Эфраим и Измаил - двое бессмертных, хотя эта опция досталась им слишком разными путями. Они никогда не стали бы друзьями в обычных условиях, ибо противоположны как тьма и свет. Однако, совместно расследуя преступления против Закона равновесия, они научатся для начала терпеть друг друга, а затем и уважать.
20 августа 1941 года. Монастырь Никандра пустынножителя, Порховский район Псковской области
- Ну вот, - отец Андрей отряхнул ладони и оглядел результат недельных трудов: чисто выметенный храм, украшенный еловыми и березовыми ветками, смотрелся празднично, даже облезлая штукатурка на стенах не портила впечатления. – А когда еще и лампадки перед иконами зажжем – совсем другое дело будет! Где лампады при храме горят – там и жизнь теплится. Ведь и ты, Ефрем, не спроста ко мне заявился. Теперь, с твоей помощью, все быстрей наладится! Верно говорю?
Отец Андрей обернулся на своего помощника – рыхлого белобрысого очкарика в мешковатых брюках и заношенной серой косоворотке. При виде того, как тот, закусив губу, сосредоточенно строгает деревянный брус, уложенный на козлы, радость во взгляде старика сменилась сомнением. Рубанок плохо слушался неловких рук Ефрема, и дело продвигалось медленно.
- Эх, сынок, не умеешь ты ничего! – с досадой крякнул игумен.
- Я научусь! – пропыхтел Ефрем, рывком вгоняя рубанок в дерево.
Отец Андрей покачал головой.
- Ты б хоть перекрестился прежде, чем работу начинать. С божьей-то помогой всё легше!
- Я, батюшка, атеист, - светло улыбнулся Ефрем.
- Комсомолец поди? – спросил игумен. «Час от часу не легче!»
- А как же! – подтвердил Ефрем. И продолжил рывками гнать стружку.
Игумен вздохнул. «Ну, да ничего. Может, и вправду научится? Всему научится», - подумал он. А вслух сказал:
- Кто строит храм на земле – тот обитель устраивает для себя на небе. Знаешь это, Ефрем?
Ефрем не откликнулся. Отец Андрей снова вздохнул. Неисповедимы пути господни. Надо же – какой помощник достался: мало того, что невдалый и неказистый, так еще и не воцерковленный. Да ведь выбирать-то не из чего! Других нет.
А храмовый праздник буквально уже на носу – день поминовения святого Никандра.
Полвека провел Никандр в здешних местах – совершенно один, в убогенькой хижине, в молитве и смирении. После смерти пустынника у его могилы поселился мирянин – он-то и стал первым игуменом здешнего монастыря.
Чего только не претерпевала монашья обитель за столетия своего существования! И сгорала дотла, и становилась военной крепостью для царя-антихриста Петра Романова, и погибала, и богатела… Побитая и ограбленная в Гражданскую, почти полностью была разрушена кощунами-большевиками. И вот теперь из самого пламени страшной войны получила шанс возродиться, словно феникс из пепла, вопреки всему. Из худа, получается, добро. Оккупация, нацисты. Но если обитель возродится, то…
Отец Андрей внутренне дрогнул, представив на секунду, какую на самом деле неподъемную ношу взвалил на плечи свои и этого вот неумехи Ефрема, какую великую миссию: поднять из руин монастырь со всеми его тремя храмами и святыми источниками. «Справлюсь ли?» - мелькнула беспокойная мысль. Но игумен тут же себя одернул: «Грех и думать о том. На все воля божья. А мы только руки Его». Перекрестился, окликнул помощника:
- Пойдем-ка, перекусим, Ефрем. Время уж заполдень. Поди, проголодался?
Они вышли из дверей храма – и зажмурились: северное солнце нынче не пряталось в тучах – припекало порядочно. На рыжих боках сосновых бревен, сваленных во дворе, выступила тягучая янтарная смола. Пахло нагретым деревом, полынью и пылью.
