Тишина над озером Мэйху была особенной. Не мертвой, а... выжидающей. Воздух, густой от предрассветной влаги и сладковатого аромата, который еще только готовился раскрыться, вибрировал, как натянутая струна. Старый Ли, чьи кости помнили каждый изгиб берега, стоял в своей лодчонке, уперев шест в ил. Он знал: сегодня.
Лотосы цвели раз в году, но не просто цвели. Они пробуждались. И с ними пробуждалось что-то еще.
Первые лучи солнца, жидкое золото, коснулись воды. И будто по незримой команде, огромные бутоны, темно-розовые, почти пурпурные, задрожали. Ли затаил дыхание. Вот один лепесток, нерешительный, отделился от общего покрова. Потом второй. Третий. И вот уже сотни, тысячи нежных чаш раскрывались навстречу свету, обнажая золотистые сердца. Озеро превращалось в парчовое одеяло, сотканное из розового шелка и изумрудных листьев. Аромат усилился в тысячу раз – опьяняющий, древний, как сама земля. Пыльца, видимая только в лучах восходящего солнца, висела в воздухе золотой дымкой.
Ли улыбнулся морщинистым уголкам губ. Красота эта была неземной, но он знал ее цену. Местные шептались: лотосы Мэйху – это не просто цветы. Это врата. Или, может, зеркала. Они отражают не небо, а то, что спрятано глубже – в воде, в земле, в памяти самого места.
Лодка мягко скользила меж стеблей. Ли не ловил рыбу сегодня. Он наблюдал. Вода под лотосами была черной, бездонной. Иногда, глядя в нее слишком долго, особенно в часы цветения, ему чудились очертания – не рыб, нет. Тени домов. Очертания лодок другой формы. Лица. Деревня, которой не было на картах уже сто лет, смытая великим наводнением. Говорили, она лежит на дне Мэйху, и души ее жителей не нашли покоя.
И вот, в самый разгар цветения, когда солнце уже припекало, а пчелы гудели в золотых сердцевинах, Ли увидел. Не отражение. Не тень.
Между двумя особенно крупными цветами, там, где черная вода казалась особенно густой, замерла фигура. Девушка. Платье из струящейся ткани цвета увядающего лотоса, волосы, заплетенные в сложную косу, увенчанную живым бутоном. Она стояла по пояс в воде, лицо обращено к солнцу, глаза закрыты. Совершенная. Неземная. И абсолютно реальная в своей призрачной ясности.
Сердце Ли замерло, потом забилось с бешеной силой. Он знал это лицо. Со старой выцветшей фотографии в альбоме своей бабушки – прабабка Сяолинь, утонувшая в том самом наводнении, пытаясь спасти сундук с семейными реликвиями.
«Сяолинь?» – прошептал он, и голос его, обычно хриплый, прозвучал чужим, тонким эхом над водой.
Девушка открыла глаза. Они были темными, как глубина озера, но в них горел тихий внутренний свет, отраженный в лепестках лотосов вокруг. Она не улыбнулась. Не испугалась. Она посмотрела на Ли. Взгляд был полон такой бездонной печали и такой древней мудрости, что у старика перехватило дыхание. В нем была память веков, тяжесть потерянного дома, тихая радость от солнца на коже и... узнавание.
Она подняла руку – тонкую, бледную, почти прозрачную. Не к нему. К цветку рядом. Ее пальцы коснулись бархатистого розового лепестка. И в тот миг цветок... засиял изнутри. Словно в него влили лунный свет. Сияние пробежало по жилкам, заиграло в каплях росы, осветило воду вокруг нее мягким, фосфоресцирующим свечением.
Ли не смел пошевелиться. Он чувствовал, как по его спине бегут мурашки, но это был не страх. Это было благоговение. Прикосновение к великой тайне, к тонкой завесе между мирами, которая на рассвете цветения лотосов истончалась до прозрачности.
Девушка – призрак, видение, хранительница? – провела рукой по воде. От ее пальцев расходились круги, но не обычные водяные, а светящиеся, золотисто-розовые. Они расходились, касались стеблей лотосов, и каждый цветок, к которому прикасалось это сияние, вспыхивал ярче на мгновение, откликаясь тихим, едва слышным звоном, похожим на удар крошечного хрустального колокольчика.
Она снова посмотрела на Ли. В ее взгляде было что-то вроде напоминания. Помни. Помни нас. Помни это место. Помни красоту, которая рождается даже из глубины и тлена. Потом ее фигура начала терять очертания. Не таять, а... растворяться в свете, который она же и породила. Словно ее сущность перетекала в сияние лотосов, в их аромат, в самую суть озера.
Через мгновение ее не стало. Только светящиеся круги еще расходились по воде, постепенно угасая. Цветы, коснувшиеся ее сияния, все еще горели изнутри чуть ярче соседей, напоминая о мимолетном чуде.
Ли опустился на дно лодки, дрожащими руками доставая кисет с табаком. Рассветное золото сменилось ярким дневным светом. Озеро сияло розовым великолепием, пчелы трудились, стрекозы порхали над водой. Все было невероятно, ослепительно красиво. Обыкновенно-волшебно.
Но старик знал. Он видел. Он помнил. В глубине черной воды под розовым покрывалом лотосов спала память. И раз в году, когда цветы раскрывали свои сердца солнцу, эта память просыпалась, чтобы напомнить живым о тихой печали утрат, о вечном цикле жизни и смерти, и о непостижимом свете, который живет даже в самых темных глубинах. Он затянулся крепким табаком, глядя на сияющие цветы.
Озеро Мэйху хранило свои секреты. И лотосы были не просто цветами. Они были свидетелями. И проводниками. В иные миры, скрытые за тонкой, душистой завесой лепестков.
С уважением , Мара.