Сертификат на тур в Италию лежал на столе как обещание счастья. Белая глянцевая бумага с золотой печатью переливалась в лучах закатного солнца, проникающего через кухонное окно. Рим, Флоренция, Венеция... Названия городов звучали в моей голове как мелодия. Восемь лет мы с Виктором откладывали на эту поездку. Восемь лет экономили на каждой мелочи.
— Витя, ты видел? — закричала я, размахивая сертификатом. — Наконец-то! Мы едем в Италию!
Но мужа дома не было. Только его куртка висела на крючке в прихожей — значит, вернулся, но куда-то опять ушёл. Наверное, в магазин за хлебом. Или к соседу Петровичу — помочь с ремонтом крана.
Я поставила чайник, достала из холодильника кусок сыра, нарезала помидоры. Сегодня мы будем праздновать! Завтра же пойдём в турагентство, выберем даты, начнём готовиться. Я уже представляла себя идущей по узким улочкам Рима, любующейся закатом с моста Риальто...
Дверь скрипнула. Виктор вошёл медленно, тяжело опустился на стул.
— Ира... — голос у него был какой-то глухой. — Нам надо поговорить.
Что-то холодное сжало мне сердце. Такой тон у него бывал только в самых серьёзных случаях.
— Что случилось? — я села напротив, положила руку на его плечо.
Он долго молчал, вертел в руках ложку, избегал смотреть мне в глаза.
— Денег нет, — выдавил наконец.
— Как нет? — не поняла я. — Вчера же были...
— Отдал маме. Она... у неё долги. Большие. Могли квартиру отобрать.
Мир вокруг меня покачнулся. Сертификат на столе вдруг показался издевательством.
— Сколько? — едва слышно спросила я.
— Всё.
— ВСЁ?!
Слово вырвалось как крик. Виктор вздрогнул, но по-прежнему не поднимал глаз.
— Мам, ты понимаешь, что мы восемь лет копили на эту поездку? ВОСЕМЬ ЛЕТ! Я отказывала себе в новой одежде, мы не ездили в отпуск, не ходили в рестораны...
— Ира, пожалуйста...
— НЕТ! — я встала так резко, что стул упал. — Ты даже не обсудил со мной! Просто взял наши общие деньги и отдал!
— Она моя мать...
— А я кто? Чужая? — голос мой дрожал от обиды и злости. — Ты решил, что долг твоей мамы важнее нашего отпуска?
Виктор наконец поднял на меня глаза. В них была боль, но я не хотела её видеть. Не сейчас.
— Она говорила, что может покончить с собой...
— Витя! — я схватилась за голову. — Она ВСЕГДА так говорит! Когда ей нужны деньги, когда хочет внимания, когда просто скучно!
— Но если вдруг...
— Если вдруг, если вдруг! — я металась по кухне как зверь в клетке. — А если вдруг наш брак разрушится от того, что ты всё время выбираешь её?
Он побледнел.
— Ты что, хочешь развестись?
— Я не знаю, — честно ответила я. — Просто не знаю...
Тишина повисла между нами тяжёлой, липкой, невыносимой. Чайник на плите начал свистеть, но ни один из нас не пошёл его выключать. Звук становился всё громче, пронзительнее — как мой крик души.
Наконец Виктор встал, выключил газ. Руки у него тряслись.
— Мам, я не хотел... Просто она плакала по телефону, говорила, что коллекторы угрожают...
— И ты сразу поверил? — я обессиленно опустилась на стул. — Не проверил, не узнал подробности?
— Она же не станет врать о таком...
— Не станет? — горький смех вырвался из моего горла. — Витя, она врёт ПОСТОЯННО! Помнишь, как полгода назад просила денег на операцию? А потом выяснилось, что никакой операции не было?
— Но тогда...
— А когда говорила, что её уволили, и просила помочь с квартплатой? А через неделю соседка видела её в новой шубе?
Виктор молчал. Я видела, как у него дёргается желвак на щеке — верный признак того, что он борется с собой.
— Она моя мать, — повторил он тихо. — Я не могу её бросить.
— А меня можешь?
Вопрос повис в воздухе. Я встала, взяла сертификат со стола. Белая бумага помялась в моих пальцах.
— Знаешь что? Мне нужно подумать. Поеду к Светке на пару дней.
— Ира, не надо...
— Надо, — я уже шла в спальню, доставала из шкафа сумку. — Мне нужно побыть одной.