Устроились у стены храма в тени. Старик развернул тряпицу и предложил своему помощнику нехитрое угощение: черный хлеб, огурцы, вареная картошка, соль в крохотном газетном кулечке.
- Так как же ты, Ефрем Лапин, студент четвертого курса, оказался-то здесь? Какая, говоришь, специальность-то у тебя? – поинтересовался игумен, аккуратно макая очищенную от кожуры картофелину в соль.
- Инженер-строитель. Будущий, - откликнулся Ефрем. Он ел, по-крестьянски подставив ладонь лодочкой, чтоб не уронить изо рта ни крошки. – Я к бабке в Порхов на каникулы приехал… Как война началась, хотел обратно в Ленинград ехать, но не успел - немцы Псков заняли. Вот я тут и застрял. А к вам это меня бабка наладила. Все уши мне прожужжала: помоги да помоги отцу Андрею, иди к нему в трудники! Вы ж ее знаете, мою бабку!
- Капитолина Никитична хорошая женщина.
- Я так и рассудил: уж лучше я тут поработаю, хоть и не верю во всю эту церковную чепуху. Но уж лучше своим помогать, чем немцам. Они там в городе молодежь ловят, и на работы в Германию отправляют. Пережду, пока наши вернутся. А уж тогда пойду вместе с ними фрицев бить. Здесь-то хорошо – пустынь! Никого нет. Будто и войны нет.
Выйдя на солнце, Ефрем снял очки и подставил лицо небу:
- Тихо-то как! Благодать.
- Это верно, - сказал отец Андрей. – Здесь хорошо.
Они замолчали. В зарослях шиповника порскали воробьи. Ветер шевелил траву в поле и было видно, как медленно катятся с вершины холма зеленые волны. Где-то очень громко загудел шмель.
- Ну, что ж… Перекусили, отдохнули – пора и за дело? – сказал отец Андрей, поднимаясь. - К храмову дню иконостас непременно наладить нужно.
Шмелиное жужжание усилилось. А потом вдали, у лесной дороги, взметнулись пыльные вихри и стало понятно, что гудел не шмель.
- Немцы, - сказал Ефрем. Он надел очки и встревоженно наблюдал за приближающейся кавалькадой мотоциклистов в немецкой форме.
- Не бойся. Ничего они нам не сделают! – сказал отец Андрей. – Псковская православная миссия имеет все необходимые разрешения для работ в монастыре. Ты – трудник монастыря, просто документы еще не оформили. Но ты не переживай…
Он не успел договорить: несколько мотоциклов с ревом въехали в монастырский двор и затормозили, взметнув целые фонтаны пыли. Немцы, вооруженные автоматами, высадились, оживленно переговариваясь и скаля в улыбках зубы. Они разбрелись по двору, с любопытством осматривая постройки и руины монастырских стен. Несколько фрицев направились к дверям храма – недавно поставленным массивным деревянным воротам.
Заметив, что они собираются войти в освященный храм, не обнажив головы, отец Андрей кинулся наперерез и преградил путь.
- Пожалуйста, господа, снимите ваши головные уборы, - с улыбкой сказал он по-русски и жестом показал, о чем именно просит. – Снимите, снимите. Нельзя в храм божий с покрытой головой.
Немцы переглянулись.
- Was? was will er? (Вас? Вас вилл ер?)
Один из фрицев что-то сказал – вся компания залилась хохотом, а тот из них, кто шел первым, замахнулся на отца Андрея, делая вид, что сейчас ударит его. Старик не испугался, но лицо у него сделалось удивленное.
- Господа, я настаиваю… - Отец Андрей попытался высказать свое требование по-немецки. Он запинался и с трудом подбирал слова. В ответ на это один из немцев, явно передразнивая батюшку, выкрикнул на ломаном русском:
- Уйбирайся, дурак! Здесь будейт немецкойе пройийзводство!
