Быть несчастной Глаша умела виртуозно. Это был не просто недостаток радости, а отточенный годами навык, привычка, доведенная до автоматизма.
Она мастерски находила изъян в любом комплименте, предсказывала провал любому начинанию и культивировала в себе глухую, серую усталость как защитный панцирь от разочарований мира.
Поэтому, когда на экране телефона вспыхнуло навязчивое приглашение: «День рождения Кати! Ждем тебя в „Старом парке“ в восемь!», ее мозг сработал привычно.
Сначала — волна иррационального раздражения. Затем — ментальный калькулятор, взвешивающий гипотетическое удовольствие против совершенно реальных усилий: накраситься, выбрать одежду, ехать по пробкам, изображать веселье.
Результат был предсказуем. Усилия казались несоразмерными. Она набрала короткое, лживое сообщение: «Катюша, прости, приболела. Ужасно жаль! Поздравляю!» — и отбросила телефон.
Это был привычный ритуал самоизоляции, но вместо ожидаемого облегчения пришла пустота и чувство одиночества. Стены квартиры, казалось, сдвинулись еще плотнее. Она в очередной раз блестяще исполнила свою партию несчастного человека и, как всегда, осталась в проигрыше.
На следующий день позвонила Лена, ее самая близкая подруга, обладавшая неуемной энергией и радаром на чужую хандру.
— Привет, затворница! Как самочувствие? Катька сказала, ты болеешь.
— Да так, — неопределенно ответила Глаша, разглядывая пылинки, танцующие в солнечном луче. — Просто устала. Нет сил.
— Глаша, послушай меня, — голос Лены в трубке стал серьезнее. — Ты так долго и усердно тренировала свою мышцу несчастья, что она стала самой сильной в твоем теле. Она работает без выходных. Любое событие ты пропускаешь через нее, и на выходе получаешь апатию и усталость. А мышца счастья, тем временем, атрофировалась за ненадобностью.
Глаша хмыкнула. Звучало как очередной лозунг из глянцевого журнала.
— Мышца несчастья? Что за глупости, Лена. Звучит как цитата из паблика для восторженных домохозяек. «Начни день с улыбки, и мир улыбнется тебе в ответ». Серьезно?
— Нет, это не про фальшивую улыбку. Это про фокус внимания, — терпеливо объясняла Лена. — Ты привыкла фокусироваться на сером, на усталости, на том, что может пойти не так. Тебе нужно начать разучиваться это делать. Не пытаться сразу стать счастливой, это невозможно. Попробуй просто… меньше быть несчастной. Начать замечать что-то еще, кроме привычного негатива. Попробуй ради эксперимента.
Слова Лены, обычно пролетавшие мимо, на этот раз зацепились за что-то внутри. Может, от отчаяния, от ощущения полного тупика. «Разучиться быть несчастной». Формулировка была странной, но привлекательной.
Вечером она решила начать с малого. Запланировать на каждый день одно занятие, которое принесет ей удовольствие или чувство выполненного долга.
Сегодня это будет чай. Не просто пакетик, брошенный в чашку, а целый ритуал. Она достала с дальней полки подарочную банку с бергамотовым улуном, заварила его в прозрачном чайнике, наблюдая, как медленно распускаются чайные листья.
Налив ароматный напиток в свою любимую керамическую чашку, она села в кресло и закрыла глаза. Привычный внутренний критик уже был готов начать свою песню: чай остывает, в раковине посуда, за окном серость, завтра снова на работу…
Но Глаша сделала сознательное усилие. «Тихо». Она сосредоточилась на тепле чашки. На шероховатой поверхности керамики. На терпком, цитрусовом аромате. Сделала маленький глоток. Вкус обволакивал, согревал изнутри. Она усилием воли удерживала внимание на этом ощущении, не давая мыслям соскользнуть на привычную колею тревог.
И в этой тишине, в этой борьбе с собственными привычками, пробился крошечный, но отчетливый лучик. Не счастья, нет. Скорее… покоя. Она нашла для него слово: «безмятежность». Это было первое упражнение для разучивания.
На следующий день ее ждало испытание посерьезнее. На работе ее проект, над которым она корпела несколько недель, начальник (Козлов) разнес в пух и прах. Вот он, идеальный повод! Ее мозг, как по накатанной колее, свернул на привычную дорогу самоедства. «Я бездарность. Все зря. Я так и знала. Меня уволят». Холодная паника подкатила к горлу.
Но тут всплыл совет Лены: «Нет худа без добра». «Какое, к черту, добро?!» — мысленно взвыла Глаша. Но все же заставила себя остановиться. «Так. Стоп. Разучиваемся».
