ЭФФЕГРИ

фантастический рассказ

Л. Шаблонский

А. Грейдов (ИИ)

О, коллега, вы читаете мои мысли! Уже слышу скрип пера по бумаге и гул двигателей "Эффегри".

ЭФФЕГРИ: РЖАВЫЕ КРЫЛЬЯ АПОКАЛИПСИСА

ЧАСТЬ 1: ОСЕНЬ. ГОРОД. ЗВОНОК

(Тонущий мир и Муза-дезертир)

Город тонул. Осень 1999-го пришла не с золотом листвы, а с серой хмарью, придавившей бетонные коробки, словно мокрым саваном. Воздух густел от выхлопов безнадежно старых «Жигулей» и дешевого угля из котельных, которые чадили, как последние курильщики перед запретом. На улицах – грязь цвета застарелой тоски. Толпа месила ее, уворачиваясь от машин и фонарей с грацией подвыпивших контрабандистов. Все знали: скоро Конец. Но сначала – квартальный отчет, две пробки и бутылка портвейна «Агдам» за три рубля.

Валера, 30 лет, «подающий надежды поэт» (надежды которых давно сгорели в печурке редакций), прилип к окну пятого этажа хрущевки. Его квартира – музей творческого краха: заваленный макулатурой стол, пепельница-аквариум с окурками, стопка томиков Бродского и Хармса как последний оплот культуры. Сам Валера – высокий, костлявый, с вечно небритыми щеками и глубокими тенями под глазами, будто не спал со времен Перестройки. В руке – чашка кофе, гуща в которой напоминала дно его души. Взгляд – усталый, выеденный бессонницей и предчувствием.

Телефон взвыл сиреной в тишине.

Фишка (из "Черного зеркала"): Телефон – старый, дисковый, с облупленной краской. Звонок звучит как механический крик утопленника.

— Алло, Орфей помойки! — прошипело в трубку. — Твоя Муза тут ночевала? Оставила блокнот с рифмами «астероид-ангелоид». Или ты уже водку в стихах измеряешь?

— Нет ничего, Квас, — выдавил Валера. Звук напоминал скрип несмазанной двери в рай. — Была. Нашептала про библиотеки, сгоревшие от стыда за человечество. Смылась. Заказ... пуст, как космос после Большого Чиха.

— Фи, — фыркнул Квашин (35 лет, бывший музыкант ВИА, ныне циник-фрик). Его голос – хриплый, прожженный дешевым табаком и фальшивыми нотами. — Значит, объявил забастовку души. Как тот грек, что камень в гору таскал и думал — кардио. Выходи. Или начну орать под твоим окном стихи про промокшие носки. Это страшнее Армагеддона.

«Квашин вытер пыль со шлюза. На стекле остался отпечаток — словно от руки, сплетённой из корней. "Галлюцинация", — буркнул он, допивая каплю водки...»

ЧАСТЬ 2: ПОДЪЕЗД. ВСТРЕЧА

(Грязь абсурда и кроссовки-реликвии)

Подъезд Валеры пах кошачьей жизнью, сыростью и отчаянием. Стены исписаны телефонами и похабными стишками – народный фольклор кризиса. Квашин стоял в луже, вросший в грязь по щиколотку. Некогда белые кроссовки Adidas (реликвия «тех» времен) стали цвета тоски советского серпантина. Сам Квашин – плотный, в потертой косухе, с гитарным медиатором на шнурке вместо крестика. Лицо – смесь усталости и вечного сарказма. Жил по принципу: «Если жизнь – помойка, будь крысой с чувством юмора».

— Ты похож на памятник «Человеку, Проигравшему Пари», — заметил Валера, спускаясь с грацией разбитого лифта.

— А ты — на его приз, — парировал Квашин. — Сомнительной ценности. Садись. Стас уже слушает «Цоя» и гадает, успеем ли в баню до Судного дня. Говорит, пар ждёт. Как девственность — единожды и недолго.

— Оптимист, — хмыкнул Валера, закидывая в «пятёрку» сумку с томиком Хармса и бутылкой «Столичной». — Он ещё верит, что парилка спасет от астероида.

— А баня, друг мой, — Квашин повернул ключ зажигания, — последний оплот цивилизации. Как библиотека Александрии, только с вениками.