- Нет, - помотал головой отец Андрей и встал перед немцами, преградив вход. – Это храм божий. Он освящен. Мы имеем все разрешения.
Немец, стоявший ближе всех, со скучающим лицом поднял автомат и демонстративно ткнул его стволом в воздух. Ефрем схватил священника за локоть:
- Отец Андрей, пойдемте!
Батюшка вскинул глаза на своего помощника и сказал упрямо, но с мягкой улыбкой:
- Куда? Это же наш храм. Наша земля.
И он снова помотал головой.
Сухо щелкнул предохранитель. Белобрысый Ефрем, зажмурившись, оттолкнул игумена, и, заслонив собой – поймал грудью пулю, предназначенную священнику. Она влетела, ужалила сердце и разорвала его.
Боль разлилась по телу невыносимо горячей волной. Автоматная очередь пригвоздила Ефрема к свежеструганным воротам храма, красным пасхальным цветом окропив доски.
***
- Открой глаза, отрок! – проговорил повелительный голос. Ефрем так крепко зажмурил глаза, что теперь не мог разлепить веки.
- Открой, не бойся, - приказал голос. Ефрем послушался. Свет – яркий, как от прожектора противоздушной обороны, полыхнул, высвечивая, казалось, всю его голову насквозь, но это – на удивление - было, скорее, приятно.
- Ты мало жил, отрок, - сказал голос. - И пожертвовал свою жизнь за другого. За это мы возложим на тебя почетную тяготу Служения. Ты будешь теперь Страж человеков, именем Эфраим. Тебе предстоит двигаться к свету, преодолевая великие испытания…
- Кто ты? – собравшись с силами, спросил Ефрем. Он вдруг осознал, что не чувствует ни рук своих, ни ног - вообще тела не чувствует! Только свет - плотный, теплый, струящийся свет.
- Михаил, архистратиг воинства небесного говорит с тобой, - ответил голос.
И не было ничего, кроме света. И светом было все – и голос, и сам Ефрем.
2. 1584 год, Пражский град, лаборатория в резиденции Рудольфа Второго, императора Священной Римской империи, короля Германии, Богемии и Венгрии.
- Прикрой дверь, – велел Фаттах. – Ты внимательно смотрел - никто не шел за нами?
Исмаил помотал головой: нет, все в порядке.
- Надо быть осторожными. Нам многие завидуют, а во дворце императора Рудольфа повсюду глаза и уши, - проворчал старик и протянул жадные трясущиеся лапки к ковровой сумке Исмаила, перекинутой через плечо. – Ну, скорее же! Давай сюда.
Исмаил вынул из сумки и передал старику небольшую кипарисовую шкатулку.
Трясущимися руками Фаттах взял ее, открыл и застыл перед ее содержимым в благоговении.
Полный любопытства Исмаил заглянул в шкатулку: там ничего не было, кроме легкого, резко пахнущего серого порошка.
- И ради этой ерунды я сегодня мерз весь день под дождем, дожидаясь, пока явится ваш сумасшедший еврей?! – поразился Исмаил.
- Молчи, ничтожная мокрица! – рассердился Фаттах. – Что ты знаешь?! При помощи этого порошка Альберт Великий создал Голема. Его использовал сам Парацельс в Великом Деянии. Этот порошок - необходимый элемент трансмутации. В нем кроется тайна золота, эликсира бессмертия, панацеи от всех недугов! За этот порошок я отдал все. Свой дом в Мадриде отдал.
- За это вот?! – поразился Исмаил.
Вместо ответа Фаттах стегнул ученика кожаной плеткой, с которой, кажется, никогда не расставался. Свинцовые бусины, вплетенные на концах кожаных ремешков, больно обожгли Исмаилу плечи и шею. Он вскрикнул, а жестокий старик бесстрастно приказал:
- Неси реторты! Я завершу сегодня величайший труд моей жизни. Наш великий господин, добрейший император страдает от болезни внутренней гнили. Я вылечу его, и он возвысит меня среди всех прочих.
