Тепло спёртого воздуха, нависшее над лестничной клеткой, пахло чем-то сладким, разложившимся. Старшая по дому говорила — сосед травит мышей. Но Калинцев сразу понял: враньё. Запах был слишком... живой. Живой, но гнилой. Он тянулся из квартиры номер восемь на втором этаже, окна которой выходили на узкий двор с облезлой детской площадкой и забором, насквозь проржавленным, как сама Балашиха.
Илья поднялся, не касаясь перил. Всё-таки с некоторых пор он стал осторожнее. Не то чтобы труслив — скорее, начавший распознавать невидимое. Такое, что не фиксируют камеры. Такое, что не объясняют судмедэксперты.
Ему было тридцать два. Из этих тридцати двух — десять он провёл на службе. Шесть — в СК по Восточному округу. Два года — старший следователь. Один — в попытке забыть, что видел в Тюмени. Не вышло. Балашиха стала только следующей страницей. И первой по-настоящему странной.
Он открыл дверь аккуратно, двумя пальцами, сквозь тонкие резиновые перчатки. Тело нашли днём раньше. Женщина, шестьдесят два года, в анамнезе — якобы редкая форма спонтанного фиброзного некроза внутренних органов. Медики сделали круглыми глазами, но акт о смерти подписали без лишних слов. По бумагам всё выглядело безупречно: патологическая, внезапная, непредотвратимая.
Но не когда ты знаешь, что она — двадцать седьмая. И все они — в радиусе полутора километров. И все — в течение одного календарного месяца.
Он прошёл вглубь. Комната была пуста. Мебель — старая, скрипучая. Телевизор "Шилялис", трюмо с выцветшим зеркалом, шкаф, заставленный пыльными книгами по микробиологии. Женщина была бывшим лаборантом. До пенсии работала в онкоцентре. Не курила. Не пила. Не болела. А теперь — в морге.
На столе — обрывки записей. Отчёты о давних медицинских экспериментах, даты, латыница, жирно обведённые слова. Он водил пальцем по краю бумаги — «контактная передача», «аутосомная активация», «паразит в коде». Странные термины. Больше похожие на паранойю, чем на дневник пенсионерки.
Калинцев открыл окно. Густой воздух словно сжался в груди. Вдруг за его спиной хлопнула дверь — резко, от сквозняка. Он обернулся. В проёме стоял мальчик. Маленький, лет двенадцати. Бледный. Глаза будто тёмные стеклянные пуговицы.
— Это вы Илья? — голос почти не колебался, будто отрепетированный.
— А ты кто? — Калинцев не делал ни шага.
— Я её внук. Татьяны Фёдоровны. Я... принёс ключ. От кладовки.
Калинцев молча подошёл. Мальчик протянул ему медный ключ на тонкой верёвке. Рука у него была без перчатки. Голая. Бледная. Тёплая. Калинцев взял ключ — через перчатку.
Мальчик молча кивнул и ушёл. Как появился — так и исчез.
Кладовка была в конце коридора. Маленькая деревянная дверь с облупленной краской. Внутри — не больше метра в глубину. На полу — стеклянная банка. Внутри — что-то вроде старой детской руки. Образец? Кукла? Мумифицированный остаток?
Он присмотрелся. Нет, это не детская рука. Это фрагмент кисти взрослого человека, искусственно засушенный, с вживлёнными медными проводками. На банке — жёлтая наклейка: «ОБРАЗЕЦ НОМЕР ТРИ. НЕ ОТКРЫВАТЬ. ПРИ ЖИЗНЕННОМ КОНТАКТЕ — ПЕРЕДАЧА».
Он позвонил в Центр. Запросил срочный биологический анализ. Но в ответ тишина. Через два часа ему перезвонили с другого номера. Женский голос. Холодный.
— Следователь Калинцев? Не трогайте больше ничего. Вас уже поставили на наблюдение.
Он открыл рот, чтобы ответить. Но связь оборвалась.
За окном начинался закат. В переулке шумели дети. На скамейке напротив сидел какой-то старик. Он не смотрел на Илью. Но казалось — знал, кто он. И зачем пришёл.
Только на следующий день Илья узнал, что мальчика, которого он видел, не существовало. У женщины не было внуков. Никогда. Ни по линии дочери, ни по линии сына. Потому что детей у неё тоже никогда не было.
Он пересмотрел записи с домофона. Камеры на входе. Никто не входил. И не выходил.
Тогда Калинцев впервые почувствовал — дело не в медицине. И даже не в статистике. Что-то, кто-то, начал игру. И смерть — это не цель. Это побочный эффект.
Он вышел из подъезда. Воздух был плотный, как тесто. Слишком много смертей за слишком короткое время. Слишком мало совпадений.
А значит, — кто-то жив.
И он всё ещё рядом.
Следующие двое суток он провёл за компом в кабинете — полуразобранном помещении на третьем этаже здания СК. Противоскользящий линолеум, шторы из жёванного пластика, за которыми шипела июльская жара. Документы, записи патологоанатомов, выписки из регистров, протоколы вскрытий — всё выложено в строжайшей хронологии. Убийств как таковых не было. Формально. Ни следов насилия, ни яда, ни передозировок. Но Илья видел другое.
Двадцать семь тел. Двадцать семь диагнозов. И все — в медицинской практике почти не встречаются. Один — спонтанная синдромальная мутация, разрушившая костный мозг. Второй — острый спонгиоз головного мозга, больше характерный для коровьего бешенства. Третий — странный коллапс соединительной ткани с фиброзом артерий, не зафиксированный ни в одном справочнике.
Он сверял дату за датой. Район Сакраменто — полтора квадратных километра. Все смерти — точечно, вокруг одного квартала, словно кто-то чертил циркулем от условного центра. Илья обозначил всё на карте, цветными стикерами — от самой первой смерти до вчерашней. В центре фигуры — пятиэтажка на улице Красноармейской, дом номер двенадцать. Тот самый, где он вчера встречался с мёртвой женщиной и призрачным мальчиком.
Калинцев позвонил судебно-медицинскому эксперту, доктору Шаталову. Они были знакомы ещё со времён дела в Сургуте. Не дружили, но уважали друг друга.
— Эмиль, есть минут десять? — голос у Калинцева был сдержанный, но внутри всё сжималось.
— Если ты про те смерти... — начал Шаталов, но Илья его прервал.
— Я не про статистику. Я про систему. Ты когда-нибудь видел, чтобы за один месяц, в одном районе, от редчайших болезней, умирали случайные люди, не имеющие между собой ничего общего, кроме — возможно — того, что ходили по одним тротуарам?
Пауза на линии. Потом:
— Ты хочешь сказать — заражение?
— Я пока не говорю ничего. Но мне кажется, это не болезнь. Это — контакт. Кто-то рядом. Кто-то живой.
Шаталов тяжело выдохнул.
— Ты вообще сам-то как? Вчера был у женщины... она ведь твоя номер двадцать семь?
— Да. И там был мальчик. Которого не существует.
— Переработал ты, Калинцев. Отдохни. А лучше — сделай тесты. Себя, понимаешь? Может, ты уже подцепил что-то. Кто знает, откуда всё это взялось.
Калинцев молча положил трубку.
Вечером он пошёл по адресу, который значился в деле номер один. Самая первая жертва — мужчина, сорок четыре года, работал электриком в управляющей компании «Сакраменто-Дом». Умер от внутреннего кровоизлияния в сетчатке глаза, перешедшего в некроз зрительного нерва. В протоколе — «возможно, ранее не выявленная форма тяжёлого аутоиммунного расстройства». Калинцев тогда не придал значения. Но теперь знал — это было началом.