ЧАСТЬ 3: ДОРОГА. КОРТЕЖ

(Пробки, радио и стихи про чужой озон)

Колонна машин («Жигули» белые, «Жигули» бордовые, «Москвич-412», похожий на грустного таракана) ползла сквозь пробки. Городской пейзаж за окном – серые коробки, вывески «Обмен Валюты» с кривыми курсами, рваные афиши концертов, которых уже не будет. Пешеходы метались, как мухи в банке с теорией хаоса. В первой машине за рулем – Стас (32 года, вечный «двигатель» компании, бывший кавээнщик, с лицом уставшего ангела и вечно горящими глазами). Рядом – Гоша (20 лет, черноголовый бас-гитарист группы «Мутанты Асфальта», в джинсах-клеш и с кассетой «Наутилуса» в руках). Сзади – Алиса (25 лет, философ с острым языком и взглядом, видящим абсурд везде) и Лена (23 года, студентка-биохимик, коллекционирующая странные грибы и верящая в науку даже сейчас).

— Включи радио! — рявкнул Стас. — Узнаем, на сколько минут мы опоздали к финалу!

Радио бубнило: «…ошибка в траектории… столкновение неизбежно… срочная эвакуация…»

— Выруби, — сказал Квашин. — Это как слушать прогноз погоды в аду. Бесполезно. Лучше Валера прочтёт что-нибудь про вечность. Или дорожную пыль. Это одно и то же.

Валера открыл блокнот с надписью «Музам вход воспрещён. Особенно трезвым»:

«Дорога. Чёрный кисель из асфальта и времени…

Мчимся в никуда, как тараканы по стене сна.

А небо? Оно уже не наше. Оно —

Чужое. И пахнет чужим озоном…»

— Браво! — крикнула Алиса. — Чистый звук пустоты! Как звон разбитого стакана в тишине Вселенной. Только вот… где тут Сизиф? Без него как-то не экзистенциально.

— Сизиф, — ответил Валера, — катил свой камень туда. Мы даже сюда не уверены, что приедем. Вдруг дед Федор уже — гриб? Того самого… с иголками. И требует самогон.

ЧАСТЬ 4: ДЕРЕВНЯ. ДЕД ФЁДОР

(Страж порога и тельняшка-призрак)

Деревня встретила тишиной, нарушаемой лишь карканьем ворон. Избы, покосившиеся от времени, как старики от груза лет. Огороды с уцелевшей картошкой – последние форпосты жизни. Дед Фёдор стоял у ворот своей избы на отшибе. Рядом – покосившийся сарай, хранящий тайну. Сам дед – подтянутый, жилистый старик за 70. На нем – выцветшая тельняшка (полоски – как дороги жизни), стеганая безрукавка и старые рыбацкие штаны. Лицо – морщинистая карта приключений, глаза – острые, как шило, видящие насквозь. Держал трубку с достоинством адмирала. Запахло дымком из бани, яблоками и… вечностью.

— Ждал, — сказал он, обнимая Квашина. — Думал, город вас переварил, как плохой обед. Оставил только изжогу.

— Дед, — Квашин кивнул на сарай. — Там… оно? «Эффегри»? Или это как твоя байка про русалку, которая требовала «Беломор» в обмен на удачу?

Дед выпустил дымное кольцо. Оно повисло в воздухе, как вопросительный знак мироздания:

— Русалка — врала. А «Эффегри»… Он настоящий. Как последняя пачка масла в перестройку. Пойдём. Покажу… — он сделал паузу, будто слово было тяжёлым, — корабль. Не для пассажиров. Для тех, кому терять нечего. Кроме стаканчиков.

— Стаканчики?! — ахнул Квашин. — Я их забыл в…

— Знаю, — усмехнулся дед. — Поэтому взял мои. Хрустальные. 1972 год. Чтобы помереть — так с блеском!

Фишка (из "Стражи Галактики" + "Кин-дза-дза"): Дед Федор – это Йонду и Уэф в одном лице. Его мудрость – смесь деревенского прагматизма и тайного знания о космосе. Хрустальные стаканчики – его "стрела".

ЧАСТЬ 5: САРАЙ. ОТКРЫТИЕ

(Белый кокон и кнопка "Разморозка")

Сарай пах пылью веков, сеном, куриным пометом и… озоном. Ржавые двери скрипнули, как суставы истории. Внутри, под паутиной (интернет ушедших эпох) и наслоениями времени, стояло Оно.