Исмаил послушно выполнил приказание. Фаттах оглядел принесенные им склянки, расставленные на столе, опустил рядом с ними раскрытую кипарисовую шкатулку и замер, словно в забытьи. Не отводя взгляда от ее заветного содержимого, он пробормотал:
- В трактате «Двенадцать ключей философии» боговдохновенного Василия Валентина сказано, что при помощи сурьмы возможно высвободить как золото, так и дух человека.
Взяв крохотную серебряную ложечку, старик принялся отмерять порошок и распределять его по сосудам.
- Осталось лишь найти верную дозу для лекарства, - пояснил он. – Я знаю, что я на верном пути. Ведь и Арнольд из Виллановы учил, что для произведения перемен в физическом теле необходимо воздействовать на пятый принцип творения - spiritus animalis, дух животворящий, сочетающий тело и душу…
Исмаил с недоверием покосился на порошок, над которым отчего-то так раскудахтался старый Фаттах.
- Какой в этой серой пыли может быть дух? От нее разве что чихать тянет, - проворчал Исмаил. В носу у него вдруг нестерпимо защекотало и он оглушительно чихнул. Получилось неаккуратно: серый порошок, легким облачком вспорхнув из шкатулки, разлетелся повсюду, щедро усеяв собою пол, лабораторную посуду, одежду и руки.
При виде такого кощунства глаза Фаттаха налились кровью и едва не выскочили из орбит.
- Ты что натворил, безумец?! Криворукий дурак! Что ты наделал?! – завизжал старик. – Загубишь мою работу!!!
Рассвирипев, он изо всех сил хлестнул Исмаила по лицу плеткой, едва не выстегнув ученику глаз. Из рассеченной кожи на лбу брызнула кровь.
- Твое счастье, что в мешке еще остался порошок. Иначе я убил бы тебя! – сказал старик. – Возможно, я это и сделаю, но всему свое время. Сейчас мне не терпится завершить работу. Даже хорошо, что ты ранен. Испробуем эликсир.
Взяв одну из склянок, старик накапал оттуда немного жидкости в чашу и велел Исмаилу выпить.
Ученик не посмел ослушаться. Зелье было жгучим и горьким. И хотя отпил Исмаилсовсем немного, оно показалось ему хуже яда.
- Печет! – пожаловался он.
- Что? – не понял Фаттах.
- В животе… в горле печет! – простонал Исмаил, бледнея от нестерпимой боли - будто кто-то разрезал ему живот большой ржавой пилой.
Фаттах смотрел на ученика с недоумением, но вдруг засмеялся.
- Действует! Смотри-ка, действует! – хохотал он, указывая пальцем на лоб Исмаила. Пока парень корчился и катался по полу от рези в животе, старый Фаттах заливался слезами радости: он видел, что раны на лбу ученика в одно мгновение затянулись. А это означало, что лекарство для императора работает! Как тут не пуститься в пляс от счастья?! Но надо бы еще испытать.
- А что, если так? – Фаттах схватил со стола нож и воткнул его в плечо Исмаилу. Брызнула кровь. Но рана тут же запеклась, затянулась.
- Работает! Работает!!! – завопил Фаттах и снова ударил ножом Исмаила – в горло. В живот. В грудь.
Кровь хлестала во все стороны, Исмаил вопил от боли, но все его раны немедленно закрывались, затягивались. Фаттаха это приводило в немыслимый восторг. Он был так счастлив, что продолжал бы веселиться и резать Исмаила и дальше, если б измученный, ничего не понимающий ученик не восстал бы, наконец, против него.
Испугавшись за свою жизнь, Исмаил схватил первое, что подвернулось под руку и ударил этим предметом старика. Это оказался тяжелый чугунный тигель. Фаттах рухнул как подкошенный с пробитым виском, обливаясь кровью.
- Работает… мой эликсир, - прошептал он синеющими губами. Улыбнулся и умер.