Он обошёл весь квартал. Вспоминал: как выглядит дом, где живёт зло? Как его найти? По запаху? По тишине? Или по пустым взглядам в окнах?
Возле четвёртого подъезда он встретил девушку. Молодая, с длинными чёрными волосами. На вид — лет двадцать восемь. Курила, стоя у мусорного бака. В глазах — усталость, но без страха.
— Следак? — спросила она, не глядя.
— А ты?
— Сестра Гены. Первого. Ты к нему?
— Уже не к нему. Расскажи, что было.
— Он заболел, как только вернулся с вызова. Там замыкание было. Соседка на него кричала, что «руки поганые, заразные». Потом она тоже умерла. Через неделю. А потом — бабка сверху. Я тогда ещё пошутила, что у нас, как в фильмах, эпидемия. А теперь все уехали. Кто мог.
Илья кивнул.
— А ты осталась?
— Я — да. Я с ним тогда спала в одной комнате. Даже в одной постели. И ничего.
— Ты уверена? — он сделал шаг ближе.
— Ага. Понимаешь, все, кто умерли... они с ним были. За руку здоровались, в глаза смотрели, в дом пускали. А я — как будто рядом, но не с ним.
Она затушила сигарету. Потом посмотрела в упор.
— Он что-то принес. Он говорил: я, мол, чувствую — от меня люди дохнут. Только смеялся. Как шутка. А может, и не шутка была.
Илья достал блокнот. Записал: «был контакт, но выжила. Не вступала в физический контакт после начала симптомов».
— Ты запомнила, где он был за день до этого вызова?
— Магазин «Квартал». Он воду покупал. Бутылки целые. Сказал, из крана пить нельзя. Потом у кого-то забирал старую плиту. Там, кажется, ребёнок болел. А может, нет. Я плохо помню. Всё слиплось.
Калинцев почувствовал, как сзади затылок охватывает что-то липкое. Не пот, не страх. Просто... будто воздух стал гуще.
Он посмотрел вверх. На балконе стоял мужчина. В чёрной ветровке. Лицо скрывал капюшон. Но фигура замерла на секунду, а потом ушла вглубь квартиры.
— Кто это? — спросил Илья.
— Не знаю. Он недавно появился. Ничего не говорит. Только смотрит.
— За тобой?
— Не знаю. Но каждый вечер стоит там. И ждёт.
Калинцев поднялся на этаж. Но в квартире номер двадцать пять никто не открыл. Он постучал. Молчание. Ни звука, ни шороха. Но кто-то был внутри. Это ощущение нельзя было подделать.
Он достал визитку, вложил под дверь. И написал: «Следователь Калинцев. Свяжитесь. Это важно.»
На обратном пути в отдел он уже знал — это больше не просто цепочка смертей. Это — передвижение. Кто-то идёт по следу. Кто-то касается людей. И что-то с ними делает.
Он не знал, можно ли это остановить.
Но знал точно — завтра утром он проверит все камеры наблюдения в радиусе пяти километров. Ему нужен был человек, который появился в районе ровно тридцать один день назад.
Кто-то чужой. Но всё ещё живой.
Камеры, как водится, были не везде. Некоторые — сломаны, часть — записывала в никуда, старые регистраторы, пустые архивы. Но Илья умел искать. Он пробыл в комнате наблюдения почти весь день. К концу первого часа глаза начали резать от серого мерцания, к четвёртому — лицо горело от усталости. Но на шестом — он его увидел.
На экране, снятом у магазина «Квартал», тридцать один день назад, прошёл мужчина. Высокий, сутулый. Ветровка с капюшоном. Плотно надетые перчатки. Он не оглядывался. Шёл прямо. Время — семнадцать сорок две. Тот же день, когда умерла первая жертва.
Илья замер. Затем отмотал назад. Снова. Потом — на следующий день. И на следующий. Один и тот же силуэт — в разных концах района. Всегда один. Никогда не заговоривший, не остановившийся. Только движение. Появляется — умирает кто-то. И так каждый день.
Он сделал скрины, увеличил. Лица не видно. Камеры слабые. Только общая пластика движений: рука слегка приподнята, шаг неровный, будто лёгкая хромота. Ни одного взаимодействия с людьми — он словно не замечает никого.
Он показал кадры оперативнику Орлову.
— Узнаёшь?
— Нет. Ни разу не попадался. Хотя ходит как местный. Может, кто-то новенький?
— Слишком новенький, — буркнул Илья.
Он проверил списки зарегистрированных мигрантов, временных жильцов, арендных квартир. Ни одного соответствия. Ни одного мужчину с нужной комплекцией и совпадением по времени.
А значит — он либо не существует на бумаге, либо его кто-то тщательно прикрывает.
Вечером, уже за полночь, он вернулся домой. Маленькая квартира на первом этаже, рядом с железной дорогой. Мебели почти не было. Кровать, ноутбук, кипа бумаг, сигареты без фильтра. Телевизор не работал — он не включал его с мая. Никаких фотографий. Только старый рюкзак с делами, всегда рядом.
Он сел у окна. На улице был дождь — короткий, с едва слышными ударами по стеклу. Илья прислушивался. Не к дождю. К себе. К тому, как бьётся сердце. Слишком ровно. Слишком тихо. Как будто всё вокруг стало глухим. Воздух плотный. Состояние, знакомое ему с одной ночи в Сургуте, когда на чердаке недостроенного дома он стоял перед мужчиной, который не должен был уметь двигаться. И всё же шевелился.
Он взял телефон. Позвонил Эмилю Шаталову.
— Эмиль, скажи мне честно, — начал он, — может ли человек быть переносчиком? Не вируса. А... редких, редчайших патологий? Не как носитель, а как... как спусковой крючок.
Пауза. Затем:
— На уровне теории — да. Если некие внешние условия активируют дремлющие гены, можно запустить каскад реакций. Но это надо либо облучить, либо ввести агент в организм. Я не слышал, чтобы такое передавалось через кожу.
— А если не кожа? Если — просто... быть рядом?
Шаталов помолчал. Потом спросил:
— Что ты видел?
— Мужчину. На записях. Он появляется — и вскоре кто-то умирает.
— Это может быть совпадение.
— Двадцать семь совпадений, Эмиль?
Ответа не было.
Он повесил трубку. И в тот момент зазвонил дверной звонок.
Три коротких сигнала. Никто так не звонил. Никогда. Он не ждал никого.
Он достал пистолет. Открыл дверь.
На пороге стояла женщина.
Светлая куртка. Очки. В руках — пластиковая папка.
— Извините. Вы Калинцев?
— Да. Кто вы?
— Я — доктор Мальцева. Иммуногенетик. Мы работали с Татьяной Фёдоровной. До её смерти.
Имя пробрало его. Он открыл дверь шире.
— Говорите.
— Она писала мне письма. Бумажные. Говорила, что нашла «живой маркер» патологии. Что контактный путь существует. Что организм может перенастраиваться по чужому коду. Я думала, она сошла с ума. А потом увидела сводку. Двадцать семь смертей.
Она села, не разуваясь. Открыла папку. Там — копии рукописей, фрагменты исследований. И одно фото.
— Это он? — спросила она, указывая на мужчину в капюшоне, снятого на камере.
— Где вы взяли это?
— Она прислала мне. С подписью: «вот он, живой вектор».
