В Священном Писании Нового Завета слово «священник» мы встречаем только в двух случаях: либо в отношении Иисуса Христа, как истинного Первосвященника, Того, Чье священство пребывает вовек (Евр.7:17), либо в отношении всех христиан, по слову апостола Петра: «вы – род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет» (1 Петр.2:9). Предстоятелей же общины, тех, кого рукополагали для особого служения, называют пастырями; тот же апостол Петр пишет: «пастырей ваших умоляю я, сопастырь и свидетель страданий Христовых» (1 Петр.1:5). Лица, посвященные для особого служения, именуются епископами (надзирающий за общиной), пресвитерами (старейшина общины), и диакон (служитель). Удивительно на первый взгляд, но в отношении служителей Церкви, в книгах Нового Завета мы нигде не найдем обращение «священник», за исключением слов Апостола Павла к Тимофею (1Тим.4:14); в целом, данное выражение, как сказано выше, употребляется либо в отношении Господа Иисуса (послание к Евреям), либо всех христиан. Лишает ли данный факт церковное сообщество иерархии? Никак. Иначе апостол Павел, в послании к Тимофею, не писал бы так подробно об обязанностях всех трёх степеней служения: епископа, пресвитера и диакона. Не найдя слов о священстве служителей в книгах Нового Завета, мы, тем не менее увидим это в трудах преподобных и богоносных отцов наших. В трудах апостольских мужей слов о священстве как таковых нет, тот же Игнатий Богоносец в своих посланиях четко обозначает все три степени священства, не называя их собственно таковыми. Первые, ярко-выраженные слова о священстве у отцов Церкви, мы находим у великих каппадокийцев (Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Богослова). Примечательно, что до этого периода, по понятным причинам, мы не найдем как таковых указаний и о храмах Божиих. В силу того, что до 313 года Церковь находилась в стеснённых обстоятельствах, христиане практически не знали понятия «Божий храм» в отношении именно того здания, где они регулярно бы собирались. Собрания христиан проходили в катакомбах, жилищах, тех местах, где в принципе возможно было собираться вместе. Как апостолы, так и мужи апостольские пишут о храмах прежде всего в значении самих христиан, - о зданиях пока речи не было. И вот когда Церковь, во главе с императором Константином, стала государственной религией, из гонимой и поругаемой, стала привилегированной и восхваляемой, стали созидаться великолепные христианские храмы, что также было естественным ходом событий: было бы странно продолжать собираться где-то в каком-то месте, вместо того, чтобы построить специальное здание, храм, который впридачу можно было бы оформить так, чтобы он всем своим как внутренним так и внешним видом возвещал о домостроительстве нашего спасения. Здесь важно заметить: именно с момента появления храмов, возникает наименование пастырей Церкви "священниками". Эта связь стала обусловлена как структурой христианских храмов, так и структурой совершающегося в них богослужения, главное из которых было и остаётся святая Евхаристия. За образец для построения православных храмов был взят храм Иерусалимский.
В Иерусалимском храме было 3 отделения: Святое Святых, Святилище и Притвор. Подобно сему и христианский храм был оформлен с 3 отделениями: Алтарь (Святилище, Святое Святых), Средняя, основная часть храма (кафоликон) и Притвор.
При формировании христианского богослужения были восприняты внешние атрибуты богослужения ветхозаветного: использование священнических облачений, каждение фимиамом. В творениях мужей апостольских мы можем увидеть некоторые записи о совершении Святой Евхаристии, особо замечательно «Дидахэ», где мы встречаем указания о том, что суть Евхаристии заключается в самом ее названии - «благодарение». Начиная с 5 века, стараниями великих каппадокийцев, Евхаристия облеклась в особую богослужебную структуру, и, опять-таки, не без влияния ветхозаветного храмового служения.
