Знаете, странное дело — я всегда считала себя женщиной устойчивой к всяким “курортным искушениям”. Семнадцать лет брака, взрослый сын… Какой ещё флирт, о чём вы? Но вот настало одно июньское утро, когда привычный мир дал трещину. Марк уехал в командировку, сын закружился на сессии — и я осталась одна, точь-в-точь как в юности, только с ворохом дел и небольшой денежной “заначкой”, обнаруженной в коробке с чайными пакетиками.
А потом подруга Лариса позвонила: "Ну сколько тебя уговаривать?!" — и накатом, полу обидчиво: — "Купили билеты, виллу арендовали — есть место! Поехали с нами в Италию. Хватит быть кухонным гарниром!"
Смешно прозвучало. Так, видимо, начинаются все истории, которыми потом делятся на даче, таинственно понижая голос на слове “роман”… Только мне казалось — моя жизнь столь порядочна и спокойна, что даже призрак флирта обойдёт стороной.
Но… Видимо, на каждой женщине висит своя квота на безумство. Своя маленькая Италия.
Июнь, аэропорт, Римини
Мир качается от жары и мутных воспоминаний — что я забыла дома, выключила ли утюг, и почему без обручального кольца мне так непривычно?
— Дина, да брось ты, — тихо улыбается Лариса в такси, — тут никто этих формальностей не поймёт. Здесь все влюбляются налегке!
А я смотрю на пальцы. Всё равно что наконец-то снять перчатки после зимы… Голая, странно лёгкая рука.
Зимой моей душе было двадцать пять, теперь — лето и почти сорок три.
Мы поселились на вилле с апельсиновыми деревьями, старыми жалюзи и занавесками с мелкими розовыми цветочками — как в советских фильмах про юг Франции. Вечером — вино на террасе, смех, разговоры по душам, вечная Ларисина теория: "Мужчины в Италии — как апельсины: яркие, спелые и… кислые. Укусишь — запомнишь!"
Первое утро без домашних. Я не помню такого счастья с институтских времен.
Солнце ударяет в окна, кофе — густой, змеистый, чуть горчит… и никакой гонки — что надеть, где зарядка сына, почему Марк ищет свои ключи.
Казалось, можно иначе дышать.
Я и Лариса медленно идём на пляж. Уже пишется в блокноте: “Чудеса начинаются, когда можно смотреть на море, а не только на холодильник”.
И море — синие-гринуватое, непривычно шумное, незнакомое. Я сижу в бежевом сарафане, колени влажные от песка…
И тут к нам подходит он.
Поначалу я и не заметила, честно!
Молодая пара кого-то сфотографировала, мужчина в полосатой рубашке возвращал даме её телефон — и что-то их отвлекло.
Лариса взвизгнула тихо под нос: "Ты его видишь!? Господи, посмотри на плечи…"
Я почувствовала себя астрономом — огромный, чуть небритый, с резными скулами и весёлыми глазами, он перегнулся через ограду пляжа и улыбнулся нам:
— Signore, volete un caffè? (“Дамы, хотите кофе?”)
Голос — как бархат, или крепкое красное.
Я почему-то смутилась, хоть и понимаю по-немецки, по-французски, а итальянский — так, с трудом.
— Немного кофе? — выручила Лариса, — Да если бы был душ из кофе, мы бы обе согласились!
Он рассмеялся — и вдруг спросил на неплохом английском:
— А где ваш муж?
Лариса не моргнув глазом:
— У нас мужья скучные, работают в России. А мы здесь — на разведке.
Я поняла, что реальность утром так хрупка…
Его зовут Лука. Ему кажется около сорока, он работает в ресторане у своего дяди.
С тех пор на пляже кофе приносит только он.
На третий день я даже не рассказала мужу, что познакомилась здесь с кем-то.
А зачем?
Марк, наверное, занят очередным тендером за двадцать пять тысяч километров.
Только вечером я вдруг поняла отчётливо:
“Я впервые за много лет чувствую себя красивой. Без спешки, без того, что кто-то ждал ужин. Просто красивой”.
Лука встречал меня у пляжа, вручал стаканчик кофе, иногда приносил апельсины (те самые — “его кислые мужчины”?), смеялся над моим неряшливым итальянским.
— Ma lei è molto simpatica, — говорил он, — “А вы очень обаятельная”.
И каждый раз смотрел слишком пристально, как будто искал во мне давно забытую им женщину. Не жену. Не мать.
Меня.
Честно? Меня пугала его прямота.
Однажды вечером вся наша компания ушла смотреть на фейерверк. Я осталась одна на террасе под лампами — читала письмо от сына. Наш разговор выдохся, я заскучала, почти собралась идти спать.