Илья выдохнул.
— Как вы думаете, он знает, что делает?
Мальцева закрыла глаза.
— Я думаю, он думает, что помогает.
— Что?
— Снимите перчатки, — сказала она внезапно.
— Простите?
— Снимите. Или боитесь?
Он снял. Она посмотрела на его руки. И внезапно накрыла его ладонь своей.
— Что вы делаете?
— Проверяю. На вас нет кода. Значит, вы не касались его. Или...
Она не договорила.
Из окна раздался щелчок. Как будто стекло дёрнули снаружи.
Илья подошёл. Во дворе никого.
Но в снегу — один отпечаток подошвы. Один. Как будто кто-то стоял, не двигаясь, а потом исчез.
Илья вышел в подъезд. На ступенях — ничего. Ни следов, ни запаха. Только ощущение.
Он вернулся в квартиру. Мальцева держала фотографию. На её лице — страх.
— Он знает, что мы ищем.
Илья кивнул.
— Мы не одни.
Она встала.
— Завтра я отвезу вас в лабораторию. Там есть кое-что. Она передала мне это за день до смерти. Я... не осмелилась вскрыть. Но, возможно, пришло время.
Илья кивнул.
Завтра.
Но он уже чувствовал — времени может не быть. Потому что в темноте подъезда кто-то стоял. И дышал. Без звука.
Утро встретило их безмолвием. Лаборатория, куда Мальцева отвезла Калинцева, находилась на территории бывшего военного госпиталя, переоборудованного под исследовательский центр в середине двухтысячных. Снаружи здание выглядело заброшенным: облупившиеся стены, разбитые фонари, пустой вахтёрский пост. Но внутри — стерильная тишина и холод люминесцентных ламп. Всё здесь будто застыло во времени, с тех пор как исследования закрыли, а финансирование заморозили.
Мальцева провела его мимо пустых залов, через двойную защитную дверь, в один из подвалов. На столе — небольшой металлический контейнер с герметичной защёлкой. Он напоминал военный кейс, только без опознавательных знаков.
— Она прислала это из дома. Курьером. За день до смерти. Записка внутри: «не открывать до появления третьего случая в вашем районе».
— А у вас уже двадцать семь, — тихо сказал Калинцев.
Доктор кивнула.
Он открыл контейнер. Внутри — два предмета: пластиковая пробирка с буроватым налётом на стенках и маленький диктофон, видавший лучшие времена.
Илья нажал на кнопку.
— Если ты слышишь это, значит, у тебя осталась только догадка. Не паника, не страх. Именно догадка. Значит, ты готов.
Голос был дрожащий, но чёткий. Принадлежал Татьяне Фёдоровне.
— В тысяча девятьсот девяносто шестом году, когда я работала в онкоцентре, к нам поступил мужчина. Неизвестный. Без документов. С поражением костного мозга и гиперстимулированным иммунным ответом. То есть — его тело... лечило себя. Но слишком агрессивно. Оно уничтожало всё, включая здоровые клетки. Мы не могли его спасти. Но перед смертью он говорил странные вещи. Повторял: «они идут за мной. не дайте им дотронуться».
Пауза. Затем:
— Мы взяли образцы. Один из них — перед тобой. Это кровь. В ней не вирус. Не бактерия. Это что-то иное. Генетическая структура — нестабильная. Способна адаптироваться. Передаётся только при сильном эмоциональном контакте. Через взгляд. Через прикосновение. Возможно — через присутствие.
Шипение. Секунды тишины.
— Я думаю, он был не первый. Он — след. Копия. Или... сосуд.
Диктофон выключился.
Илья посмотрел на Мальцеву.
— Вы тестировали пробу?
— Только первичный анализ. Там нет патогенов. Но клетки ведут себя странно. Как будто... ждут носителя.
Илья понял, что внутри у него что-то сжалось. То, что звалось страхом, но без паники. Инстинкт. Служебный. Острый.
Он сказал:
— Мне нужен полный список тех, кто контактировал с Татьяной Фёдоровной за последние две недели перед смертью. Все. Почтальоны, соседи, коллеги, даже случайные прохожие. Особенно — мужчины. Возраст от тридцати до пятидесяти. Рост — около ста восьмидесяти. Есть видеозаписи?
— Нет. Её домофон был отключён много лет назад.
— Но кто-то приходил. Парень, которого я видел. Мальчик-призрак.
Мальцева кивнула:
— Похожий был на фотографиях. Племянник санитарки. Но у санитарки, по данным — нет родственников.
След вёл в тупик.
Илья понял, что путь — круговой. Всё возвращается к одному — человеку без следов, без имени, без движения. Но есть ещё одно. То, что мозг отказывался принимать.
Возможно, это — не человек.
Он вернулся в отдел и составил схему: список всех умерших, даты, локации, условия. Он нашёл одну странность: каждый третий случай происходил после одного и того же события — человек в день смерти либо сдавал стеклотару, либо посещал пункт приёма бытовой техники.
Он проследил по карте. Эти пункты — филиалы одной и той же сети: «Утиль-МСК».
На бумаге — обычная компания по утилизации техники. Но когда он попытался запросить документы по сотрудникам, система дала сбой. Прямо на его глазах, из базы ФНС исчезли все связанные лица.
Он проверил вручную. Позвонил на указанный номер. Ответила женщина.
— Приёмная, слушаю.
— Мне нужны данные по сотрудникам филиала номер три. Балашиха, улица Воровского.
Пауза.
— Кто вы?
— Следователь СК. Калинцев.
Пауза была долгой. Затем:
— Вам лучше не копать. Люди, с которыми вы столкнулись — не просто переносчики. Это... результат. Финальная стадия. Вы не готовы.
Он зажал трубку. Гудки.
Вечером к нему пришли. Не через дверь. Через окно. Рамы не были взломаны. Просто — открылись. А на подоконнике — чужая рука. След.
И рядом — фольгированный конверт. Внутри — чёрно-белая фотография.
На ней — мужчина в капюшоне. А рядом — Илья. Сделано два дня назад. На снимке — они стоят друг напротив друга. Хотя этого не было.
Он вгляделся. На заднем фоне — женщина. Мальцева. Но в тени. Смотрит в камеру.
Подпись на обороте:
«Смотри на тех, кто ближе всего».
Он вышел на улицу.
И в этот момент его тело дрогнуло.
Он почувствовал лёгкий холод, проскользнувший по спине. Как будто кто-то провёл пальцем по позвоночнику. Но снаружи никого не было.
На стене дома, под фонарём, появилась надпись. Кто-то написал углём:
"Двадцать восьмой. Ты."
Он вернулся в кабинет и запер дверь. Затем включил настольную лампу, закрыл шторы и повесил пиджак на спинку стула. Всё в нём теперь работало в режиме штурма: голова дробила варианты, сердце гнало кровь, руки инстинктивно искали блокнот. Он знал, что надпись на стене — не просто запугивание. Это вызов. Или приглашение.
Он набрал Мальцеву.
— Нам надо поговорить. Срочно. Один на один.
— Что случилось?
— У вас есть ключ от той лаборатории?
— Конечно. Я работаю там.
— Через полчаса буду. Принесите диктофон. И всё, что у вас есть по тому мужчине — фотографии, образцы, догадки. Всё.
Он бросил трубку и вышел. Прошёл полквартала пешком. Дождь начинал капать, редкими и хищными каплями. У подъезда лаборатории — ни души. Только тёмные окна и надпись "ГЕМОСТАЗ" на выцветшей эмблеме.