Окружив себя величественными стенами храма и одевшись в священнические одежды, Евхаристия, тем не менее была и остаётся богослужением иным, кардинально отличающимся от ветхозаветного служения Богу. И отличие это, пожалуй, можно выразить в кратких литургических словах «...еще приносим Ти, словесную сию и Безкровную службу». Если иудейские священники приносили Богу в жертву различные кровавые приношения, то мы, христиане, Христом и во Христе , приносим Святой Троице в приношение жертву хвалы (Евр.13:15)), приносим всецело самих себя (Рим.12:1), как посвятившие себя Богу - это и есть наша Богу бескровная и словесная служба, и просим, чтобы Отец «ниспослал Духа Своего Святого на нас и на предлежащие Дары», и, преложив хлеб и вино, в Тело и Кровь Спасителя, всегда соделывал нас едиными со Своим Сыном, Господом нашим Иисусом Христом, чтобы мы, всегда помня («сие творите в Мое воспоминание») о страданиях и смерти (1Кор.11:26) Иисуса Христа, духовно приобщались к Его страданиям и смерти, распявши свои страсти и грехи, воскреснули в жизнь новую, всегда ожидая Его славного пришествия. Как мы видим, если иудейский иерей приносил кровавую службу для умилостивления Бога и прощения грехов, то иерей Нового Завета сослужит Богу в Его приношении; Отец дарует нам Тело и Кровь Сына Своего, принесшего Себя в жертву; в Евхаристии выявляется Жертва Христова, и, мы приобщаемся к Ней, ко Христу, чтобы жизнь Его была в нас (Иоан.6:53), и мы были письмом Его для каждого человека (2Кор.3:3), письмом, на котором написано, что Христос истинно воскрес и Царство Небесное открыто. Цель, с которую Церковь Христова восприняла на себя внешние элементы ветхозаветного богослужения заключается в том, чтобы являть тем самым единство Нового и Ветхого Заветов; Один Бог, даровавший Закон народу израильскому и искупивший все человечество через Сына Своего. Восприняв в себя обряд, Церковь преображает этот обряд в христианское созерцание; для иудеев обряд, с его материальными предметами и действиями был чем-то самодовлеющим, обязательным самим по себе; Христиане же непременно должны через обряд и материю возноситься горе, к небесному: облачения священнослужителей в целом указывают на их подобоангельское служение, как вестников радости Царства Небесного, благоухание фимиама как символ святости и благодати Святого Духа, Престол, или как мы именуем его в служебнике «Жертвенник», в силу пребывания на нем Тела и Крови Господних, есть действительное местопребывание Царя Славы, в то же время сей жертвенник указует нам на «пренебесный и мысленный» Жертвенник, Небо (Кол.3:1-2), как истинный Престол Божий, где Христос пребывает одесную Бога, служителями Которого мы призваны быть. И так же, как Евхаристия по сути своей кардинально отличается от Ветхозаветного богослужения, так же и иерей-христианин кардинально отличается от иерея-иудея. Мы должны помнить, что прежде всего, и, собственно Единственным истинным Священником является Христос. И священниками мы именуемся только в смысле священства Христова; это Христово священство православные пастыри являют народу Божьему, преподавая ему Его Пречистое Тело и Кровь. Если иудейские священники были действительно отделены из среды народа (Числ.18), то священники-христиане ни чем подобным не примечательны, кроме обязанности быть нравственным образцом для верных (1Тим.4:12), проповедовать (11), заниматься чтением и учением (13). Немаловажно отметить и то заблуждение, в котором считается, что якобы христианин-священник имеет некую привилегию в отношении Святого Причащения, выражающееся в том, что священник не исповедуется перед каждым принятием Святых Таин, а прихожан понуждает к постоянной исповеди. Это заблуждение обусловлено неверным представлением о самой благодати священства, в которой видят не наделение Богом ставленника особой миссией и ответственностью перед Церковью, а благодать, которая «сама по себе» делает священника достойным принятия Святых Таин, независимо от его личного нравственного расположения. Слова при рукоположении: «Немощная врачующая и оскудевающая восполняющая», - напоминают ставленнику о действии благодати в принципе, в отношении всякого христианина, ибо ясно, что благодать Божия всякого христианина врачует и восполняет. Но священнику, как находящемуся впереди воинства Христова, прежде всего важно помнить эти слова. Святой Златоуст пишет: «В некоторых вещах священник ничем не отличается от мирянина. Когда, например, следует причащаться Страшных Таин, все мы удостаивается одинаково того же самого, не так, как в Ветхом Завете: одно ел священник, а другое - непосвящённый. Закон ведь не позволял народу есть то, что ел священник. Ныне же не так, но всем одно Тело предлагается и Чаша одна» (Толк.