Мой образ Ялты - это отполированная черная Волга, словно для фотосессии припаркованная на подъездной дорожке особняка - дома, в котором я сняла квартиру. Это было моё первое с ним знакомство, именно такой я увидела Ялту.
Готическая вилла и советский автомобиль (тайная мечта всех граждан СССР, с неизменно летящим вперед оленем на капоте). Два атрибута роскоши разных эпох.
В их сочетании проявилась сама суть города, его ретро-элитарность и одновременно, как бы полунамеком, истерзанность ялтинской души. Волга не воронок, а все же заставляет вспомнить неудобное прошлое. Как и табличка на входе, гласящая, что в 1919 году хозяев виллы уже не было, а по мраморным ступеням, вбивая в узор ковров уличную пыль, бегали с важными донесениями первые комсомольцы.
Дополняла и вдыхала жизнь в эту реальность ворона. Она жила во дворе. В клетке. Припадала на одну лапу и не летала.
Как я потом узнала, её подобрал сосед. Иногда ворону навещала бойкая, бомжеватого вида дворничиха. Она непременно хотела, чтобы птица поела с руки. Доставала её из клетки и разговаривала. Ворона сопротивлялась, хлопала крыльями, и по тихому осеннему двору разлеталось её недовольное "Карр". Дворничиху это не останавливало, напротив, она была счастлива что ей отвечают, и в свою очередь заводила ворчливое: "Ну ладно, ладно, раскричалась, пиратка! Вся в отца".
Я не сразу связала образ отца-пирата с соседом. На Джека Воробья он походил разве что своей худобой и небритостью. В остальном обычный русский дядька, на лестницу выходил покурить без лишней стеснительности, по хозяйски, в одних семейниках. Он весь словно слепок времени, персонаж из кино 50-х, который без декораций запущенной нищеты не реален. И он их соорудил - в стенах бывшего замка, чтоб было как дома: и хата и двор. Филигранная многолетняя работа.
Надо приложить немало фантазии или архитектурного видения, чтобы угадать в организованной им курилке с потрепанным кухонным уголком, уличной пепельницей на всю семью и нагромождением бытового хлама, венчающий лестницу коридор-оранжерею. Когда-то он соединял два крыла особняка.
В нижних залах хозяин тоже поработал. Под лестницей устроил сарай, в котором завёл буквально немецкий порядок: гаечка к гаечке, ключик к ключику, а вот стены холла, в котором было бы так хорошо поставить ёлку к Новому году, завалил какими-то досками, они непременно когда-нибудь пригодятся в хозяйстве!
Надо отдать должное этому рачительному народному подходу. Пригодились! И не ему, а мне, когда штормом во дворе повалило старую акацию и она вошла прямо на мою кухню, выбив увесистой веткой стекло. А пилил ветку, и забивал фанерой окно, пропуская матерное словцо на погоду, коммунальщиков и дерево, будь оно неладно, упади аккурат в полночь, все тот же сосед.
Волга, к слову, была его. И он её регулярно прогонял на холостых, что-то шаманил под капотом, а потом мыл и натирал с полиролью.
Таков теперь хозяин особняка: крестьянского духа и племени, занесенный ветром послевоенного строительства Ялты, ликвидатор ЧС на АС, глава большого семейства, счастливец, доживший до внуков, собственник двух бывших коммуналок отгороженных из верхних графских покоев.
И двор его, и род его надо уважать, и в жизнь чужую не лезть, тихо нос зажавши, поздороваться и спуститься по своим делам восвояси.
Через неделю ворона куда-то делась, то ли на крыло встала, то ли соседскому же коту - сибиряку не в добрый час попалась.
Волгу продали месяца через три. Место её заняла уставшая Шкода. «Для сына», - с гордостью, по трезвому, заявлял сосед. А по пьяной лавочке ругался с ним, аж витражи звенели, кричал, что все здесь, мол, его и машину не даст.
Так я и жила три года. Изредка появлялась хозяйка квартиры, маленькая старушка с добрыми глазами, бралась за швабру и вымывала мрамор до белого. Тихо, никого не тревожа. Также незаметно старалась мыть общую площадь и я, преодолевая чувство обслуживания и тщетности собственных усилий. Если дня три дышалось легче - значит оно того стоило. Как говорят, ближний сосед лучше дальнего родственника.
***
Я полюбила этот дом, его каменные стены, чугунные светильники, окно с выходом на крышу, кедр через дорогу и фонарь напротив, горы в просвете кипарисов, белок, прыгающих прямо перед окнами. Закрывая дверь своей квартиры, я была счастлива жить и дышать историей. Да и не так часто бывала дома. Меня вечно где-то носило, я шастала по ближним и дальним улицам и проулкам, взбиралась в горы, ходила в музеи. Ездила то в Алупку, то в Гурзуф, то в Балаклаву. Открывала для себя весь южнобережный Крым, впитывала его, как кислород, с каждым новым вдохом.
А потом я уехала. Думала на месяц, вышло на два года. Вернуться в свой особняк не чаяла, квартира была сдана плотно и надолго, я уточняла. Но когда стала паковать чемоданы, с мыслью, что не сошёлся свет клином на одной квартире, найду другую, и не хуже, оказалось, что сошёлся - она освободилась.
Два года; долго ли? Для Ялты-Волги срок роковой, для Ялты-замка очередная смена, как зарубка на дверном косяке. (Интересно, сейчас вообще кто-то так ещё делает? Отмечает год и рост своим чадам?)
Соседа не видно. По вечерам, особенно в пятницу и субботу, он старается лишний раз не выходить. Теперь заправляет сын. Во дворе ютятся уже три уставшие иномарки, одна рабочая. Её он ставит прямо напротив входа, заводит музыку. Из динамиков льется сборная солянка: «Ласковый май» и “Ялта-парус” вперемешку с Петлюрой, Земфирой, Лепсом. Сбоку от входа примащивает мангал, разжигает угли и ждёт гостей, попивая пиво.
В сухую погоду компания сидит по-хански, на старых вышитых подушках, прямо на ступенях, в дождь подушки кидают в передней, ногами растолкав залежи хлама из старых процессоров и тарелок спутникового тв. А что собственно? Никого не ждут, все свои дома. Дети крутятся рядом, накатывают круги по холлу на самокатах.
Курят взрослые тут же. Тянут дешёвое пиво из пластиковых полторашек, и что-то непрестанно говорят, по душам, естественно. Прерываются на «по нужде». Справляют ее во дворе, направляя струйку в старинную, с отбитой головой льва, поилку для лошадей.
На утро тут и там валяются пакеты из под сока, стаканчики, тарелки. К обеду они исчезают, но обязательно что-то одно остается лежать у крыльца: размокшая пачка, затоптанный целлофан, выпавшая вилка. Оставленные и брошенные доживают они до следующей вечеринки, как артефакты стоянки пещерных людей. Они непременно снова встретятся и будут мечтать о чем нибудь великом.
А ялтинская душа? Воробей тоже птица.
Елена Маляренко