там, на вахте?
Андрей приехал первого декабря. Неожиданно — просто взял и приехал. Марина открыла дверь и обомлела. Отец стоял на пороге — небритый, с красными глазами, от него несло перегаром.
— Пап?
— Где она?
— Кого?
— Не прикидывайся. Где твоя мать?
Марина пропустила его в квартиру. Андрей прошел на кухню, сел тяжело.
— С Артёмкой в поликлинике. Прививка.
— Ага. Прививка.
Он достал из кармана бутылку, хлебнул из горла. Марина выхватила:
— Хватит!
— Отдай.
— Нет. Ты и так пьяный.
— Я не пьяный. Я… — он всхлипнул. — Я идиот. Слепой идиот.
— Пап…
— Знаешь, сколько я вкалывал? Восемнадцать лет! Чтобы вам хорошо было. Чтобы ни в чем не нуждались.
— Мы знаем, пап.
— А она… она… — голос сорвался. — С каким-то хлыщом. Пока я там…
Хлопнула дверь. Елена с Артёмкой. Мальчик вбежал на кухню, замер.
— Папа? Папа приехал!
Но не бросился обнимать. Испуганно смотрел на отца.
Елена стояла в дверях. Лицо — маска.
— Андрей.
— Лена.
Они смотрели друг на друга. Восемнадцать лет брака. Двое детей. И — пропасть между ними.
— Артём, иди к себе поиграй, — сказала Елена.
— Но папа…
— Иди, сынок.
Мальчик ушел, оглядываясь. Марина хотела уйти следом, но отец удержал:
— Останься. Ты уже взрослая. Имеешь право знать.
— Андрей, не надо при ребенке, — попросила Елена.
— При ребенке? — он рассмеялся. — А спать с любовником при ребенке — можно?
— Андрей!
— Что — Андрей? Не нравится правда?
— Марина, выйди, — велела мать.
— Сидеть! — рявкнул отец. — Пусть знает, какая у неё мамочка.
— Хватит! — Елена повысила голос. — Да, я изменила. Да, я влюбилась в другого. Что теперь?
— Что теперь? — Андрей встал, покачнулся. — А теперь — развод. Всё. Точка.
— Хорошо. Развод.
Простота ответа его ошарашила. Ждал сопротивления, слез, мольбы о прощении. А получил — согласие.
— Вот так просто?
— А ты чего хотел? Чтобы я на коленях ползала? Прощения просила? Не дождешься.
— Ты… ты…
— Я устала, Андрей. От ожидания, от одиночества, от этой жизни. Хочешь развод — давай. Мне всё равно.
Отец сел обратно. Сдулся, как проколотый шарик.
— Восемнадцать лет…
— Да, восемнадцать. Из них двенадцать — на вахтах. Спасибо за прекрасную жизнь.
— Я для вас старался!
— Для нас? Или от нас? — Елена усмехнулась. — Признай — тебе там лучше. Проще. Никаких семейных проблем, детских болезней, бытовухи.
— Неправда!
— Правда, Андрей. Ты сбежал. На законных основаниях, за деньги, но сбежал. А я осталась. Одна. С двумя детьми и пустой постелью.
Марина смотрела на родителей. Оба правы. Оба виноваты. И оба несчастны.
— Я увезу Марину, — сказал отец. — Артёмка пусть с тобой.
— Нет! — вырвалось у Марины.
Родители посмотрели на неё.
— Я… я сама решу. Потом. Когда вы оба успокоитесь.
— Марин…
— Нет, пап. Не сейчас. Вы оба… вы сейчас не в себе. Потом поговорим.
Она ушла к себе. Села на кровать, обхватила колени. За стеной родители продолжали выяснять отношения. Голоса то взлетали, то падали. Потом — хлопок двери. Тишина.
Марина выглянула. Кухня пуста. Мать в спальне, отец ушел. Артёмка выглядывает из детской.
— Малина? Почему папа кричал?
— Устал папа. С дороги устал.
— А мама почему плачет?
— Тоже устала. Иди, мультики посмотрим.
Она включила телевизор, усадила брата. Тот прижался к ней, сунул палец в рот — привычка с младенчества.
— Малина, а папа с мамой ругаются?
— Немножко.
— А помирятся?
Марина погладила его по голове. Что ответить? Как объяснить четырехлетке, что мир рухнул?