Мальцева ждала внутри. Вид у неё был изменившийся. Нервная, но пытается скрыть. На ней чёрная кофта, волосы собраны, очки сняты. Она смотрит на Илью, как будто не видит его.
— Вы в порядке? — спросил он.
— В порядке. Просто плохо спала. Что у вас?
— Скажите мне прямо: вы знали его? До всего этого?
Она опустила глаза.
— Я... не знаю. Мне казалось — нет. Но последние дни я чувствую, что знала. Или... что кто-то знал за меня.
— Кто?
— Тот, кто был внутри меня, — сказала она шёпотом.
Он отступил на шаг. Взял себя в руки.
— Это не диагноз, Мальцева. Это уже исповедь. Скажите конкретно: вы были с ним в контакте?
— Нет. Но, может быть... он был внутри. Как мысль. Как импульс. Не знаю. Слишком глубоко.
Он понял, что это тупик. Эмоциональный. Информационный. Психологический.
— Тогда дайте мне другое. Дайте рациональное. Хоть что-нибудь.
Она кивнула. Открыла кейс. Изнутри — свежие пробы. Пластинка с мазком на прозрачном стекле. Электронная микрофотография. Схемы белковых реакций.
— Мы провели повторный анализ. Молекула нестабильная. Она встраивается в любую ткань. Меняет структуру клетки, будто подстраивает её под чужой шаблон. И знаете, в чём самое странное?
— В чём?
— Это не мутация. Это... повтор.
Илья напрягся.
— Повтор чего?
— Старого. Очень старого. Клетки распознают команду не как угрозу, а как возвращение. Как будто их зовут домой. Они подчиняются.
Он перевёл дыхание.
— А теперь — скажите мне, кто ещё знает об этих анализах?
— Только я. И вы.
Он подошёл ближе.
— Вы врёте?
— Нет.
Он видел, что не врёт. Но и не вся правда.
Его телефон завибрировал. Сообщение. С неизвестного номера. Один файл.
Фотография. Снимок с камеры наблюдения — угол улицы Дзержинского. Он и Мальцева идут вдоль здания. Но в отражении витрины — третья фигура. Мужчина в капюшоне. Илья в тот день был уверен — они шли вдвоём.
Он показал ей. Мальцева посмотрела, и глаза её расширились. Но не от страха. От узнавания.
— Это не он, — сказала она. — Это тот, кто был до него.
— Какой «до»?
— Прототип. Я видела его в архиве онкоцентра. Фото девяносто шестого года. Он не стареет.
Он больше не спрашивал. Вышел из лаборатории и поехал в тот самый филиал «Утиль-МСК», где якобы работал один из умерших. Ему нужен был новый след. Человеческий.
На месте — всё чисто. Вывеска. Работник. Бумаги. Он зашёл под видом обычного клиента, якобы хочет сдать старый монитор.
— Вы сдаёте технику? — спросил мужчина в приёмной. Блондин, возраст около сорока, очень вежливый.
— Да. Монитор. От ЭЛТ. Старый.
— У нас сейчас перерыв на дезинфекцию. Пройдите в комнату ожидания.
Илья прошёл. Дверь закрылась за ним. Тишина. В комнате — только стол, стул и вентилятор.
Он ждал десять минут. Потом понял: ничего не происходит.
Открыл дверь — никого.
Вернулся в приёмную — пусто. Ни человека, ни бумаг. Только стакан с водой. Ещё тёплый.
Он вышел наружу. Здание начало тускнеть в вечернем воздухе. Он оглянулся — и увидел мужчину.
Тот стоял за углом. Ветровка. Хромая походка. Но в этот раз лицо не было скрыто.
Илья сделал шаг вперёд. Мужчина тоже. Словно зеркально.
— Кто ты? — спросил он.
Тот не ответил. Только поднял руку. Илья замер.
Потом мужчина медленно повернулся и ушёл в переулок. Илья бросился за ним — угол, лестница, двор...
Пусто.
Снова.
Он вернулся к машине.
На лобовом стекле лежала перчатка. Его собственная. Которую он снял в лаборатории.
А рядом — надпись маркером:
"Ты ищешь логику. А она ушла раньше тебя."
Он встал на месте. Внутри него возникло первое настоящее ощущение: ты не ведёшь дело.
Ты — его часть.
Ночь он провёл в машине. У обочины, под сгоревшим рекламным щитом с надписью «Безопасность — это ты сам». На часах было три часа сорок. За эти часы он не сомкнул глаз. Листал материалы, сравнивал фотографии, перечитывал протоколы. Но самое главное — он в первый раз за всё время боялся возвращаться домой. Боялся стен, которые могли что-то запомнить.
На рассвете он позвонил Шаталову.
— Мне нужен анализ проб. Немедленно. Биологический, психологический, фоноскопия — всё. Прислали диктофон. Прислали биоматериал. Всё надо верифицировать.
— Ты уже давно не про официальное расследование, Илья, — ответил Эмиль. — То, что ты делаешь, не идёт по канонам. Это не цепочка, это замкнутая петля.
— Ты говоришь, как будто я в ловушке.
— А разве нет?
Он отключился. Никакого сна. Никаких мыслей. Всё превращалось в ровную, гудящую волну тревоги. Тревоги, которая шла не извне, а изнутри.
Он вспомнил слова Мальцевой: "не прикасайтесь. не дышите рядом. если почувствуете, что мысли — не ваши, значит, он уже рядом."
Он посмотрел в зеркало заднего вида. Его лицо. Его глаза. Но внутри что-то дрогнуло. Незаметно. Как будто микроскопическая ошибка в отражении. Он отвернулся.
В девять утра он уже был в управлении. Обычный утренний поток. Чай, сотрудники, дежурный со сводкой. Он вошёл в кабинет и замер.
На столе лежал файл.
Плотный, пухлый. Метки: «дело номер один», «секретно», «вскрытие по приказу». Он не заказывал его. Не просил.
Он открыл. Внутри — копии патологоанатомических карт на всех двадцать семь жертв. Но теперь — с грифом: «Пересмотрено. Протокол отклонён. Причина смерти не установлена.»
Он пролистал всё. Ни одного признания диагноза. Ни одного официального заключения. Каждая смерть аннулирована. Как будто люди умерли... не от болезней. А просто исчезли.
Он выбежал в коридор.
— Кто положил мне это?
Никто не знал. Ни дежурный, ни архивист, ни техник.
— Тогда кто вообще имел доступ?
— Только вы. И...
Он понял. Мальцева. Или кто-то через неё. Или через него.
Он достал свой диктофон. Прослушал запись визита в лабораторию. Там были голоса. Её голос. Его голос. Но в середине — другое. Шум. А потом — фраза, которой она не говорила.
"Он не из людей. Он из боли."
Он остановил запись. Перемотал. Повторил.
Точно. Этот голос был её, но смысл — чужой. Как будто кто-то вложил фразу между словами. Как будто её рот произнёс, но не она.
Он включил режим спектрограммы. И увидел: волновой профиль инородный. Непохожий на речь. Больше — на сигнал.
Он поднялся. Взял пистолет. Вышел.
Мальцева не отвечала.
Он поехал в лабораторию. Подъезд открыт. Внутри — пусто. На полу — её сумка. На столе — кровь.
На стене, маркером:
"ОСТАНОВИСЬ. НЕ ТРОГАЙ. ТЫ СЛЕДУЮЩИЙ."