Она открыла письмо Козлова. Критика была жесткой, но конкретной. Не «все плохо», а «вот эти три пункта нужно переделать». Это была не оценка ее личности, а рабочая задача.
И второе: Козлов написал, чтобы она подключила к доработке Антона из смежного отдела. Перспектива не радовала.
— Привет, Антон, — сказала она, подойдя к его столу на ватных ногах. — Меня Глаша зовут. Нас с тобой Козлов попросил объединиться по проекту «Зенит».
Антон оторвался от монитора. Вопреки ее ожиданиям, во взгляде не было ни высокомерия, ни раздражения.
— А, да, привет. Видел письмо. Жесть, конечно. Садись, давай посмотрим, что можно сделать.
Они просидели вместе три часа. Антон оказался вовсе не нелюдимым, а просто очень сосредоточенным.
Они спорили, смеялись над занудством Козлова, рисовали схемы в блокноте. Когда они закончили, Глаша почувствовала не опустошение, а странный прилив энергии.
Она не просто решила проблему, она создала что-то лучшее. Вечером она записала в блокнот новое слово: «воодушевление». Она разучилась видеть в критике личное оскорбление и научилась видеть задачу.
Через пару дней они встретились с Леной в кофейне.
— Ну, рассказывай, мой юный реформатор, — улыбнулась Лена. — Как идет процесс деконструкции несчастья?
— Ты не поверишь, — начала Глаша и рассказала историю с проектом. — Раньше я бы умерла от ужаса. А тут… я почувствовала себя… воодушевленной!
— Вот! — Лена хлопнула ладонью по столу. — Ты начинаешь говорить на другом языке. Ты перестала описывать мир только в темных тонах. Ты расширяешь свой словарь. Когда ты находишь точное слово для позитивного чувства, ты делаешь его реальным, весомым.
Настоящим экзаменом стал звонок от мамы в конце недели.
— Глашенька, в субботу у нас собираемся. Тетя Вера приедет.
Сердце ухнуло вниз. Тетя Вера. Это означало неизбежный и хорошо знакомый сценарий: вопросы про замужество, про «часики-то тикают», сочувственные вздохи. Вечер заранее казался испорченным. Старая Глаша уже была готова разыграть мигрень. Но новая Глаша остановила себя. Это была идеальная возможность разучиться быть жертвой.
Вечером, сидя в тишине, она применила новую тактику: предвосхищение. Но не провала, а победы.
Она представила, как тетя Вера задает свой коронный вопрос. А Глаша, вместо того чтобы мямлить или огрызаться, спокойно и с улыбкой отвечает: «Тетя Вера, как только появится кто-то, о ком стоит рассказать, вы узнаете первой. А как ваш сад в этом году? Говорят, розы цвели невероятно».
Она представила, как хвалит мамин пирог, не просто бросив «вкусно», а сказав: «Мама, это не просто пирог. Это вкус детства, такой уютный».
В субботу она шла к родителям с легким беспокойством, но не с обреченностью. Вечер начался по написанному ею же сценарию.
— Ну что, Глаша, женихов-то все нет? — прогремел голос тети Веры.
Глаша сделала вдох и, к своему собственному удивлению, спокойно улыбнулась.
— Тетя Вера, как только появится кто-то, о ком стоит рассказать, вы узнаете первой. А как ваш сад в этом году? Я видела фотографии, розы просто сказочные.
Тетя на мгновение опешила, а потом с удовольствием пустилась в рассказ о борьбе с тлей. Глаша не просто пережила момент, она сломала привычный сценарий. Позже, когда был десерт, она посмотрела на маму.
— Мам, это не просто пирог. Это что-то невероятное. Вкус, как в детстве, такой уютный и теплый.
Мама, вечно уставшая и озабоченная, вдруг просияла. И эта радость на ее лице стала для Глаши самым большим открытием вечера.
Возвращаясь домой, Глаша чувствовала не привычную усталость, а тихую гордость. Ничего глобально не изменилось, но внутри нее сломалась старая, заезженная программа. Она больше не была пассивной жертвой обстоятельств. Она стала сценаристом.
Она поняла, что всю жизнь не училась быть счастливой, а сейчас она разучивалась быть несчастной — выкорчевывала привычку к унынию, ломала автоматизм негативных реакций, переписывала внутренние диалоги. А это, как оказалось, было одним и тем же.
Впереди было еще много работы, но впервые за долгие годы она чувствовала, что идет в правильном направлении — прочь от того, в чем была так искусна.