на 2 послание апост.Павла к Кор. Беседа 18). Ему вторит Симеон Солунский: «Причащаться следует всем верным. Это не является служением только архиерея, но его служение в том, чтобы священнодействовать это Всесвятое Тело Христово и Кровь и всем верным давать их в причащение, ибо единственно для этого они и предназначены» (Разговор о святых священннодействиях). Зададимся вопросом о том, к кому нравственные требования более высокие: к священнику или мирянину? К пастырю или пасомому? К отцу или чаду? Ответ очевиден. Но если к священнику нравственные требования выше, чем к мирянину, то требуя от мирянина, к примеру, еженедельную исповедь, священник сам должен исповедоваться как минимум в неделю раз. Если мы требуем от народа Божьего исповеди перед Причащением, то и сами естественно должны исповедоваться перед каждой Литургией. Если же мы, к кому у Господа претензий гораздо больше, исповедуемся когда пожелаем, то какое моральное право мы имеем требовать сего от братии нашей меньшей? Невольно вспоминаются слова Господа: «связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их» (Мф.23:4). Но для чего нам нужно в принципе часто исповедоваться? Насколько это целесообразно и полезно для нашей духовной жизни? За основу берут слова Спасителя, сказанные Апостолам после Воскресения: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Иоан.20:23). Если эти слова имеют абсолютный, безусловный характер, то как пошутил один батюшка: «тогда священника нужно привязать к себе, и исповедоваться ему каждые пять минут». Кто не согласен, тот плохо знает человеческую природу, которая вся больна и пронизана греховной немощью. Но есть грех к смерти, по слову Апостола Иоанна (1Иоан.5:16). Какой именно, Апостол не уточняет. Святой Павел перечисляет грехи, называя их «делами плоти», в дружбе с которыми в Царство Небесное не войти: «прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, [соблазны,] ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное. Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют» (Гал.5:19-21). Обратим внимание: не поступившие так, а поступающие так Царства Небесного не наследуют. Значит, во-первых, не однократный сам по себе акт греха отлучает нас от Бога, но осознанное пребывание во грехе делает наше естество недоступным для благодати и спасения. В большинстве своем, собственно смертными грехами из перечисленных Апостолом, мы традиционно рассматриваем блуд, пьянство, прелюбодеяние и не обращаем внимания на ссоры, зависть, гнев, ненависть, вражду, которые однако же, святой Павел также перечисляет в числе не допускающих к Царству Божию. Значит батюшка, который раздает епитимьи направо и налево, понуждает прихожан к частой исповеди, без которой к Чаше не допускает, может гипотетически быть человеком совершенно не сдержанным на гнев, «без проблем» ссориться с кем-либо, иметь зависть, враждовать, кого-то тихо ненавидеть, и, оказываясь тем самым чуждым Царствия Божия и недостойным принятия Святых Таин, тем не менее считать себя вполне достойным, зато не допускать без исповеди к Чаше тех прихожан, которые, хотя, накануне не исповедались, но хранят мир со всеми, благоговейны к Богу и дружелюбны с людьми. И если Апостол не ограничивает недостойных Царства Божия перечисленными грехами, но говорит о совершающих «и тому подобное», то вполне можно добавить осуждение других людей, надменность, корысть, скупость, немилосердие, лукавство и прочее. Таким образом, возвращаясь к понятию о смертном грехе, том грехе, с которым мы недостойны ни принятия Святых Таин, ни Царства Небесного, мы приходим к тому, что смертный грех - это