Он вызвал оперативную группу. Запросил розыск. Но всё было бесполезно: по документам она была уволена ещё две недели назад. Архив в онкоцентре — уничтожен. Кейсы по Татьяне Фёдоровне — списаны. Даже её больничные листы — пропали.
Илья вышел в коридор. На стене висел календарь. Старый. Но дата сегодняшняя была обведена. Вокруг даты — слово:
"Точка."
Вечером он вернулся в район. Красноармейская, дом номер двенадцать.
Там стояла женщина. Молодая. Незнакомая. Но в руках у неё — его фотография. Снятая, по всей видимости, из окна.
— Вы... это вы? Калинцев?
— Да. Откуда у вас это?
— Меня зовут Анна. Я дочь третьей жертвы. Я не хотела вмешиваться. Но всё стало повторяться.
— Что именно?
— Мне кажется, он снова приходит.
— Кто?
— Мужчина. В капюшоне. Только теперь — не один. Их двое.
Он почувствовал, как мурашки прокатились по коже.
— Опишите второго.
— Ниже. Смотрит вниз. Руки в перчатках. Один раз я услышала — они говорили. Но шёпотом. Я не разобрала слов.
— Когда это было?
— Три дня назад. И... я заболела.
— Чем?
— Врачи не знают. У меня в крови фрагменты чужого ДНК. Они говорят — возможно, ошибка лаборатории. Но я чувствую, что он... оставил во мне что-то.
Он взял её за плечи.
— Вам нужно немедленно уехать. Из района. Из города.
— Я не могу. Я его слышу. Он внутри головы. Как эхо. Как будто он — я.
Илья отпустил. Сделал шаг назад. Снова этот холод. Лёгкий, как дыхание. Но не снаружи.
Он поднял голову. На крыше стоял силуэт. Мужчина. Один.
И смотрел прямо на него.
Илья не помнил, как оказался в подъезде. Бежал по лестнице, будто кто-то вёл его. Дверь на чердак — открыта.
Пусто.
Только в углу — картонная коробка. Внутри — фотографии. Все жертвы. Все двадцать семь. И ещё одна.
Собственная.
С подписью: "наблюдение завершено. объект активен."
Он держал в руках свою фотографию, как улику против самого себя. Бумага была плотная, лабораторная. Такими пользуются только внутренние ведомства — военные, спецслужбы, закрытые лаборатории. Углы идеально обрезаны. Подпись машинная, чёрным шрифтом:
Наблюдение завершено. Объект активен.
Он не сразу понял, что означает «активен». В формулировках контрразведки — это слово значило одно: объект вышел из состояния пассивного наблюдения и стал частью процесса.
Он — часть чего-то. Или кем-то считается частью.
Он спустился с чердака, не помня, как прошёл пролет. Ступени будто исчезали под ногами. В груди — ощущение, как перед потерей сознания, только без темноты. Напротив входной двери дома номер двенадцать стоял мужчина. Не тот. Другой. Совершенно обычный, в сером пиджаке и с папкой.
— Калинцев? — спросил он.
— Кто вы?
— Представьтесь, пожалуйста.
— Следователь СК, Восточный административный округ. Удостоверение в машине. А вы?
Мужчина не ответил. Только протянул пластиковую карточку. Слишком белую. Слишком пустую. На ней — только одна надпись:
"ОПЕРАТИВНЫЙ ДОСТУП / ВИЗИТ СКОРРЕКТИРОВАН".
— Мы знаем, чем вы занимаетесь, — продолжил он. — Вас предупреждали. Но вы пошли дальше. Это значит — вы готовы.
— Готов к чему?
— К следующему шагу.
— Какому?
— К пониманию, что вы — не ищете человека. Вы ищете принцип. И он не подчиняется вашей логике.
Калинцев достал пистолет.
— Уйдите. Немедленно.
— Это не спасёт вас. Ни пистолет, ни протокол. Вас уже внесли в схему. Откат невозможен.
Мужчина медленно пошёл назад. Не поворачиваясь. Словно отступал в стену. Потом исчез за углом.
Илья стоял, не двигаясь, полминуты. Потом резко направился к машине. Запрыгнул, завёл, уехал. Он не знал, куда едет, но внутри уже сформировался импульс: искать в прошлом.
Он направился к архиву онкоцентра, в старое здание, где работала Татьяна Фёдоровна. Архив был законсервирован с середины двухтысячных, охраны не было — только ржавый замок и заросший проход через внутренний двор.
Внутри — всё, как и ожидалось: пыль, металлические шкафы, запах плесени. Он включил фонарик, открыл шкаф с буквой «К». Там — кейсы девяносто шестого года.
Дело К‑тридцать три: пациент без имени, поступил в октябре, умер через три дня. Патология — разрушение кроветворной функции, иммунный криз, лейкоцитарный взрыв. В сопроводительном листе — рукописная пометка врача:
"Пациент говорит о неком «друге», следующем за ним. Просит спрятать ДНК."
На обороте карты — рисунок. Простой. Детский. Силуэт двух фигур: одна стоит, другая — за её спиной. У обоих — пустые лица.
Он вглядывался в картинку, как в икону. Потом заметил ещё одну пометку:
"Образец С‑семь перемещён в блок хранения. Закрыт."
Он проверил карту — внизу архива находился герметичный отсек. Он спустился. Прошёл по коридору. Открывал двери одну за другой.
Комната хранения была закрыта стальной дверью, на которой значилось: "РАБОТА С МАТЕРИАЛОМ ТОЛЬКО ПО РАЗРЕШЕНИЮ ИНСТИТУТА".
Но замок был сломан. Дверь — приоткрыта.
Он вошёл.
Внутри — один холодильный шкаф. И две полки.
На верхней — металлический цилиндр с надписью: "С‑семь / стабилизатор". Рядом — записка. Бумажная. Пожелтевшая.
"Если он ушёл, не трогай. Если он вернулся — закрой за ним."
Он открыл цилиндр. Внутри — ампула с вязкой чёрной жидкостью. Клетки под ней двигались. Реально двигались. Как будто ждали, чтобы кто-то посмотрел.
Он закрыл. Но не успел сделать шаг, как дверь за ним закрылась.
Он бросился к выходу. Захлопнута. Ни звонка. Ни кнопки. Только вентиляция.
Тишина.
Но не абсолютная. Изнутри шкафа — слабое гудение. Электрическое. И внутри него — будто слышится голос. Не голос — вибрация.
"Ты не первый. Но ты ближе всего."
Он прижался спиной к двери. Стук в сердце стал синхронен с гудением.
Он достал пистолет. В отчаянии. Потом — диктофон.
— Следователь Калинцев. Архив онкоцентра. Я заблокирован в отсеке «С‑семь». Найдите меня. Если... если вы это слушаете, значит, кто-то проиграл. А может быть — все.
Он присел. Свет начал гаснуть. Медленно. Один за другим.
Только в углу остался маленький экран с надписью:
"Процесс активации. Осталось: две стадии."
Темнота в отсеке была не абсолютной. В ней, как в старой фотоплёнке, проступали формы — будто не глаз видел, а что-то другое внутри него считывало очертания. Полки начинали дышать. Металл становился мягким, как ткань. Из глубины комнаты, где раньше был шкаф, начал расти свет. Бледный, молочный. Тихий.
Калинцев поднялся. Не было страха. Только ощущение, что ты стоишь на границе между двумя слоями реальности. Он подошёл к экрану.
На нём больше не было надписи. Только лицо.
