Почему даже имя Ленар — это не просто имя, а форма сопротивления? «Если исчезает язык — исчезает и народ»: интервью с Исмагилом Шангареевым
Он — мусульманин, общественный деятель, бизнесмен, культуролог и автор фундаментального труда «Ислам и Мир». Он свободно говорит на татарском, русском, арабском и шведском языках. У него 12 детей и 16 внуков, и каждый из них — говорит по-татарски. Исмагил Шангареев живёт в Швеции, но ведёт просветительскую работу по всему миру. В этом интервью он говорит без дипломатии и компромиссов.
«Если исчезает язык — исчезает и Татарстан»
— Что вы почувствовали, когда услышали, что из учебных программ хотят убрать понятие «родной язык»?
— Страх. За своих детей, за внуков, за весь наш народ. Потому что если исчезает язык — исчезает республика. Татарстан становится безликой территорией. Как когда-то — просто Казанская губерния.
Для нас татарский — это не просто язык. Это туган тел, матур тел. Это наша гордость, наша суть. Это то, что держит нас на ногах.
Язык — это душа. Мы воспринимаем его не как инструмент, а как часть себя. Даже якуты говорят нам: «Покажите пример». Они видят в нас опору.
Для нас родной язык — как мать. Как деревня, где ты рос. Это не фигура речи — это родная кровь. Поэтому когда в Госсовете сказали «мягкая зачистка» — это звучало слишком аккуратно. Я бы сказал прямо: это уничтожение идентичности. Но сегодня любое резкое слово — почти преступление. Защищаешь язык — уже подозрителен.
«Мы не можем читать Тукая. Это всё, что нужно знать»
—После 1917 года у нас отняли арабскую графику. Мы потеряли доступ к своим текстам. Мы больше не могли читать Тукая. А у армян, грузин, прибалтов — всё сохранилось. Мы — нет.
В школе нам давали только три куплета «Туган тел». А четвёртый, написанный в оригинале, — просто скрыли. Мы даже не знали, что он есть. Не знали, что Тукай был мусульманином.
Представьте англичанина, который не может читать Шекспира. Или русского, которому запрещают читать Пушкина. Абсурд? А для нас это — реальность. Мы не можем читать Тукая, Марджани, даже Джалиля. Мы слышим только перевод. Мы оторваны от живого слова.
Мой отец родился в 1905 году. Он был современником Тукая. А я, его сын, не могу прочитать Тукая. Между нами — не век, а целая вечность. Это страшно.
«Если татарин не знает татарского — кто он?»
— А если человек уже утратил язык, он всё ещё остаётся частью народа?
— Это сложный вопрос. Вот человек — чуваш. Но языка не знает. Истории своей не знает. Живёт по-русски, фамилия у него — русская. В паспорте — национальности нет. Он чуваш? Вроде бы — да. А по сути?
Язык — это оболочка духа. Это код народа. Через него мы выражаем радость, горе, любовь, страх. Через него живут пословицы, песни, сказки. Всё, что нас делает собой.
Представьте француза, который говорит только по-немецки. Его будут воспринимать как немца, кем бы он себя ни считал. Так и с нами. Если татарин не знает татарского — кто он?
Без языка не выживает ни один народ. Нация начинается с языка. И исчезает — тоже с него.
Ренат, Ленар, Айрат — это больше, чем мода. Это код выживания
Татарский народ, несмотря ни на что, цеплялся за свои корни. Даже когда у нас отняли арабскую графику, и мы больше не могли читать Тукая в оригинале, — мы всё равно не сдались. Мы искали другие формы сохранить себя. Иногда — через самое простое, через имена.
У нас до сих пор сохраняются татарские имена. Даже если человек плохо знает язык — он остаётся татарином, потому что зовут его Ленар, Айрат, Ренат. Только у татар встретишь Ленара. Да, это аббревиатура — «Ленинская народная армия», такое было время. Но имя стало нашим. Русских Ленаров не бывает.
Или Ренат — Революция, Наука, Труд. Имя советское, идеологическое — а стало повсеместно татарским. Васями, Петями своих детей не называли. Мы даже в советских условиях находили свою форму. Айрат, Ренат, Ленар — это был способ сохранить самость. Не лозунг — код.
— Даже через имена вы цеплялись за идентичность?