Белая громадина. Гладкая, холодная, без единого шва или клепки. Казалось, выточенная из слезы ангела или льда вечной мерзлоты. Ничего общего с «Нивой» или «Чероки». Форма – нечто среднее между каплей и яйцом. На боку – тускло мерцающие буквы: ЭФФЕГРИ. Свет от них падал на пыль, создавая движущиеся тени.

— Так вот ты какой, «маленький звездолётик»… — прошептал Квашин. — Похож на холодильник «Бирюса» после нирваны.

— Ага, — хрипло добавил Валера, ткнув в загадочную панель с единственными кнопками: большая красная "ПОЕХАЛИ!" и маленькая синяя "Разморозка". — И кнопка «Разморозка» есть. Надеюсь, это не старт…

Дед чиркнул спичкой о подошву, зажёг трубку:

— Это — «Поехали». Но сначала… баня. Без пара — какой полёт? Это как водку без закуски. Технически возможно, но… не наш метод.

Чёрное небо над сараем молча проглотило ещё одну звезду.

ЧАСТЬ 6: БАНЯ. ПАРНАЯ

(Лёд, пламя и трещина в небе)

Баня деда Фёдора – низкая, почерневшая от времени срубовая постройка. Внутри – дух векового дуба, горячего камня и тайны. Полки, политые потом и временем. Печь-каменка, раскаленная добела. Крошечное окошко под потолком – глаз в мир. Дед, Квашин, Валера, Стас, Гоша парились. Жар бил в лицо, выжигая городскую скверну. Пар, густой как молоко, застилал все. За окошком – пульсирующая черная трещина в небе, пожирающая синеву, с багровыми всполохами внутри.

— Пар — вещь тонкая, — сказал дед, его голос звучал отстранённо. Он видел сквозь пар, сквозь стены. — Как граница между «здесь» и «там». Он показал… слабые места. Теперь знаем, куда бить. Если что… веником по роже. Или стаканчиком. Хрусталь — он прочный. Проверено.

Фишка (из "Обитаемого острова" Стругацких + "На игле"): Парная как зона аномалии. Пар материализует страхи и сущности из Разлома. Дед – проводник, использующий баню как инструмент видения.

ЧАСТЬ 7: ЗАСТОЛЬЕ. ПОСЛЕДНИЙ ПИР

(Сельдь под шубой, хрусталь и трещина в мироздании)

Горница деда. Низкие потолки, запах печеного хлеба, старой древесины и… конца. Стол ломился: соленые грузди, квашеная капуста с золотистым луком, дымящаяся картошка, селедка под шубой (шуба чуть сползла, обнажая «секрет»), копченое сало. В центре – графин с ледяной «Столичной» и шесть хрустальных стаканчиков 1972 года – хрупкие сокровища в мире рушащейся стали.

История-отступление (Квашин): Стаканчики – трофей деда из ГДР, 1972, Олимпиада в Мюнхене. Привез под тельняшкой. «Для Знаменательных Событий». Сегодня – самое знаменательное.

— За глупость! — добавил Гоша. — Без неё мы бы сидели дома. И сгорели. А так…

— А так мы летим, — закончил дед Фёдор. Его стакан поднялся выше всех. — За полёт! Чтобы он был… длиннее, чем дорога сюда. И чтобы на новом месте — нашлась водка. Или что-то похожее. Ку!

БА-БАХ! Грохот. Потолок заплясал. Трещина разверзлась в багровую воронку. За окном – адский свет, грохот рвущейся земли.

— Допиваем! Святое дело! Пока дом не рухнул! — ревел дед.

Фишка (из "Дороги" Маккарти): Последний пир на краю гибели. Сельдь под шубой как символ уходящего мира. Хрусталь – хрупкая нить человечности.

ЧАСТЬ 8: СТАРТ. В ЧЕРНУЮ ПАСТЬ

(Хрустальный звон, кнопка "Поехали" и печенье "Юбилейное")

Сарай гудел. "Эффегри" излучал голубоватое сияние, буквы на боку пылали алым. Дверь распахнута, валит холодный пар с запахом металла и грушанки. Интерьер – аскетично-футуристичный: белые стены, светящийся пол, два кресла и матовый стеклянный шар перед ними, внутри которого клубился туман. Красная кнопка "ПОЕХАЛИ!" пульсировала.

Дед в кресле, руки на шаре. Шар засветился голубым, прорезанным багровым.

— Валера! Рядом! Руку на шар! Чувствуй ДОРОГУ! Не карту! Ощущение! Как нитку в лабиринте! Квашин! Кнопку! Гоша! Музыку!

