У Маши сына призвали в армию. Проводили, как полагается. Когда сына увезли, мать Маши радостно вздохнула: «Станет настоящим мужчиной, а то был хлюпиком».
Эти слова больно Машу ранили, но она промолчала. Вернулась в пустой дом и решила ни с кем не общаться – ни с подругами, ни с родней. Никто же не поймет, что с душой делается. Надо привыкнуть, потом легче будет.
Сын звонил редко. Телефон выдавали на пару часов. Позвонит сынок, услышит Маша родной голос, как живой воды напьется.
Решила Маша поехать на присягу. Многие родители так делают. После присяги, говорят, командиры разрешают солдатам побыть с родными. Часа три, и это хорошо.
Купила билет, матери сообщила. Мать сказала, что это баловство: «Увидит тебя и расчувствуется. Ничего хорошего. И сама нервничать будешь. Зачем? Откажись от поездки, деньги сэкономишь».
Маша, как говорится, пропустила слова матери мимо ушей. Отменить решение не намерена.
Сердце пело от радости: скоро сыночка увидит.
Собирать вещи в дорогу, оказывается, - удовольствие. Не на отдых, не в командировку, не в гости, а к сыну. Момент радостный, торжественный.
И вот чемодан в углу – ждет своего часа. Еще пара дней, и на поезд.
Неожиданно пришла мама со своей лучшей подругой тетей Люсей. Тетя Люся принесла пирожки «собственного производства», чтобы хозяйку не напрягать.
Чай пили на кухне и рассуждали о молодом солдате. Мать сказала: «Вот, Люся, собралась к парню ехать на присягу. В толк не возьму, зачем? Он только-только начал адаптироваться, а тут мамина юбка! Он всегда был слабым, нервным, чувствительным. Пусть привыкает».
Тетя Люся откусила большой кусок пирожка, чаем запила: «У меня трое сыновей. Все отслужили. Ни над кем не тряслась. И ни на какую присягу не ездила. Служба – дело мужское, нам, женщинам, лучше не соваться». И взяла второй пирожок.
Маша не пила и не ела, и разговор был неприятным. Хотелось, чтобы мама и тетя Люся встали и ушли.
Робко Маша сказала, что многие родители к сыновьям ездят.
Мама улыбнулась так, будто Маша не взрослая женщина, а бестолковая маленькая девочка: «У других сыновья в восемнадцать лет уже мужики. А наш? Совсем ребенок, только сопли вытирать. Пусть возмужает, не лезь. Я лучше тебя дело знаю».
Тетя Люся взяла бумажную салфетку: «Ты подумала, как будешь уезжать? Погуляли по поселку, поговорили, в столовой посидели. А потом надо довести до КПП, и он скроется. А ты останешься. Заревешь, завоешь. И что? Каково парню будет? А тебе уезжать. Как одна до вокзала пойдешь? Тут все мелочи важны».
Мама подхватила: «Вот и я о том же. Через всю страну пилить. Туда и обратно. Столько денег зря. Сиди, Маша, дома».
Маша почувствовала смесь раздражения и отвращения: зачем лезут руками в душу? Зачем отговаривают?
Встала: «Сейчас передача, не могу пропустить. Вы тут чай пейте, а я телевизор включу».
Мама и тетя Люся переглянулись, а Маша ушла. Показывали концерт симфонического оркестра. Маша в такой музыке не разбиралась, не слушала, не любила. А тут села, вытянув вперед шею, и делала вид, что находится в другом мире.
Мать пришла, что-то сказала, но Маша приложила палец к губам.
Так прошло некоторое время. Мама и тетя Люся собрались уходить. Маша поднялась с дивана и пошла в прихожую. Шла, не отрывая взгляда от телевизора – боком получилось. И не попрощалась.
Закрыла дверь, тут же выключила телевизор: «Все ли положила? Забыла что-нибудь? Надо бы домашнее привезти. Подумаю еще».