— Да. Даже если не читаем Тукая, мы всё равно даём детям имена, в которых звучит наша память. Пусть с советским налётом, пусть адаптированные — но свои. Это тянется с глубины. Даже не осознанно — на уровне инстинкта. Мы помним, кто мы.
Это чувствуется в мелочах. В речи — «Мин пошёл в школу», в том, как вставляется татарское слово в русскую фразу. Это кажется незначительным, но это — дыхание языка. А если язык дышит — значит, народ жив.
Фамилии тоже держат память. У многих они по-прежнему мусульманские, национальные — от дедов и прадедов. Это звенья одной цепи. Даже если человек наполовину говорит по-русски — он внутренне не отрезан. У него есть опора.
Но если исчезает язык, исчезают и эти опоры. Нет уроков, нет газет, нет радио — начинается ассимиляция. И тогда становится страшно. Язык — это не просто слова. Это культурный код, это продолжение рода, имени, веры, памяти. Это и есть татарская идентичность. Убери язык — и мы исчезнем.
Посмотрите на фамилии: Тургенев, Карамурза, Кутузов, Ахматова, Рахманинов. У многих из них — татарские корни. И никто этого не стесняется. Наоборот — гордятся. Потому что быть татарином — это часть большого, глубокого наследия. Мы просто обязаны его сохранить. Вот, например, писатель Аксаков — автор «Аленького цветочка». Его фамилия происходит от татарского слова аксак — хромой. Многие фамилии, которые сегодня считают русскими, на самом деле идут из татарской культуры. Но связь уже утрачена. Никто и не вспоминает, что у них были татарские корни.
Язык — это не слова. Это ты. Без него ты — тень
Родной язык — это всё: культура, нация, идентичность, менталитет. Всё связано с языком. Есть слова, которые невозможно перевести буквально. Например, барәкәт. На русском так и не скажешь — это и благословение, и изобилие, и божественная польза в одном. Татарский язык — это не просто средство общения. Это целый мир.
— То есть речь идёт не только о языке, а о преемственности?
— Именно. Как говорят евреи: «Еврей — тот, чьи дети евреи». И у нас так: татарин — тот, чьи дети и внуки остались татарами. Иначе всё исчезает. Остаётся только строчка в анкете — и то, если повезёт.
Пример. В Москве был генерал Гареев, он представлял татарскую автономию. Известный человек. Но когда я увидел его семью — там уже ничего татарского не осталось. Жена — Варвара Петровна, дети — Никита, Сергей, Иван. Ни языка, ни имён. Только фамилия. А ведь «Гареев» — это от Гирей, от Гарай, от древнейших корней.
Но татарский народ помнит. Волжскую Булгарию. Казанское ханство. Явыз Ивана. Мы, хоть и рассеяны по всей России, собираем свою историю по крупицам. Мы восстанавливаем мечети, передаём не только фамилии, но и смысл, стоящий за ними. Это и есть наш код. Многие народы уже забыли свои языки и даже стесняются своих корней — а мы до сих пор гордимся тем, кто мы есть.
— То есть потеря языка — это больше, чем культурная утрата?
— Это потеря личности. Язык — это то, что делает тебя тобой. Мой отец был из Оренбургской области. Там жили чуваши, мордва, удмурты. Все друг друга понимали, учили языки соседей. Это ведь уважение. И начинается оно с уважения к себе — к своему языку.
Когда ты знаешь родной язык, ты чувствуешь, откуда ты. Это связующая нить с землёй, с предками, с культурой. Это внутренняя суть. Лишившись языка — мы лишимся себя.
Но пока живо само понятие туган тел, пока оно звучит — есть шанс. Есть шанс остаться народом.
4 миллиона татар — это официально. А сколько носителей языка — на самом деле?
— Когда в Госсовете Татарстана назвали происходящее «зачисткой языка», это задело многих. Даже русскоязычных татар. Потому что это не просто формальность. Это удар. Я ещё в 1970-х начал интересоваться этой темой и уже тогда видел, как язык уходит.
В Советском Союзе татары входили в четвёрку крупнейших народов. После русских, украинцев и белорусов шли татары, узбеки, казахи — примерно по пять миллионов человек. А теперь — узбеков стало более 37 миллионов, казахов — 15, а татар — меньше пяти. Официально — около четырёх миллионов, а реально носителей языка — ещё меньше. Это тревожит. Потому что за цифрами — судьба.
— Почему так произошло?