Бросала в сумку вещи наугад: футболки, джинсы, нижнее бельё. Руки дрожали, глаза застилали слёзы.
— Мам, давай поговорим...
— О чём? — я обернулась к нему. — О том, что в нашем браке участвуют трое? О том, что любое наше решение сначала надо согласовать с твоей мамочкой?
— Это не так...
— НЕ ТАК?! — я захлопнула сумку. — А кто решал, какую квартиру нам снимать? Кто выбирал обои для ремонта? Кто настаивала, чтобы мы не заводили детей, потому что "ещё рано"?
Виктор стоял в дверях спальни, бледный, растерянный. Впервые за восемь лет брака я видела его таким — без уверенности, без готовых ответов.
— Я... я не думал...
— Вот именно. Ты не думаешь. За тебя всё решает мама.
Я прошла мимо него к выходу. В прихожей остановилась, обернулась.
— Витя, я люблю тебя. Но я больше не могу жить втроём.
Дверь захлопнулась за мной с глухим звуком. Как крышка гроба.
На улице был тёплый майский вечер. Люди шли с работы, кто-то выгуливал собак, дети играли во дворе. Обычная жизнь. А у меня всё рушилось.
Автобус до Светки шёл полчаса. Я сидела у окна, смотрела на проплывающие мимо дома и думала. Когда это началось? Когда я перестала быть главной женщиной в жизни мужа?
Наверное, ещё до свадьбы. Помню, как его мать настаивала на определённом ресторане для банкета. Как выбирала мне платье. Как советовала, где лучше жить молодым. И Виктор всегда соглашался. "Мама лучше знает", "У мамы опыт", "Не расстраивай маму".
А я молчала. Думала — ничего, после свадьбы всё изменится. Он повзрослеет, поймёт, что у него теперь своя семья.
Не изменилось.
Светка встретила меня в халате, с маской на лице.
— Ого, что случилось? Выглядишь как после третьей мировой.
— Можно у тебя переночевать? Или несколько дней?
— Конечно. Проходи. Рассказывай.
За чаем с печеньем я выложила всё. Светка слушала молча, только изредка качала головой.
— Знаешь, — сказала она наконец, — я давно ждала, когда ты это поймёшь.
— Что поймёшь?
— Что Виктор не муж, а сын. Большой тридцатипятилетний сын, который до сих пор спрашивает разрешения у мамы.
Слова больно резанули, но я знала — Светка права.
— Что делать?
— Либо смириться и жить втроём до конца дней. Либо поставить ультиматум.
— А если он выберет её?
— Значит, никогим мужем и не был.
Ночью я лежала на Светкином диване и смотрела в потолок. Телефон молчал. Ни одного звонка, ни одного сообщения от Виктора. Либо он думает, либо ему всё равно.
А может, он сейчас жалуется маме на плохую жену, которая не понимает, что родители важнее всего.
Утром проснулась от звонка. Неизвестный номер.
— Ирочка, это я.
Голос свекрови. Сладкий, елейный, с привычными нотками жалости к себе.
— Здравствуйте, Валентина Петровна.
— Ирочка, ну что ты творишь? Витенька совсем убитый ходит. Говорит, ты его бросила из-за каких-то денег.
Из-за каких-то денег! Кровь ударила мне в голову.
— Валентина Петровна, это были наши семейные сбережения...
— Ой, да что там семейные! Вы же молодые, ещё много заработаете. А я старая, больная. Мне уже ничего не светит.
— Вы работаете, получаете пенсию...
— Какая там пенсия! Копейки! А долги такие... Ирочка, ну неужели тебе жалко помочь Витиной маме?
— Мне жалко, — ответила я спокойно. — Жалко восемь лет экономии. Жалко мечты. Жалко мужа, который не может сказать матери "нет".
— Как ты смеешь...
— До свидания, Валентина Петровна.
Я отключила телефон и заблокировала номер. Первый раз в жизни.
Светка, услышав разговор, одобрительно кивнула:
— Правильно. Пора показать зубы.
Три дня я прожила у подруги. Гуляла по городу, читала, смотрела фильмы. Пыталась представить жизнь без Виктора. Получалось плохо. Восемь лет вместе — это много. Мы привыкли друг к другу, знали каждую привычку, каждую черту характера.
Но я также представляла и жизнь с ним — под постоянным контролем свекрови. И это было ещё хуже.
На четвёртый день не выдержала. Приехала домой.