именно осознанное пребывание в какой-либо греховной страсти, сопровождающееся ожесточением и нераскаянием, от чего блюстись нужно всем. Перечисление грехов на Исповеди может быть только одним из элементов Покаяния, тогда как само Покаяние - это именно перемена ума, переосмысление, анализ, сокрушение сердечное, и в результате действительное оставление греха. С другой стороны, покаянием исполнена вся жизнь христианина, потому как он, стремясь быть ближе к Совершенному всегда видит свое несовершенство. Можно провести своеобразную цепочку элементов Покаяния: молитвенное хождение пред Богом (Быт.5:22, Сир.44:15), внимание сердечное (Деян.20:28), сокрушение сердца, исповедание греха пред Богом, воззвание к Богу, умиление сердечное, надежда на помощь Божию, желание оставить грех, оставление греха. Может ли перечисление грехов на Исповеди не сопровождаться данными элементами покаяния? Может. Вполне может. Назовем мы такую исповедь - покаянием? Нет. Плодотворна ли будет такая исповедь? Нет. И напротив, если человек живёт непрестанным сердечным вниманием, сокрушением, тайной беседой с Богом и старается действительно оставить грех, причащается регулярно, но на Исповедь приходит не часто, с определенной периодичностью, но приходит осмысленно, целенаправленно, проанализировав свой внутренний мир, назовём мы это жизнью в покаянии? Безусловно. Отменяем ли мы тем самым исповедь как таковую? Никак. Но осознаём, что Таинство Исповеди заслуживает особого внимания и подготовки, чего мы лишаем его, если приучаем прихожан исповедоваться перед каждым Причащением, ставим его в зависимость от Причащения, превращая в некий шлагбаум, без которого, якобы, Господь к Себе не допустит. Вместо настоящего, милостивого, любящего Отца, мы представляем взору наших братьев и сестер образ мелочно-строгого господина, не способного изливать свою любовь даром, которому, как некоему налоговому инспектору, мытарю, нужно обязательно выплатить налог исповеданного греха, и только тогда Он допустит нас к Своей Трапезе. Нас ведь, грешных и недостойных допускает, не допустит ли избранных своих? Но некто скажет: «они могут впасть в прелесть от причастия без исповеди, потерять благоговение». Хорошо бы нам следить за своим собственным благоговением. И может быть, мы сами давно уже сидим в прелести? Прельщены гордостью, самооправданием, самомнением, кичением. Но зато охраняем от прелести по-настоящему благоговейных и искренних рабов Божиих. В конце концов, чтобы впасть в прелесть, совсем не обязательно регулярно причащаться без исповеди (как это делаем мы). Если пастырь после Воскресной Литургии говорит не «Спаси Господи, братья и сестры за молитву, ангела всем хранителя», а говорит людям слово, живое, искреннее, о покаянии, о Царстве Божием, о милосердии, о совести, о рассуждении, то подобно как соль хранит продукты от порчи, так и народ будет защищён от всякой дурости; если же пастырь не вникает в себя и в учение (1Тим.4:16), значит и народу сказать нечего, отсюда собственно у народа и невежество, суеверия и различного рода прельщения. «Если соль потеряет силу, чем исправить ее? Ни в землю, ни в навоз не годится; вон выбрасывают ее.» (Лк.14:34-35)
Подведем итог: Церковь Христова восприняла на себя определенные внешние Ветхозаветные формы, наполнив их прекрасным христианским содержанием; по отношению ко Святой Евхаристии священник-христианин ничем не отличается от христиан, в отношении настроенности и готовности ко Причащению имеет как минимум те же нравственные требования, и следовательно, либо должен исповедоваться с той же частотой, что и прихожане, либо должен снисходить им с доверием и любовью, как и себе снисходит; если священник Ветхого Завета - это священник храма, служитель обряда, точный исполнитель буквы, то новозаветный священник - это пастырь стада Христова, священник-благовестник, служитель Евангелия, тот, для которого Дух важнее буквы, суть обряда важнее самого обряда, люди, которые приходят в храм, важнее самого храма.
Данная статья не является призывом к каким-либо революционным свершениям, но призывает к правильной расстановке приоритетов и осмыслению того, что может и должно быть осмысленно.