— Потому что татары — рассеянный народ. Татарстан у нас один, а татарские сёла разбросаны по всей стране. И часто самые сильные, крепкие, культурно живые — вовсе не в самой республике.
Вот Белозерье — самое богатое татарское село — не в Татарстане, а в Мордовии. Самое крупное — Средняя Елюзань, Пензенская область. Самое религиозное в советское время — Гали (Алькино) в Самарской области. Когда в Казани, Москве и Уфе была по одной мечети, в Гали — уже две. Для советских времён это было исключение.
Есть ещё Шыгырдан в Чувашии — важный центр. Но все эти сёла говорят на разных диалектах: мишарском, казанском и других. Литературный татарский — редкость. Всё чаще слышен русский. Особенно среди молодёжи. Потому что жить вне Татарстана — значит постоянно быть в окружении чужой культуры.
Пока живо слово "туган тел" — мы ещё живы
— Получается, понятие родного языка уходит?
— Оно стирается, да. Но полностью исчезнуть не должно. Даже если человек не говорит свободно — пусть хотя бы включает татарскую песню, вспоминает пару строк, слышит знакомую мелодию. Это уже связь.
Многие татары сегодня говорят по-русски — даже между собой. Это горько признавать, но так. Уровень владения языком — в лучшем случае бытовой. И всё равно: есть понятие, «я татарин». Даже если я читаю Тукая в переводе, даже если не могу говорить бегло — язык живёт во мне. Это моё.
Но если забрать даже эту тонкую нить — если убрать язык из школы, телевидения, улицы, если стереть само понятие «родной язык» — пройдёт одно-два поколения, и не останется ничего. Это и есть ассимиляция. И это страшно.
Потеря языка — это не просто утрата лексики. Это потеря нации. Поэтому важно сохранить не только сам язык как набор слов, но и саму мысль: у тебя есть родной язык. Даже если ты говоришь по-русски — знай, что у тебя есть свой. Потому что это знание может однажды стать возвратом. Язык способен вернуться — если ему не перекроют дорогу совсем.
Посмотрите на евреев. Долгие века они были рассеяны, говорили на идише, других диалектах. А иврит — считался мёртвым. Он жил только в молитвах, в книгах. Но в XX веке они его вернули. И теперь это — язык целого государства.
С татарами может быть так же. Даже если кто-то думает, что наш язык умирает — пока живо слово туган тел, у нас есть надежда. Надежда, что он станет снова литературным, снова живым. И что мы не потеряем то, что делает нас татарами.
Нас бьют — потому что мы не сдались
— Почему, на ваш взгляд, именно татарский язык оказался под таким нажимом?
— Потому что, в отличие от многих других народов Поволжья, татары до сих пор сохраняют национальное самосознание и гордость за свою историю. У многих языки остаются только в сёлах, в быту. А в городе человек уже не считает себя представителем своего народа.
А у татар всё иначе. У нас за спиной стоит целая цивилизация — от Волжской Булгарии до Казанского ханства. Даже «татаро-монгольское иго», которое нам вбивали в школе, мы сегодня переосмысляем. Хандал Александру Невскому возможность, чтобы тот защитил русские земли от шведов. Татаро-монголы обеспечили устойчивость, на которой позже выросла Российская империя.
Татары — один из немногих народов, кто не отказался от себя. Мы не просто пользуемся языком — мы им гордимся. У нас осталась память. Внутренний стержень. И именно поэтому — давление. Потому что мы не растворились. Мы по-прежнему боремся за своё. И, похоже, это кому-то мешает.
Нас долго пытались отучить не только от языка, но и от памяти. Убрали арабскую письменность — и мы перестали понимать собственные книги. Но в нас осталась связь. Пусть подсознательная, но живая. Даже если мы не можем прочитать Тукая в оригинале — мы продолжаем называть детей татарскими именами.
В других республиках Поволжья — Чувашии, Удмуртии, Мордовии — такой реакции не было. Не было этой внутренней борьбы. А у нас — по-другому. Поэтому и удар пришёлся по нам. По тем, кто до сих пор не отрёкся.
Ислам и татарский язык: союз, который нельзя разорвать
— Некоторые говорят, что ислам не привязан к языку, и что молодые хазраты всё меньше уделяют внимание татарской культуре. Вы с этим согласны?