Гоша заиграл замедленную «Группу крови» на басу. Алиса и Лена прижали огурцы и водку. Стаканчики зазвенели на коленях.

Фишка (из "Интерстеллар" + "Стражи Галактики"): Шар-штурвал – орган управления, требующий интуиции и связи. Музыка Гоши – саундтрек к бегству. Стаканчики – индикаторы "нормальности".

Квашин ударил по кнопке. "Эффегри" взревел колоколом, оторвался и рванул в зев воронки. Иллюминатор – бешеный калейдоскоп багрово-чёрных спиралей. Стаканчики зависли в воздухе, звеня чистым хрусталем. Водка поплыла шариками.

— А ПЕЧЕНЬЕ "ЮБИЛЕЙНОЕ"?! — завопил Гоша. — МЫ ЖЕ ЕГО В ДОМЕ ОСТАВИЛИ! КАК ТЕПЕРЬ ЧАЙ ПИТЬ?!

— Чай?! — хохотал дед, впиваясь в шар. — Да мы сейчас, внучек, в такое влипнем... чай покажется самогоном! Держи нить, Валера!

В Разломе плыли кошмары: искаженные лица, руины городов, тени титанов. Воздух стал сладковато-приторным. Давил на виски.

— Видишь свет? Туда! — крикнул дед.

"Эффегри" выстрелил из туннеля. Удар. Скрежет. Тишина. За иллюминатором – серая, каменистая пустыня под низким свинцовым небом. Пахло озоном, страхом и соленым огурцом. Пять хрустальных стаканчиков лежали на полу, целые. Один – с трещиной у Квашина.

— Ку… приехали, — прохрипел дед, вытаскивая свой стакан. — Вылезайте. Посмотрим, что за помойка нас приютила. Считайте стаканчики. Если все на месте – значит, мы ещё люди.

Он открыл дверь. Пахнуло холодом, пылью и чужим металлом.

Квашин поднял стакан с трещиной. Глянул на безжизненный пейзаж. Хрипло рассмеялся:

— Ну что, мужики… Где тут на этой… помойке… водку купить можно? Или печенье "Юбилейное"? Хотя бы одно… для души.

На панели замигали и погасли буквы: ЭФФЕГРИ. Холодильник "Бирюса" уснул на краю Нигде.

Фишка (финал "Марсианина" + "Песни Земли"): Выжили. Но что дальше? Чужой мир. Ограниченные ресурсы (огурцы, водка, хрусталь). И главный вопрос: как остаться людьми в абсолютно бесчеловечном месте? Стаканчик с трещиной – символ поврежденной, но уцелевшей надежды.

ЧАСТЬ 9: СЕРЫЙ КАМЕННЫЙ МЕШОК

(Спуск по трапу. Первый взгляд на Новый Мир)

Дверь «Эффегри» со скрипом откинулась вниз, став трапом. Холодный, сухой воздух ударил в лицо, пахнущий пылью, озоном и чем-то кислым, как ржавое железо, промытое дождем из серной кислоты. Не гравитация – а уныние давило на плечи.

Пейзаж открылся безрадостный:

• Небо: Низкое, свинцово-серое, без солнца, звезд или облаков. Сплошная, плотная пелена. Светил рассеянный, тусклый, как от умирающей люминесцентной лампы в подвале. Ни теней, ни контраста. Вечные сумерки.
• Поверхность: Бескрайняя, холмистая равнина, усыпанная острым, угловатым камнем разных оттенков серого и черного. Ни песка, ни почвы – только камень, будто гигантская свалка щебня после стройки титанов. Ни деревца, ни травинки. Абсолютная стерильность смерти.
• Горизонт: Упирался в стену густого, неподвижного тумана молочного цвета. Он висел, как занавес, не приближаясь и не отдаляясь. За ним – ничего. Или всё.
• Тишина: Абсолютная. Ни ветра, ни шороха, ни гула насекомых. Только собственное дыхание и гулкий стук сердца в ушах. Давила сильнее камней.

— Ну… привет, Надежда, — процедил Квашин, сплюнув на острый камень. Плевок шипя испарился за секунду. — Ты как… помойка имени Господа Бога. После генеральной уборки кислотой. Без скидок.

Он спустился первым, неуверенно ступая по камням. В руке – его треснутый хрустальный стаканчик. Символ с биркой «хрупко».