Его собственное.
Но с другой стороны стекла. Он не смотрел — он наблюдал. Как оператор. Как смотрящий.
Лицо шевельнулось. Произнесло слова, но без звука. Затем — исчезло.
Дверь с глухим щелчком открылась.
Он вышел из отсека как из тоннеля между снами. Над ним — потолок старой больницы. Перед ним — человек. Высокий. В той самой ветровке. Без капюшона.
Лицо — обычное. Никакое. Такое, которое не запоминается. Чистое. Пустое. Но Илья знал: это он. Не образ, не копия. Он и есть носитель.
— Ты нашёл то, что хотел? — спросил мужчина. Голос был ровный. Без эмоций.
— Кто ты?
— Неважно. Лучше спроси: что ты.
— Я — следователь. Я расследую смерти. Двадцать семь человек.
— Двадцать восемь, — поправил тот. — Ты забыл одного.
— Кого?
— Себя.
Он сделал шаг вперёд. Илья поднял пистолет. Мужчина не отступил.
— Хочешь знать правду? Хорошо. Ты был здесь в девяносто шестом. Мальчиком. У твоей матери был рак. Она привела тебя на обследование. Ты прикоснулся к пациенту К-тридцать три. Тот умер через два часа.
— Враньё.
— Спроси у отца. Если он жив. Спроси, почему вас тогда срочно вывезли из Москвы. Спроси, почему мать больше никогда не лежала в больнице.
Илья задохнулся. Слова — как скальпели. Он отступил. Пошатнулся.
— Всё, что ты расследуешь... — продолжал мужчина, — это не про них. Это — про тебя. Ты ищешь убийцу, а убийца ищет себя.
— Я не... я не мог...
— Ты выжил. Потому что тебя активировали. Но сбой в системе перенёс активацию на тридцать лет. Сейчас — ты входишь в полную фазу. Поэтому ты их чувствуешь. Знаешь, где искать. Ты не ищешь жертву. Ты находишь её по следу. Потому что ты — след.
Илья рухнул на колени.
— Нет.
— Да. Мы ждали. Мы следили. Мы были рядом всё это время. Сначала в Сургуте. Потом — в Тюмени. Потом — в Балашихе.
Он достал из кармана фотографию. Старая, выцветшая. На ней — женщина в белом халате и мальчик лет семи. Мальчик — Илья. Женщина — Татьяна Фёдоровна.
— Она знала. И пыталась сдержать процесс. До конца. Пока ты не пришёл.
— Почему?
— Потому что ты — не один. Ты — контур. Одна из тринадцати фигур. Активированы — три.
— Что ты несёшь?
— Ты думаешь, это про смерть? Это не про смерть. Это про форму. Про перепись кода. Все, кто умерли — были записаны. Их клеточная структура — теперь внутри тебя. Ты носишь их. Не убил — сохранил.
Он протянул руку. Илья не двинулся.
— Пошли. Впереди ещё шесть. Потом ты вспомнишь.
— Куда?
— Домой.
Илья сжал пальцы. Его рука дрожала. Пистолет упал.
— Кто вы? Скажи честно.
Мужчина ответил:
— Я — первый. Но ты — следующий.
Он исчез. Не шагнул, не ушёл — просто исчез.
Илья остался один. В пустом коридоре. В ушах — ровный гул. Как эхограмма. Как скан. Как пульс.
Он вышел на улицу. Город был тот же, но воздух — другой. Звуки — глуше. Цвета — выцвели.
Телефон завибрировал.
Сообщение. От неизвестного:
"Следующий — девочка. Десять лет. Аллергия. Сад номер семь. Иди."
И он пошёл.
Не потому что приказали.
Потому что знал — это правда.
Он сидел в машине у сада номер семь, но не шевелился. Двор был пуст. Дети ушли. Всё, что осталось — качели, крутящиеся на ветру. И чувство, что он опять пришёл на шаг позже.
Внутри него не было страха. Только онемение. Мозг работал, но как машина: быстро, холодно, методично. Он вспомнил — в отчётах были имена. Повторялись. У нескольких жертв — упоминание одной и той же группы в телефоне.
Он достал смартфон. Открыл переписку с экспертом по цифровым следам. Пролистал. Вот.
ТГЧАТ_САКРАМЕНТО / локальный чат жителей района. Приватный. Существовал с двадцать первого года. По архиву — около двухсот участников.
Он пробил список. И сжал зубы. Из двухсот — двадцать шесть аккаунтов принадлежали погибшим. Двадцать седьмой — Татьяна Фёдоровна. Значит, все жертвы были в этом чате.
Он сделал скриншот, пробил ещё раз. Стал проверять — кто был добавлен вручную. Кто админ.
Ответ ошеломил.
Администратор:
@urban_signal
Никакой фамилии. Нет фотографии. Ни одного поста. Только серая тень в профиле. И дата регистрации: девятое мая две тысячи двадцать первого года — ровно за девятьсот дней до первой смерти.
Он написал:
— Кто ты?
Никакого ответа.
Прошло тридцать секунд.
Потом — уведомление: "urban_signal отредактировал описание группы."
Он открыл чат.
Там было всего три слова:
"МЫ СМОТРИМ В ОБРАТНОМ"
Он понял, что это не метафора. Это буквально. Кто-то смотрит изнутри. Назад. С конца в начало. Не расследует, а переписывает.
Он вызвал Орлова.
— Срочно. Дай мне архив чата. Вытяжку за всё время. Кто кого добавлял, кто кого удалял. Кто активировал админа.
— Это невозможно. Чат зашифрован, как закладка в тор-сети. Даже айпи не привязан.
— Пробивай. Или ты найдёшь только мой труп с телефоном в руке.
Он сам пошёл к провайдеру. Угрожал. Давил удостоверением. Нарушил минимум три протокола. Но нашёл — источник регистрации аккаунта urban_signal.
Сюрприз: регистрация с IP, закреплённого за серверной городской администрации. Кабинет номер восемь. Отдел по гражданским инициативам.
Он приехал туда. Назначил встречу с начальником. Представился. Назвал дату и IP.
Начальник рассмеялся.
— У нас нет доступа к телеге. Мы не айтишники. Мы просто координируем заявки граждан.
— Кто сидит в восьмом кабинете?
— Так он закрыт уже давно. С прошлого года. Там был сотрудник, да. Молодой. Потом уволился. Странный.
— Имя?
— Сейчас...
Он порылся в бумагах.
— Кирилл Сергеевич Горин.
Илья замер.
Это имя он уже видел. Он полез в дело номер девять. Там — жертва, учитель математики. У него в телефоне были фото с вечеринки, сделанные три месяца назад. Среди гостей — молодой мужчина в серой толстовке. Подпись: «Кирюха Горин опять молчит».
Он сопоставил лицо с фото с камер. И понял — это он. Мужчина в ветровке. Только моложе.
Он сверил дату последнего выхода аккаунта @urban_signal. Десять минут назад.
Он написал снова:
— Горин. Где ты?
Ответ пришёл сразу:
"Ты всё ещё думаешь, что расследуешь? Ты только вспоминаешь."
Илья вбил запрос в МВД.
ГОРИН КИРИЛЛ СЕРГЕЕВИЧ
Год рождения: две тысячи первый
Место проживания: Балашиха, Красноармейская, дом двенадцать.
Этаж: третий. Квартира номер пятнадцать.
Он поехал туда. Без звонка. Без ордера.