— Честно? Я таких хазратов не встречал. Может, потому что с 2006 года живу за границей, почти 20 лет, и не сталкивался с новым поколением. Возможно, что-то изменилось. Но в 90-х, в начале 2000-х — ни один татарский имам, ни один хазрат не говорил, что язык неважен. Никогда. Особенно если он сам татарин.
Если такие случаи сегодня есть — я с этим категорически не согласен. Это позиция не просто слабая — она опасная.
— А если человек осознал, что потерял связь с татарским языком — с чего начинать возвращение?
— С намерения. У нас, у мусульман, ният — это уже половина дела. Если человек действительно хочет вернуть язык, ему это будет сделать легче, чем выучить английский или немецкий. Потому что это его язык. Он уже внутри. Он звучал в детстве, в голосах бабушек и дедушек. Он — родной по интонации, по ритму, по памяти.
Я не знаю ни одного татарина, который с гордостью сказал бы: «Я не знаю родного языка». Наоборот — говорят это с грустью. С сожалением. Иногда извиняются: «Извините, я, к сожалению, не владею татарским в полном объёме. Можем по-русски?» Но даже тогда в голосе — уважение. Желание. Иногда добавляют: «Кияу у меня из деревни», или «келинке татарка — учит детей».
В советское время было принято отправлять детей летом в татарские деревни. Там они впитывали язык живьём, в реальной среде. И это работало. Так же и сегодня: если ты хочешь вернуть язык — ты сможешь. Не сразу. Не идеально. Но постепенно — да. Потому что это не чужой код. Это часть тебя. А значит, это путь назад к себе.
Даже в Швеции, в Англии, в ОАЭ — мы остаёмся татарами
— Для меня родной язык — не формальность. Это моя сущность. Моя история, мои корни, мои предки. Мой народ.
Когда мы жили в Эмиратах, первое, что сделали, — собрали татарскую общину. Сейчас я в Швеции — и здесь татары собираются. В Англии, Франции, Германии — везде. Проводим праздники, собираем детей, говорим по-татарски. Пусть с трудом, пусть с ошибками — но говорим. Это важно.
Мы поздравляем друг друга на татарском, говорим «бәйрәм белән», знакомим детей между собой. Может, кто-то подружится, кто-то поженится — не в этом суть. Главное, чтобы они знали: они — татары. Даже если говорят по-шведски или по-английски — пусть хотя бы слышат татарскую речь. Пусть знают, откуда она.
Моё детство прошло в русских городах, в школе всё было по-русски, татарского не учили. Поэтому мой язык — бытовой. Но он жив. Благодаря родителям. И теперь — наша очередь передать его детям и внукам. Я хочу, чтобы они знали: мы — татары. Мы — народ с историей. Нас могут пытаться вычеркнуть, принизить, забыть — но мы есть. Мы были, и мы будем.
А дети останутся татарами только если продолжат род. Если создадут татарские семьи. Без этого исчезнет язык, исчезнет культура, исчезнем мы. А с этим — мы выстоим.
Язык дуа — язык сердца
— Что говорит ислам о языке, на котором человек родился, молился, говорил с матерью?
— Об этом прямо сказано в Коране: «Мы послали каждого пророка с речью его народа, чтобы он мог объяснить им истину». Это не случайно. Язык — не просто средство общения. Это часть откровения, часть миссии. Всевышний создал людей разными народами и племенами — чтобы они различались, узнавали, уважали друг друга. А как отличить народы, если у них один язык, одни обычаи, одна культура?
Я всегда вспоминаю один простой пример. В Самарской области есть два села по обе стороны одной речки. С одной стороны — татарское Алькино, с другой — чувашское Рысайкино. Буквально через воду. Но разница огромная — не во внешности, не в постройках. Главное — в языке. А вместе с ним отличается всё: обряды, праздники, даже то, как люди радуются и как переживают горе.
— То есть язык матери — священен?
— Конечно. Это язык сердца. На нём человек впервые слышит голос матери, первую колыбельную, первую молитву. Когда мы делаем дуа — просим у Аллаха — мы говорим на родном языке. Даже если в быту — по-русски, молитву произносим по-татарски. Мы не говорим: «Господи, пусть мои родители будут в раю» — по-русски. Мы говорим это так, как умеем, как чувствуем.