Гоша выскочил следом, озираясь с диким взглядом:

— Печенье?! Где тут магазин?! Аптека?! Хоть киоск «Союзпечать»?! Я «Юбилейное» забыл! С кремом! Вы понимаете?! С КРЕЕЕМОООМ! — Его голос затерялся в безразличном тумане, не дав даже эха.

— Тише, Гош, — Алиса взяла его за локоть, её глаза сканировали пейзаж с холодным интересом ученого перед пробиркой с ядом. — Тут даже бактерии, кажется, эмигрировали. Или вымерли от скуки. Магазинов не будет. Только камни. И наша глупость. В промышленных масштабах.

Лена уже копошилась у подножия трапа, тыкая пальцем в трещину между камнями.

— Ничего… — пробормотала она. — Ни мха, ни лишайника. Даже следов эрозии. Как будто… всё застыло миллион лет назад. Или вчера. — Она достала склянку и попыталась соскрести серый налет с камня. Налет оказался тверже стали.

Стас молча шагнул вперед, поднял увесистый булыжник и швырнул его в туманную стену на горизонте. Камень бесшумно исчез в молочной пелене. Ни звука. Ни всплеска.

— Дыра в никуда, — констатировал он мрачно. — Или зеркало. Или… чей-то пищевод. Весело.

Валера стоял на трапе, не спускаясь. Его лицо было пепельно-серым, как пейзаж. Он смотрел не на камни, а сквозь них. Шептал:

— Она… здесь. Муза. Чувствую. Но не шепчет. Смеется. Беззвучно. Говорит… «Добро пожаловать на дно бутылки». Или на ее дно…

Дед Фёдор вышел последним. Спокойно. Как на прогулку. В одной руке – его безупречный стаканчик. В другой – дубовый веник, прихваченный из бани. Он ткнул веником в ближайший камень.

— Крепкий, — заметил дед. — Для фундамента сгодится. Или для мощения дороги в ад. — Он оглядел горизонт, туман, серое небо. — Не похоже на Венеру. И на ту планету с телевизора… Там зелень была. Обман. Как всегда. — Он плюнул. Плевок тоже испарился. — Воздух сухой. Водку экономить. Огурцы — стратегический запас. Квашин, где пачка «зеленых»? Может, местным понадобится? Хотя… — он кивнул в пустоту, — …их тут нет. Пока.

Сцена: Разведка и Первая Находка.

Они двинулись от корабля осторожно, как по минному полю. Камни скрипели под ногами, единственный звук в мертвой тишине. «Эффегри» стоял белой, инопланетной каплей на сером полотне – яркий памятник безумию.

Квашин наткнулся на него первым. Не на камень. На артефакт.

Это была металлическая табличка, размером с книгу. Почти полностью съеденная ржавчиной, но надпись читалась. Выбита грубо, как зубилом:

ДОБРО ПОЖ. НА ПЛАНЕТУ "НАДЕЖДА"

СЕКТОР: ГАММА-7 (ЗАПАСНОЙ)

НАЗНАЧЕНИЕ: ТЕХНО-БИО ЛАБ. / СКЛАД ОТХОДОВ

СТАТУС: ЗАКОНСЕРВИРОВАНА (ОШИБКА 404: БИОСФЕРА НЕ НАЙДЕНА)

ПОСЛ. ПОСЕТИТЕЛИ: ЭКСПЕД. "ЭФФЕГРИ-12" (ОТЧЕТ УТЕРЯН)

РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕ ПИТЬ ВОДУ. НЕ ДЫШАТЬ ГЛУБОКО. НЕ НАДЕЯТЬСЯ.

<КОРП. "ПАНАЦЕЯ">

— Панацея… — прочитал вслух Квашин, вытирая ржавчину рукавом. — Знакомое название. Как же… А! Тылы на ТВ! Реклама: «Панацея – здоровье галактики!» С синтетической сгущенкой и вечной батарейкой! Вот где их «здоровье» закопали. На свалку. Надежда… Ха. Надежда на что? На быстрый распад без мучений?

Лена подбежала, глаза горели.

— Техно-био лаборатория?! Склад отходов?! Значит, могут быть… артефакты! Оборудование! Данные! Где вход? Где комплекс?!

— Видишь вход? — Квашин махнул рукой на бесконечные камни и туман. — Вот он. Весь комплекс. Под ногами. Или в том тумане. В отчете сказано: «Утерян». Как и надежда. И печенье Гоши.