Поднялся по лестнице. Тихо. Как всегда. Дверь была приоткрыта. Он толкнул её. Внутри — пусто. Ни мебели, ни света.
Только на стене, маркером:
"Чат — не платформа. Это контейнер. Мы смотрим изнутри. Через них. Через тебя."
Илья обернулся. На полу лежал планшет. Экран мигал. На нём — список участников.
Он пролистал до конца. Последний пользователь — добавлен восемь минут назад.
@kalin_tsev
Администратор.
Он рухнул на колени.
Он стал админом.
Без согласия.
Без предупреждения.
Он был включён.
И понял: теперь не он наблюдает.
Теперь наблюдают через него.
Он вышел из квартиры номер пятнадцать в абсолютной тишине. За его спиной было больше, чем пустое жильё — там осталась дыра. Чёрная. Цифровая. Логическая. На его лице стекала капля пота, но он не чувствовал — кожа будто онемела. У него больше не было данных. Ни зацепок. Ни ордеров. Только интуиция, которая вдруг заменила протокол. Интуиция и инструкция, которую кто‑то вложил в него.
Он открыл телефон. Его личный. Там, где был только один контакт — отец. Которому он не звонил уже полгода.
Он набрал.
— Алло?
— Это я.
— Илья? Ты что... с ума сошёл? Ты где?
— Скажи мне одну вещь. Девяносто шестой год. Москва. Мы были в онкоцентре?
Пауза.
— Кто тебе сказал?
— Ты просто скажи.
— Да. Были. Но ты не должен...
— Я прикоснулся к нему?
— Ты тогда заболел. Пять дней. Температура сорок. Но выжил. Они сказали — это чудо.
— Кто «они»?
— Учёные. Но они не были из больницы. Они пришли позже. Сказали, что ты особенный.
— Куда ты меня увёз?
— В Добросельский переулок. Дом двадцать. Там была спецклиника. Наблюдение. Год.
— И ты молчал?
— Мне сказали — забудь. Я пытался. Честно.
— Это всё. — Он повесил трубку.
Теперь у него была координата.
Добросельская, дом двадцать.
Он поехал туда. Через два района. Без мигалки. Без оружия. Только с телефоном и диктофоном. Как на смерть. Или — на точку возрождения.
Переулок был странный — как вырезанный из другой эпохи. Старые дома, забор из серого бетона, таблички с облупившимися номерами. Дом двадцать стоял в глубине двора. Невыразительный. Ни окон, ни подъездов. Только массивная металлическая дверь с наклейкой «ремонт сетей связи».
Он постучал. Дважды. Тишина.
Затем — шорох. Мягкий. Будто в доме кто-то дышал. Он толкнул дверь.
Не заперто.
Внутри — просторный вестибюль. Пусто. Только запах — сильный, йодный. И звук — капли, падающие где‑то в глубине.
Он прошёл по коридору. Потолок был низкий, пол — бетонный, с прожекторами под ногами. Всё выглядело законсервированным, как старый институт.
Через несколько минут он вышел к лестнице. Спустился. Там — дверь со считывателем.
Свет загорелся сам.
На считывателе — зелёный огонёк. Без карточки. Без ключа.
Он вошёл.
Помещение оказалось круглым. Серые стены, мягкий белый свет, воздух с запахом кварца. На стенах — экраны. Десятки. Сотни. И на каждом — лица.
Он узнал их.
Двадцать семь человек.
Жертвы.
Все они — в разное время. В разных местах. Кусочки видео: кто‑то идёт с пакетом, кто‑то спит, кто‑то в больничной палате. А один — в морге.
Их наблюдали. Все эти годы. Кто‑то собирал архив.
В центре помещения — кресло. Старое, с кожаной спинкой. На нём — ноутбук. Без бренда. Работал.
Экран горел.
Пароль не требовался. Он просто включился.
На экране — окно чата. Тот самый @urban_signal. Последнее сообщение пришло только что.
"Привет, Илья. Ты дома."
Он начал печатать.
— Что это место?
Ответ:
"Цикл. Один из тринадцати."
— Я был здесь?
"Ты и сейчас здесь. Просто раньше — как пациент. Теперь — как наблюдатель."
— Зачем всё это?
"Нам нужна запись. Память. Перепись. То, что вы называете жизнью — лишь одна версия. Мы делаем дубликаты."
— Кто «мы»?
Ответ пришёл с задержкой.
"Ты. И остальные."
Илья ощутил, как холод проходит по позвоночнику. Он встал. Подошёл к одному из экранов. Там — видео с улицы. Он увидел себя. Прямо сейчас. В этом здании. Снято сверху.
Он обернулся. Камер не было. Но его снимали.
Снова сообщение:
"Добро пожаловать в обратную сторону. Сегодня ты начнёшь писать других."
Илья увидел, что на ноутбуке курсор мигает в новом окне. Там — список имён.
Следующий — девочка. Потом — пенсионер. Потом — мужчина без лица.
Он понял. Его заставляют вести реестр. Он — не следователь.
Он — архивариус.
Он начал печатать:
"Я отказываюсь."
Экран моргнул. Новый ответ:
"Отказ зафиксирован. Следующий оператор: @urban_signal."
И вдруг экран потемнел.
На стекле монитора он увидел отражение.
И понял: теперь это он.
Он вышел из круглой залы, не помня, как это сделал. Руки дрожали, но он шёл ровно. Дыхание стало рваным только на улице, где свет фонарей оказался слишком жёлтым, слишком настоящим. Он стоял на Добросельской, как стоял когда-то ребёнком на краю асфальтовой ямы — и не знал, прыгать или идти мимо.
Он прошёл два квартала, не оглядываясь. За ним никто не шёл, но он чувствовал: кто-то смотрит сквозь. Не из окон. Не из машин. Изнутри мыслей.
В голове крутилась одна мысль: реестр.
Кто его составляет? Кто ведёт наблюдение?
Он вспомнил: на одном из экранов в архиве мелькнула фамилия — Бронников. Иван Бронников. Это имя он видел в одном из самых старых дел, закрытых по формальной причине: «отсутствие состава преступления». Тогда — странная смерть троих жильцов в одной квартире, все от разных причин, за одни сутки.
Он нашёл дело в архивной базе.
Бронников Иван Михайлович. Родился в тысяча девятьсот восемьдесят девятом. Жил по адресу: улица Лётчика Бабушкина, дом сорок три, квартира пятнадцать. Последний известный статус: аналитик независимой ИТ-лаборатории при МГТУ.
Он поехал туда. Словно по инерции. Как будто шаги делались без воли. Как будто — кто-то заранее знал, куда он направится.
Дом оказался хрущёвкой. Подъезд серый, облезлый. Но в нём был свет. Дверь открыла пожилая женщина.
— Бронников? — спросил Илья.
— Это вы от поликлиники?
— Нет. Следственный комитет. Мне нужно с ним поговорить.
— Так он... давно уехал.
— Куда?
— В институт. На юг. Он сказал — «меня вызвали на калибровку». Больше не звонил.
— Кто ещё здесь живёт?
— Никто. Он квартиру снял. Под офис, вроде как.
Илья зашёл внутрь. Комната была пуста. Только в углу — серверная стойка. Мёртвая. Без питания. И старый жёсткий диск на полу, накрытый пыльной тряпкой.
Он взял диск. Отнёс в управление. Подключил. Запросил дешифровку.
Через три часа — первый результат.