Исмаил этого не заметил. Все его внутренности горели. Ему казалось, что огненные змеи, адские создания, выползли из Преисподней и теперь выедают изнутри его тело. Несчастный метался по комнате, разбивая и разнося в пыль лабораторную утварь и приборы – все, что с такой любовью годами собирал здесь его учитель, пользуясь доверием и милостями императора-алхимика.
На грохот сбежались слуги со всего восточного крыла. Исмаила схватили как преступника. Он не отпирался и сразу сознался в убийстве.
Как лицо низшего сословия его казнили самым позорным способом: повесили во дворе тюрьмы. Тощее тело Исмаила оказалось слишком легким для грубой пеньковой веревки - петля никак не желала затягиваться. Помощник палача прыгнул на Исмаила и повис на нем, обхватив руками и ногами. Такое развлечение называлось здесь «прокатиться на мертвеце». Замершего покойника оставили окоченевать на веревке.
Утром выпал снег и выбелил черную землю и черные волосы Исмаила.
***
Пробуждение было ужасным. Красное солнце тускло горело сквозь холодный туман, не давая ни света, ни тепла. Веки, волосы и кожу Исмаила покрыло инеем.
Он попытался подтянуть к животу ледяные ноги. Тело затекло, мыщцы задеревенели и не слушались. Холод прожигал насквозь. Исмаилу показалось, будто его самого по макушку набили колючим льдом – и теперь внутри только боль и холод. Перед глазами все плыло и раскачивалось. Под ногами не ощущалось опоры. Исмаил висел в воздухе, но не понимал, почему.
«Я же умер, - вспомнил он. - Стало быть, попал на небеса. И это рай, о котором мечтают правоверные? Знали б они, что души в раю не почивают на облаках, а болтаются как свиные туши, подвешенные на мясницких крюках в леднике…»
Решив, что стоит попытаться призвать Аллаха, Исмаил открыл рот, но из замороженной глотки вместо слов вырвался лишь тяжелый хрип – шею сдавливала веревка.
- Меня забавляют твои мысли, висельник! - хихикнул чей-то голос. Мощная рука обхватила голову Исмаила, в воздухе просвистело железо – веревка лопнула. Исмаил рухнул на землю как трухлявое бревно, отшиб ноги.
«Нет, это не рай, - решил Исмаил, корчась от боли. – А что тогда? Ад?!»
Голос рядом снова хихикнул.
- Опять не угадал!
- Где я?! – прохрипел Исмаил. Говорить удавалось с трудом - горло все еще сдавливала веревка. – Если знаешь – скажи! Больно…
- Привыкай, алхимик и маг. Так теперь будет всегда!
- За что?! Почему я?
- Это твоя награда, висельник! Ведь это ты изменил формулу эликсира Фаттаха? Надул старика. Что ты подсунул ему вместо седьмого ингредиента?
- Выпаренную мочу осла.
Говорящий с ним рассмеялся.
- Я просто пошутил, - сказал Исмаил.
Говорящий залился хохотом.
- Отличная шутка! Кто бы мог подумать, что это сработает, верно? А потом ты убил своего благодетеля и учителя. Большой грех. Ужасный грех!
- Это он убил меня! Он мучил и убил меня! – возмутился Исмаил, поднимая голову. Ему хотелось рассмотреть того, кто с ним говорит, но в глазах все расплывалось.
- Да, мой мальчик. Он тебя убил, - согласился неизвестный. - Но ведь чтобы стать бессмертным, необходимо умереть! Разве ты не знал?
- Я бессмертен?
- Теперь да. Поэтому будешь вечно служить нам.
- Кому служить? Кто ты? – простонал Исмаил.
- Я Барбатос, герцог Ада. А тебя я нареку Измаил. Это означает: «Бог слышит!» О да, он все слышит и все видит! Только он плевать хотел на все это! – И невидимый Барбатос снова залился радостным смехом.