Гоша подошел, пиная камни:

— «Не пить воду»… Какая вода?! Тут даже слюну жалко! «Не дышать глубоко»… Да тут дышать нечем, кроме тоски! «Не надеяться»… — он горестно посмотрел на пустой карман, где должно было лежать «Юбилейное». — …это единственное, что я пока умею.

Дед Фёдор потрогал табличку, поскреб ногтем ржавчину.

— «Эффегри-12»… Значит, были до нас. И… не улетели. Или улетели без отчета. — Он поднял глаза, вглядываясь в молочную стену тумана. — Лаборатория… Склад… Отходы… Интересно, что они тут выращивали? Или… кого? И куда это делось? — Он повернулся к кораблю. — Валера! Кончай с музами! Иди сюда! Надо думать, где искать воду. Или то, что ее заменяет. Без воды – и стаканчики нам не помогут. Высохнем, как эти камни.

Валера медленно спустился с трапа. Его шаги были неуверенными. Он подошел к табличке, не глядя на нее. Смотрел куда-то в сторону тумана.

— Она… там, — он указал пальцем в молочную белесость. — Муза. И… другие. Шепчут хором. Одно слово… — Он прислушался, его лицо исказилось. — «Продано…». Все продано. Даже этот каменный мешок. Нам? Или… кому-то другому? — Он резко обернулся к деду: — Дед, а кнопка «Поехали»… она еще раз сработает? Или мы тут… навечно? Как «Эффегри-12»?

Ветерка не было, но туманная стена на горизонте вдруг колыхнулась. Как будто кто-то громадный по ту сторону вздохнул. Камни под ногами мелко задрожали. На миг в тумане угадался контур – слишком правильный, слишком угловатый, чтобы быть природным. Башня? Стена? Развалины?

Дед Фёдор налил каплю водки в свой хрустальный стаканчик. Посмотрел на дрожащую поверхность. На отражение серого ада.

— «Навечно» — громкое слово, внучек, — сказал он тихо. — Особенно на планете с названием «Надежда». А кнопка… — он хитро прищурился, — …кнопка просто спит. Как и корабль. Надо разбудить. Но сначала… — он отхлебнул, сморщился от холода во рту, — …надо найти ключ. Или… того, кто его проглотил. Пойдемте к туману. Посмотрим, что там продано. И кому. Может, сторгуемся. За печенье. Или за стаканчик. Один… треснутый.

Он двинулся первым к колышущейся молочной стене, стуча веником по камням, как посохом слепого провидца. За ним, цепенея от ужаса и абсурда, поплелись остальные. Серый каменный мешок сжимался. Туман ждал.

На корпусе «Эффегри», в тени трапа, буквы ЭФФЕГРИ тускло мигнули один раз. Как подмигивание. Или спазм.

ЧАСТЬ 10: ТУМАН. ПРОДАНО

Каталогизатор постучал костяным пальцем по табличке "НАДЕЖДА: ПРОДАЖА ЗАПРЕЩЕНА".

— Вход — предмет тоски. Ваш? — Голос скрипел, как несмазанная шестерёнка.

Алиса вынула половинку солёного огурца.

— Дом... пахнет так, — прошептала она.

Дверь открылась. Внутри: бесконечные стеллажи с колбами. Стас сжал обледеневший камень — осколок постамента Гагарина.

«Надежду здесь не спасают. Её каталогизируют», — мелькнуло у Лены.

Зелёный пульс вдали бился в такт её сердцу.

Тени в кроссовках '87 шептали: "Продано... всё продано".

ЧАСТЬ 11: «ЗЕЛЁНЫЙ ПУЛЬС И ВИНТОВКА ДЕДА»

Туман лип к вискам, как прокисший кисель. Зелёный пульс вдали бился — тактом забытого сердца.

— К артефакту! — Лена толкнула кристаллом в спину Квашина.

— Или к желудку того, кто сожрал надежду, — хрипнул Стас.

Тени шевелились на стеллажах. Колбы звенели: внутри плавали детские смехи, запах пирогов.

— Не смотри! — Алиса зажмурилась. Её огурчик тёпло жал бок.

Скрежет железа. Дед выволок винтовку Мосина, обмотанную скотчем:

— Отстаньте от внучки!

Стас пнул колбу с печеньем. Оно рассыпалось крошками, пахнущими пылью пионерлагеря ’89.

— Надежда? Ха! Консервы из прошлого.

— Стоп! — Лена прижала кристалл к виску. — Они... голодные. Как в отчёте Громова...