И — как в фильме, вы не поверите! — Лука появляется неслышно:
— А вы счастливы?
Вопрос, который обычно задают или очень близкие, или очень чужие.
— Думаю… да, — сказала я, хотя голос затрясло.
— Можно ли жить всю жизнь с одним “да, думаю”? — он сел напротив, странно близко.
— Не знаю, — вдруг быстро выпалила я, — наверное, можно. Все так живут.
Он посмотрел внимательно и вдруг — молча — медленно взял меня за руку.
Это было слишком. Это было плохо. Это спонтанно растревожило во мне ту самую девочку с выпускного бала, которая мечтала прыгнуть под дождём босиком и смеяться, не страшась чужих взглядов.
Я вынырнула из тишины:
— Лука… это неправильно.
— Но это может быть счастливо, — как обычную истину.
Мы оба молчали.
Его рука была горячей. Я — вся в мурашках.
Сзади хлопнула калитка — вернулась Лариса:
— Ой! — Смеётся, видя наше смущение. — “Вижу, тут всем хорошо!”
Вечером я впервые плакала на вилле, простоволосая, мокрая, как подросток после плохого свидания.
Сквозь щёлку душевой я смотрела в потолок:
“А что если позволить себе почувствовать? Прожить мгновение честно, позволить быть женщиной, а не опытом, долгом, ролью?”
Долго, совсем долго крутилась перед зеркалом.
Ночная Римини живёт иной жизнью.
И я вот — в этом старом халате с кружевами, вся — напуганная, но зачем-то счастливая.
Следующие дни стали похожи на сон.
Мы ходили на рынок вместе — как будто давно знаем друг друга. Лука советовал мне оливки, ловко торгуясь с толстым продавцом; я, смущённая, училась — не только выбирать баклажаны, но и вновь быть собой здесь и сейчас.
Да, это не кино. Мы не целовались на закате, не обещали друг другу вечности.
Но однажды он заехал за мной на мотороллере и повёз за город.
Летний вечер, поля подсолнухов, ветер выдувает из головы все мысли…
Мы сидели у реки.
Говорили о музыке, о фильмах, о том, что счастье — это иногда просто чужая рука рядом.
Его губы застенчиво скользнули по моей щеке.
Мир становился легкомысленным, чуть сумасшедшим, чужим.
Я — наконец-то не “чья-то”, а просто — Дина.
Однажды ночью мы оказались на пляже.
Всё было просто: песок, плед, бутылка дешёвого прованса, он перебирает мои волосы…
Лука шепчет:
— Devi vivere ora… Живи сейчас.
Я и жила. Сердце било в три раза быстрее — не от страха, а от нежности, почти забытым мурашечным восторгом.
Наутро я смотрела в зеркало и впервые за многие годы себе улыбнулась.
Остаток отпуска прошёл, как в кино. То море, то апельсины, то мокрые от пота ладони. Я ни разу не позвонила мужу по видео, хотя каждую ночь читала его короткие сообщения.
Отвечала “всё хорошо”, не вдаваясь в подробности. Он не спрашивал.
Словно каждый из нас разобрал свой личный чемодан и отыскал забытую там жизнь.
Последний день. Вилла залита жемчужным светом, чемоданы закрыты, Лариса суетится.
Лука стоит в проёме калитки, держит в руках корзину с помидорами, словно не решается войти.
— Ты приедешь ещё? — говорит он тихо.
— Не знаю… — тоже тихо.
Он обнимает меня, почти не касаясь. Любит ли он меня? Или только любит мою свободу?
Не знаю.
Я ухожу к такси, его глаза долго ловлю в зеркале.
В самолёте я вдруг ясно понимаю — никто, кроме меня самой, не сможет вновь разбудить мою душу, если я сама не позволю.
Марк встречает дома обычной смешной шуткой.
Семейная жизнь включает в себя тысячи ниточек, узлов, “как обычно” и “не время об этом”.
Но — теперь я знаю: иногда нужно снимать кольцо. Просто чтобы снова почувствовать на пальцах жизнь.
Итальянское лето осталось на дне сумки — в записках на обороте кофе, в странном маленьком янтарном подвесе, подаренном Лукой, и — в воспоминаниях.
Больше всего — оно осталось ВО МНЕ.
— Мама, ты изменилась? — однажды спросит сын.
— Нет. Я просто снова стала собой.
Иногда, вечерами, я завариваю крепкий эспрессо, сижу у окна и слышу далёкое “Devi vivere ora”.
Быть собой — больно и счастливо. Но как же это нужно каждой из нас.