— Конечно, помирятся. Все мирятся.
Но сама не верила.
Развод оформили быстро. Без скандалов, тихо. Поделили имущество: квартира — маме с Артёмом, Марина — с отцом. Алименты, график встреч — всё по закону.
Андрей снял однушку в старом районе. Маленькая, темная, но своя. Марина помогала обустраиваться — покупали посуду, вешали шторы.
— Ничего, обживемся, — говорил отец.
Но не обживались. Он начал пить. Сначала по вечерам, потом и днем. Уволился с работы, лежал на диване.
— Пап, хватит, — просила Марина.
— Отстань.
— Ты себя убиваешь!
— Ну и пусть.
Она приходила из школы, готовила есть, заставляла его поесть. Иногда получалось, иногда — нет.
Мать звонила, спрашивала, как дела. Марина отвечала уклончиво. Зачем расстраивать?
— Приходи к нам, — говорила Елена. — Артёмка скучает.
— Приду.
Но не приходила. Не могла. Видеть мать с Павлом, счастливую семейку — выше её сил.
В марте Марина не выдержала. Отец третий день не вставал, квартира провоняла перегаром.
— Всё, — сказала она. — Или ты берешь себя в руки, или я ухожу к маме.
— Иди, — пробормотал он в подушку.
— Серьезно?
— Иди. Тебе там лучше будет.
— А ты?
— А я… я уже всё.
Марина села на край дивана, взяла его за плечо.
— Пап, ну нельзя же так. Ты мужик или кто?
— Никто. Я никто.
— Ты мой отец!
Он повернулся, посмотрел на неё. Глаза мутные, лицо опухшее.
— Плохой я отец. И муж плохой был.
— Неправда!
— Правда, Марин. Мама права. Я сбежал. На вахту, от вас. Думал — денег заработаю, и всё наладится. А оно… вон как вышло.
— Но ты же старался…
— Старался. Только не то и не так. Надо было рядом быть. А я…
Он отвернулся. Марина встала, пошла на кухню. Набрала мамин номер.
— Алло?
— Мам, приезжай. Срочно.
— Что случилось?
— Папа… совсем плохо. Я больше не могу.
Елена приехала через час. Одна, без Павла. Прошла в комнату, села рядом с бывшим мужем.
— Андрей.
Он не отреагировал.
— Андрей, посмотри на меня.
Медленно повернулся. Узнал, попытался сесть.
— Лена? Ты… зачем?
— Марина позвонила. Говорит, ты загибаешься тут.
— Нормально я.
— Да вижу, как нормально. Вставай.
— Не могу.
— Можешь. Давай, помогу.
Она подняла его, повела в ванную. Марина слышала, как льется вода, как мать что-то говорит — тихо, успокаивающе.
Вышли через полчаса. Отец — умытый, побритый, в чистой рубашке. Сел за стол, виновато глядя на дочь.
— Прости, Марин.
— Ничего, пап.
Елена заварила чай, сделала бутерброды. Они сидели втроем, как раньше. Только не хватало Артёмки.
— Андрей, так нельзя, — сказала Елена. — Ты себя гробишь.
— А какая разница?
— Марине не всё равно. Мне тоже.
— Тебе? — он усмехнулся. — С чего бы?
— С того. Мы восемнадцать лет прожили. Это что-то значит.
— Значило. Пока ты с другим…
— Хватит, — оборвала Елена. — Что было — то прошло. Надо жить дальше.
— Как?
— Не знаю. Но надо. Хотя бы ради Марины.
Отец посмотрел на дочь. В глазах — боль и стыд.
— Прости, доченька. Я… я возьму себя в руки. Обещаю.
— Я верю, пап.
Елена встала:
— Мне пора. Артёмку из садика забирать.
— Как он? — спросил Андрей.
— Хорошо. Растет. По тебе скучает.
— Я тоже… скучаю.
— Приходи в выходные. Погуляете.
— А твой…
— Павла не будет. У него дела.
Она ушла. Отец сидел, глядя в пустую кружку.
— Хорошая у тебя мама, — сказал вдруг.
— Знаю.
— Я её любил. Правда любил.
— Она тоже тебя любила.
— Любила, — повторил он. — Прошедшее время.
К лету жизнь более-менее наладилась. Отец устроился водителем в транспортную компанию. Пить бросил — совсем. Марина закончила десятый класс, готовилась к выпускному.