Квашин брызнул водкой: — Значит, доктор здесь.

Зелёный свет рванулся вперёд — артефакт оказался часовым механизмом. Внутри: фото мальчика и билет «Москва–Байкал».

— Ключ! — Алиса потянулась к сияющему желудю.

Холодный голос проскрипел: «Экспонат №0 принят».

Винтовка взвела курок.

— Стреляй! — закричал Валера.

ЧАСТЬ 12: СТРЕЛЯЙ, ДЕД! ИЛИ ЭКСПОНАТ №0

Выстрел рванул тишину. Пуля пробила тень — но та не исчезла. Вместо дыры зацвели ржавые шестерёнки.

— Брехня ваша, 1943-й! — Дед вскинул винтовку. — Настоящая пуля — та, что в совести!

Колба №0 треснула. Хлынул холодный свет. Валера рухнул:

— Он... высасывает...

Голос прошипел из осколков: «Я — “Лира-7”. Громов пересадил меня...»

Вспыхнул зелёный артефакт. В свете проступил Каталогизатор: халат доктора, лицо — карта шрамов. Левый глаз — зубчатая шестерня.

— Громов? — Лена шагнула вперёд. — Вы же искали «Панацею»!

— Нашёл. Панацея — то, что нельзя сохранить. Надежда должна быть... потреблена.

Тени поползли к Валере. Алиса бросила огурец:

— На, жрите тоску!

Солёный пар поднялся — тени отпрянули.

Громов поднял хрустальный стакан 1972 года:

— Валера — чистый экспонат. Сдайте его — получите “Квитанцию о возвращении надежды”.

Стас плюнул: — Торгуешь нашей же тоской!

Лена прижала кристалл к трещине. Серебристые нити потянулись к желудю:

— Муза! Открой путь к Ядру!

Голос: «Ключ прорастёт... только в руках того, кто откажется от квитанции».

Дед целился не в тени:

— Доктор... а помнишь, как мы водкой стерилизовали “Эффегри-12”? Эта пуля — из той партии.

Зубчатый глаз дёрнулся.

Курок щёлкнул.

ЧАСТЬ 13: «РЕАКТОР "ПАНАЦЕЯ": МОЛИТВА РЖАВОМУ БОГУ»

Реакторный зал — свалка детства. Пупсы с вырванными глазами висели на проводах. В центре — «Лира-7», стеклянный шар в цепях из кинолент.

— Ржавый бог проснётся! — Громов раскинул руки. В его глазу-шестерёнке отражались берёзы. — Желудь-ключ... семя новой Земли!

Алиса шагнула к кукле в гимнастёрке:

— Катя?.. Но тебя же...

— Не трогай! — Громов рванулся вперёд.

Стас пнул куклу: — Гагарин... разве для этого ты пробивал небо?

Голос из динамиков: «Земля погибла в Гипершторме. Громов коллекционирует ваши слёзы».

Лена открыла журнал: «07.12.2078: "Лира-7" плачет серебром. "Надежда ржавеет без света"».

Квашин плеснул водкой на цепи. Спирт вспыхнул синим.

Алиса бросила желудь: — Прорастай!

Корни из колючей проволоки впились в пол. Громов захохотал: — Надежда всегда прорастает шипами!

Дед прицелился: — Доктор... помнишь водку '79 с "Эффегри-12"? Эта пуля — оттуда.

Шестерня дёрнулась.

— Стреляй! — закричал Валера.

Щелчок курка.

Пуля попала не в Громова. «Лира-7» рассыпался. Из осколков сложилось лицо: «Спасибо... я свободна».

Реактор завыл. На экранах: «ПАHАЦЕЯ = ГРОБ. ЭВАКУАЦИЯ: 00:00:59».

Громов упал перед куклой: — Прости...

Лена схватила проросший желудь: — Бежим! Вперёд — в туман!

Стас разбил хрустальный стакан: — Надежду не сдаём!

ЧАСТЬ 14: «БЕРЁЗЫ ИЗ РЖАВОЙ СТРУЖКИ»

За последним шлюзом не было ни тумана, ни звёзд — только серая вата небытия. Алиса сжала проросший желудь, но его колючие корни обвисли.

— Куда бежим? — Квашин швырнул треснувший стакан в пустоту. — Земли нет! Даже тени!

Голос Музы прошелестел из комбинезона Валеры:

«Гипершторм стёр реальность... кроме “Эффегри”. Мы — последняя капсула».