Ислампризнаёт этот язык как нечто основополагающее. Язык, на котором ты молишься, просишь, благодаришь, — он остаётся с тобой навсегда. Ислам не требует забыть его. Он укрепляет его ценность. Потому что язык — это доверие, это душа, это твоя природа.
Родной язык — это аманат от Аллаха
— Можно ли назвать родной язык аманатом, доверенным от Аллаха?
— Конечно. Родной язык — это аманат. То есть благо, которое Аллах вручил нам в доверие. В Коране говорится: в День суда все органы человека будут свидетельствовать — за него или против него. Если он делал зло — руки скажут: «Он заставлял нас воровать», ноги подтвердят: «Он вел нас к греху». А если творил добро — органы это тоже подтвердят: «Он помогал, строил, делал благо».
Так же и язык. Он тоже будет говорить. Он может сказать: «Этот человек не хранил язык своей матери. Он забывал его, стыдился, произносил грязные слова, пренебрегал даром, который дал ему Аллах».
— То есть это уже не только культурная, но и религиозная ответственность?
— Безусловно. Аллах ведь мог создать нас кем угодно: арабами, русскими, шведами, чукчами. Но Он сделал нас татарами. Это не случайно. Это часть Его замысла. У нас есть своя история, своя речь, своя душа.
Родной язык — это не просто принадлежность. Это ответственность. То, что мы обязаны сберечь и передать. И за это нас спросят.
Всё, что нам дано Аллахом — тело, разум, здоровье, молодость, даже деньги — это временно. Это аманат. Мы за всё будем отвечать: за молодость, за богатство, за родителей, за отношение к людям. И точно так же — за язык. Потому что язык — это тоже орган. И в Судный день он будет свидетелем.
Язык один из главных аманатов. Через него мы передаём веру, культуру, национальную идентичность. А можно — и разрушить всё. Слово может лечить, может убивать. Язык может объединить, а может навсегда разделить. Если мы теряем язык — мы теряем самих себя. А значит, не сохранили то, что было доверено. Не выполнили аманат.
Мечеть — это не только молитва, это ещё и язык
— Могут ли мечети и духовные лидеры быть проводниками татарского языка, или они сегодня ограничиваются только арабским?
— Ни в коем случае нельзя всё сводить только к арабскому. Да, это язык Корана, молитвы, он священен. Но в истории татар ислам всегда распространялся через татарский язык. Он был языком просвещения, проповеди, живого общения с народом.
Во времена Советского Союза худбы (пятничные проповеди) во всех мечетях России произносились на татарском. Я сам из Оренбургской области, мой отец был имамом. И за всю жизнь я не помню, чтобы в мечети говорили по-русски. Всё было по-татарски — и в Казани, и в Уфе, и в маленьких сёлах. Это была традиция.
Переход на русский начался сравнительно недавно — последние 10–20 лет. Постепенно худбы стали звучать на русском. С одной стороны — хотят быть понятными для молодёжи. С другой — теряется один из естественных каналов сохранения языка.
Но мудрые, заботливые имамы это понимают. Они стараются сохранять баланс. Иногда проповедь звучит сразу на нескольких языках. Например, в Швеции я видел мечети, где худба читается на трёх языках: арабском — как основа, шведском — для понимания, и на языке самой общины: турецком, албанском, пакистанском.
Хороший имам говорит так, чтобы не терять ни ислам, ни свою культуру. Татарский — для связи с народом. Русский — для доступности. Арабский — по предписанию. Это уже делается. И это нужно поддерживать.
Мечеть — это не только место молитвы. Это сердце общины. Там должен звучать язык. Там формируется культура, сохраняется память, передаётся уважение к своим корням.
— А среди ваших детей и внуков есть те, кто утратил язык?
— Среди своих — нет. Все говорят по-татарски, и говорят хорошо. У прихожан по-разному. Кто-то — на хорошем языке, кто-то — на «ломаном». Но даже такой язык — это всё равно язык. Он жив.
Честно скажу, чтобы кто-то вообще не знал татарского — я лично такого не встречал. Хотя такие, конечно, есть. Но не всегда ясно — человек действительно не знает язык, или просто не хочет говорить.
Язык уходит не от давления, а от вежливости
— То есть татары сами отказываются от языка — из вежливости?
— Да. Мы — доброжелательный народ. Мы хотим, чтобы всем было удобно, чтобы никого не задеть. Вот и уступаем. А потом — теряем язык. Это наша мягкость, наша простота, желание не обидеть — играет против нас.