На диске — образы старых чатов. Форумы. Логины. Голоса. Среди них — архив чата Сакраменто, но не сам, а эмуляция, программная модель. Чат создавался искусственно, из шаблонов поведения. Он был ловушкой. Триггером. Для активации.
Каждое новое добавление в чат — запускало модуль анализа. Как в компьютерной игре: участник — фигура, действия — ввод, отклик — смерть.
Чат моделировал не общество. Он моделировал реакцию.
И в списке активаторов стояло имя:
Пользователь-ноль: I. Kalintsev
Илья чуть не выронил экран.
Он — был там с самого начала.
Не в двадцать первом году. Раньше. Его присутствие было симулировано, записано как шаблон, как код. Его модель — существовала отдельно от него.
Он снова вспомнил:
Онлайн-заявка на чат, сделанная с его IP, три года назад. В день, когда он лежал в больнице после контузии. Ему тогда снились странные сны: коридоры, зеркала, и он — среди незнакомых людей, но все они знали его имя.
Он закрыл ноутбук.
Они не наблюдали за ним. Они наблюдали его. Как кино. Как данные.
Он достал диктофон.
— Калинцев Илья. Веду запись. Добросельская была не институтом. Это — сервер. Чат — не средство общения. Это — зеркало. Модель. И я... либо модуль в ней, либо пользователь с ключом.
В этот момент телефон завибрировал.
Снова сообщение. От @urban_signal.
"Реестр обновлён. Следующий адрес: Добросельская, дом двадцать. Ты вернёшься."
Он выбежал на улицу.
Остановился.
Перед ним — чёрный автомобиль. Стекло опустилось.
За рулём — мужчина в очках. Чужое лицо. Но голос он узнал.
— Мы ждали, что ты вернёшься. У тебя ещё осталось два входа. После третьего — ты перестанешь быть Ильёй.
— Кто ты?
— Инструктор. У каждой системы — есть модератор. Ты ведь знаешь, что всегда был частью протокола?
— Это ложь.
— Это память. Просто она не вся твоя.
— Что дальше?
— Ты решаешь. Либо ты исчезаешь как следователь. Либо — остаёшься как реестр.
— А если я не выберу?
— Тогда тебя перепишут. Без эмоций. Без остатка. Как и предыдущих.
Он протянул Илье ключ-карту. На ней было написано:
"Сектор G / Холодный этаж"
— Там всё. Последнее. После этого — только ноль.
Илья взял карту. Руки не дрожали.
Потому что он знал: выбор сделан давно.
Просто его заставили это забыть.
Сектор G находился под Добросельской. Дальше бетонной кладки, за железной дверью с двумя кодовыми замками. Он ввёл цифровой ключ, вложил карту в считыватель — и воздух сжался. Электронные замки издали сухой щелчок.
Коридор был узкий, выкрашен в тускло-зелёный цвет, как в больницах советского образца. Потолок низкий, вентиляция гудела едва слышно. Он спустился ещё на два пролёта. Никакой охраны. Ни камер. Ни табличек. Только запах — кислый, похожий на уксус и кровь.
В конце коридора — массивная дверь. На ней — табличка:
АРХИВ ПОВТОРОВ
Он толкнул её.
Помещение было круглым, как и прежде, но теперь всё иначе. Здесь не было экранов. Только кресла. Одиннадцать. И все — пустые. Кроме одного. В дальнем — сидел человек. Его лицо было прикрыто маской. Металлическая, зеркальная.
Он встал, когда увидел Илью.
— Ты пришёл, — сказал он. Голос глухой, словно звучал из консервной банки.
— У тебя была задача — дойти. Ты дошёл. Теперь — выбор.
— Какой? — спросил Илья.
— Остаться. Или вернуться. В первом случае — ты станешь точкой доступа. Стабилизатором. Все последующие будут проходить через тебя. Ты будешь решать, кто входит в реестр.
— А во втором?
— Ты забудешь всё. Чат. Жертв. Смыслы. Проснёшься в своей квартире. Ночью. В июле. И подумаешь, что всё это был кошмар.
— И те, кто умерли?
— Умерли. Но ты не будешь знать, почему.
— Я уже знаю.
— Нет. Пока — только догадываешься. Ты держишься за слова. «Наблюдатель». «Реестр». «Цикл». А истина проще. Но ты не готов.
— Говори.
— Приди завтра. Сам. Если ты всё ещё будешь собой.
Он снял маску.
Лицо — Ильи. Точное. Без искажений. Даже шрам под глазом — тот же.
Илья отшатнулся.
— Это… это невозможно.
— Возможно. Мы просто разные стадии. Я — поздняя. Ты — живая.
— Ты... не я.
— А кто тогда?
Он исчез. Буквально — растворился в воздухе, как дым.
Осталась только записка на кресле.
«Тебя не просили помнить. Только выполнить.»
Илья вышел. Медленно. Долго. Он не чувствовал пальцев. Он был пуст. Не пуст как сосуд — пуст как архив.
Вечером он пришёл к себе домой. Квартира казалась чужой. Как гостиница. Как декорация.
Он сел. Открыл ноутбук. Впервые за много дней — без цели. Просто чтобы смотреть в экран.
Открыл браузер. Вбил запрос: «Сакраменто, Балашиха, жители, события».
На втором экране — всплыла новость пятилетней давности.
«В районе Сакраменто пропала девушка — Мария К.»
Он замер.
Мария.
Он знал это имя. Он никогда не забывал.
Они учились вместе. В университете. Она — старше на два года. Она жила в этом районе. Он любил её — молча. Долго. Навязчиво. До тех пор, пока она не сказала:
«Ты странный, Илья. С тобой… страшно. Я не могу. Прости.»
Он тогда исчез. Исчез из её жизни.
И…
Он не помнил, что делал потом.
Он открыл фотографию из архива дела. Мария — среди людей. Пикник. За три месяца до исчезновения.
Рядом — мужчина в ветровке. Лицо размыто. Но...
Куртка та же.
Он достал диктофон. Запись от недели назад.
«Следователь Калинцев. Дело о двадцати семи смертях. Район — Балашиха, Сакраменто…»
Он услышал. Там — фон. Тихий, но чёткий. Кто-то на заднем плане шепчет:
«Илья, ты всё это сделал. Просто не помнишь.»
Он перемотал. Ещё раз. Снова — тот же голос. Его голос. Но... другим тоном.
Он бросился к зеркалу. Посмотрел в глаза.
И понял.
Пятна. Паузы. Отсутствие сна. Эпизоды потери времени. Галлюцинации.
Биполярное. Поздняя манифестация. С фазами отключения. Ушедший в глубокую манию разум создал систему. Виртуальную. Мистическую. Чтобы не видеть себя убийцей.
Он…
Он убил их всех.
Своими руками.
Через манипуляции. Через подставы. Через касания. Он следил. Выбирал. Фиксировал. Всё было реальным. Но источник — он сам.
Он выбрал этот район не случайно.
Он выбрал его, чтобы отомстить за то, как она смотрела на него.
Он встал. Дрожащими руками набрал номер дежурного.
— Калинцев.
— Вы где?
— Я дома.
— У нас ордер. Вас ищут.
— Я знаю.
— Почему вы сами звоните?
— Потому что я вспомнил. Всё.
— Что именно?
— Я — убийца.
Он положил трубку.
Через шесть минут в дверь постучали.
Он открыл. И не сопротивлялся.
На выходе из подъезда он поднял голову. В небе — звёзды. Слишком яркие.
И больше никто не смотрел изнутри.
Потому что все экраны были выключены.