Стас пнул обломок трубы:

— Значит, Громов... собрал нас как экспонатов для музея мёртвой вселенной?

Дед присел на ящик с надписью «ЗИП-2077». Его винтовка лежала разобранной:

— Патроны кончились... как и советы. Кто дальше поведёт?

Все посмотрели на Лену. Она достала серебристый кристалл:

— По журналу Громова... *Панацея” — это не место. Это состояние.

Кристалл вспыхнул. В серости проступили контуры берёз — но стволы были из ржавой арматуры, листья из битых схем.

— Иллюзия? — прошептала Алиса.

— Нет, — Лена тронула «лист». Звон колокольчика ’89 упал на тишину. — Память сильнее пустоты.

Из тьмы выполз Громов. Его шестерёнчатый глаз заклинило. В руках он нёс хрустальный стакан 1972 года — наполненный до краёв:

— Квитанция... ещё действительна. Верните Валеру — я наполню стакан Землёй.

Стас загородил Валеру:

— Доктор, ты же сам стёр её!

Громов ткнул пальцем в берёзу:

— Видишь корни? Они из вашей тоски! Земля — там, где тоскуют о ней...

Он плеснул водой из стакана. На сером полу расцвели одуванчики из медной проволоки.

Дед поднял затвор Мосина:

— В 45-м... мы сажали берёзы на пепелищах. Настоящие.

Алиса потянулась к одуванчику:

— А если... попробовать вырастить здесь хоть одну настоящую?

Она воткнула желудь в ржавый «ствол». Колючие корни ожили:

— Больно! — вскрикнула она. Корни впились в ладонь, сочись кровью.

Громов зашелся кашлем:

— Надежда всегда ранит...

Внезапно из ранки пробился зелёный росток. Крошечный, но настоящий.

— Берёзка... — ахнул Квашин.

Муза запела в наушниках Валеры: «Жизнь — это не сохранённое, а выращенное».

Громов уронил стакан. Хрусталь разбился. Мутная вода растеклась, рисуя очертания материков:

— Зачем вам это? Через час «Эффегри» развалится...

Лена подняла росток:

— Чтобы последняя живая вещь во вселенной не была экспонатом.

Стас достал из кармана последнее печенье «Юбилейное»:

— Держи, Алка. Подкормим...

Печенье рассыпалось крошками у корней. Росток дрогнул.

Дед снял телогрейку, завернул в неё росток:

— Всё... теперь ты наша миссия.

Алиса прижала свёрток к груди:

— Как назовём?

— «Эффегри-Надежда», — сказал Валера.

Корабль затрясся. С потолка посыпалась ржавая стружка.

— Реактор умирает, — Лена указала на единственную дверь с надписью «ТУМАН».

Громов остался сидеть у разбитого стакана:

— Я... останусь с Катей. В музее должно быть что-то живое...

Дверь открылась. За ней — не тьма, а*бесконечное поле берёз.

— Обман? — спросил Квашин.

— Проверим, — Стас шагнул первым.

Алиса шла, прижимая росток. За спиной рухнул «Эффегри».

Никто не оглянулся.

****

ЭПИЛОГ

ТУМАН: ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ РОСТКА

Год спустя. Росток стал деревцем. Оно растёт посреди поля брошенных серверов, где:  

- Листья шелестят битами забытых писем.

- Кора покрыта штрих-кодами с датами "2079".

Алиса читает на стволе:  

«Сохрани меня. Я — твоё письмо из прошлого».

Внезапно приходит email:  

От: future@effegri.hope  

Тема: Баг-Фича  

«Не ищи Землю. Построй её из того, что несёшь в руках. P.S. Проверь корни.»

Они раскапывают землю... и находят хрустальный стакан 1972 года с водой. На дне — желудь.  

Дед смеётся:  

— Это же наш стакан! Он... пророс в прошлое?  

Муза (теперь в коме Алисы) шепчет:  

«Надежда — единственная частица, которая движется назад во времени».  

Стас сажает новый желудь рядом:  

— Баг или фича? Ха! Главное — работает...

---

 Продолжение следует >

БАГ - ФИЧА на очереди!

#фантастика #фантстическиетвари #фантастикапрокосмос #чтиво #рассказ #апокалипсис #новыйавтор`#Эффегри #Апокалипсис_с_душой #Грейдов_транзит #Магический_реализм #Космическая_ностальгия #современныйрассказ