Посмотрите на кавказцев. Допустим, два чеченца и один не чеченец. Они будут говорить между собой на чеченском. Не перейдут на русский — даже ради удобства. И в этом есть сила: они берегут своё.
А у нас — наоборот. Даже если два татара в компании — говорят по-русски. А если рядом кто-то не понимает татарский — тем более. Так язык уходит не через запреты, а через повседневные компромиссы. Через «давай так будет удобнее».
Всё от этой доброты. Уступчивости. От желания не выделяться. Мы стараемся быть вежливыми — особенно если рядом кто-то не говорит по-татарски. Переходим на русский. А потом уже и между собой — по привычке. Так шаг за шагом становимся русскоязычными. А язык исчезает — тихо, без скандала.
— Это ассимиляция?
— Конечно. В школе не учат. Дома не говорят. В семье зять — русский, или невестка — русская. Женщина вынуждена говорить с детьми по-русски, чтобы все понимали. И вроде это вежливо, удобно. Но в долгую — это отказ.
В хадисе есть смысл: если трое находятся рядом, двое не должны говорить на языке, которого третий не понимает — чтобы не было чувства исключения. Мы это воспринимаем буквально. Даже два татарина рядом с русским — переходят на русский. Из уважения. Но именно так и теряется то, что нельзя вернуть без борьбы.
У меня 16 внуков — и все говорят по-татарски. Так можно
— А в вашей семье родной язык звучит?
— Конечно. У меня 12 детей, у нас дома все говорят по-татарски. Мы живём в Швеции, и дети, конечно, знают шведский — учатся, общаются. С детьми из России — по-русски. С турками — на турецком. С арабами — по-арабски. Это нормально. Они многоязычные. Но дома, в кругу семьи — только татарский.
У нас 16 внуков — и все знают татарский. Может, не литературный, но говорят. На бытовом уровне — уверенно. Для нас это очень важно. Это часть нас, часть продолжения рода.
Народ — это, в первую очередь, язык. Люди могут быть похожи внешне, даже иметь общие корни. Но без языка грань стирается. Если исчезает язык — исчезает и народ. Аллах создал нас разными не для того, чтобы мы враждовали, а чтобы мы узнавали друг друга. Но узнавать — не значит становиться одинаковыми. Нужно помнить, кто ты.
Отличительная черта любого народа — это язык. Именно язык делает народ народом. Аллах создал нас разными не случайно. Мы должны учиться друг у друга — но чтобы кто-то мог учиться у нас, мы сами должны быть достойны этого. Сохранять культуру, быть примером. А самобытность начинается с языка.
Как сохранить язык: не нужен подвиг — нужно просто говорить
— Приходилось ли вам когда-нибудь испытывать стыд за татарский язык или давление говорить по-русски?
— Да, такое бывало. Я хорошо помню это с детства. Первый класс — Пермь, Западный Урал. На уроках истории, когда начиналась тема «татаро-монгольского ига», в классе возникала напряжённость. Кто-то начинал подкалывать: «Вот, вы, татары, нас 300 лет держали!» Иногда доходило до рукопашной.
Некоторые татарские дети тогда пытались откреститься: «Нет, я не татарин, я русский». А я — наоборот. Я всегда защищал. Даже с юмором: «Почему у нас ноги кривые? Потому что 300 лет на вашей шее сидели!» Так что стыда за татарский язык у меня никогда не было. А вот давление говорить по-русски — было. Особенно в школе. Но я старался не поддаваться.
— Что делает татарин, живущий вне Татарстана, чтобы сохранить язык?
— Это, пожалуй, самый важный вопрос. Я никогда не жил в Татарстане, в в последние год — за границей. Но дома — всегда татарский. Пусть не литературный, пусть бытовой — но он живой. Мы его сохраняем. И постоянно напоминаем детям, внукам, родственникам: «Говорите на родном языке». Потому что если не напоминать — всё незаметно уходит в сторону языка большинства. В России — в сторону русского, потому что школа и окружение русские. В Швеции — в сторону шведского. Среда делает своё. Если дома родной язык не звучит — он исчезает.
— Что нужно делать, чтобы он остался?
— Всё просто: говорить. Дома, с детьми, между собой — каждый день. Без исключений. Это не требует подвигов. Это — минимальное усилие с максимальным результатом. Пока язык звучит дома — он жив.