Виктор сидел на кухне, мрачный, небритый. Перед ним стояла чашка с недопитым кофе.
— Привет, — сказала я.
— Привет, — ответил он, не поднимая глаз.
Я села напротив, изучала его лицо. Усталое, осунувшиеся. Вдруг мне стало его жалко. Но жалость — плохой фундамент для семьи.
— Витя, нам нужно серьёзно поговорить.
— Я знаю.
— Я не собираюсь тебя уматывать. Не буду устраивать истерики или ставить условия. Просто скажу, как есть.
Он наконец посмотрел на меня.
— Я устала жить втроём, — начала я. — Устала от того, что твоя мать постоянно вмешивается в нашу жизнь. Устала быть второй после неё.
— Ира...
— Дай мне договорить. Больше никаких решений без обсуждения. Больше никаких денег, взятых из нашего семейного бюджета без моего согласия. Либо мы живём как муж и жена, либо не живём вообще.
Тишина. Долгая, мучительная.
— А если с мамой что-то серьёзное случится?
— Тогда мы ВМЕСТЕ решим, как помочь. Вместе, Витя. Это ключевое слово.
Он опустил голову в руки.
— Мне страшно, — признался он тихо. — Я всю жизнь был у неё на поводке. С детства привык, что она за меня решает, думает, планирует. А вдруг я без неё не смогу?
— Сможешь, — я протянула руку, накрыла его ладонь. — Ты умный, взрослый мужчина. Просто надо начать.
— Но она говорит, что я неблагодарный сын, что забыл, кто меня растил...
— Витя, послушай меня внимательно. Хорошая мать хочет, чтобы её ребёнок был счастлив. Даже если это означает, что он будет меньше нуждаться в ней.
Он поднял на меня глаза — красные, усталые.
— Я не хочу тебя потерять.
— Тогда выбирай.
Снова тишина. Но на этот раз она была другой — не тяжёлой, а напряжённой. Как перед грозой.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Попробуем. Но поездку в Италию придётся отложить...
— Знаешь что? — неожиданно для себя улыбнулась я. — А давай поедем на юг России? Деньги же остались какие-то?
— Остались. Но это будет не Италия...
— Зато это будет МЫ. Вдвоём. Без звонков, без вмешательств, без чужих советов.
Впервые за эти дни Виктор улыбнулся.
— Тогда едем.
Мы поехали в Анапу через неделю. Обычный курортный городок, переполненный туристами. Маленький номер в скромной гостинице. Но это было наше — только наше — время.
В первый день Виктор дёргался, постоянно смотрел на телефон.
— Она не звонит, — удивлялся он.
— А ты ей сказал, куда едем?
— Нет.
— Правильно. Пусть привыкает, что у тебя есть своя жизнь.
На второй день он перестал смотреть на телефон. Мы гуляли по набережной, ели мороженое, как студенты. Смеялись над глупостями. Я вдруг поняла — давно не видела мужа таким расслабленным.
— Знаешь, — сказал он вечером, когда мы сидели на берегу моря, — кажется, я забыл, каково это — не думать о маминых проблемах.
— А каково?
— Легко. Очень легко.
На третий день зазвонил телефон. Виктор посмотрел на экран, нахмурился.
— Мама, — сказал он мне.
— Бери.
Он нажал отбой.
— Я не хочу. Не сейчас.
— Но вдруг что-то случилось?
— Если что-то серьёзное, она найдёт способ связаться.
Телефон звонил ещё несколько раз. Виктор отключил звук.
Вечером мы ужинали в кафе на берегу. Виктор был задумчивым.
— О чём думаешь? — спросила я.
— О том, что, наверное, впервые в жизни принимаю решения сам. Без оглядки на мамино мнение.
— И как?
— Страшно, — честно признался он. — Но правильно.
Через час он достал телефон, нашёл мамин номер в контактах. Долго смотрел на экран.
— Что делаешь?
— Убираю из быстрого набора.
Он нажал несколько кнопок. Номер исчез.
— Всё, — сказал он. — Больше никаких звонков по первому требованию.
Я взяла его за руку.
— Пожалуй, этот отпуск — именно то, что мне было нужно. Не место, а ты рядом. Настоящий ты.
— Я тоже только начинаю его узнавать, — улыбнулся Виктор.
Мы вернулись домой через неделю. Загорелые, отдохнувшие, но главное — изменившиеся. Виктор стал увереннее, я — спокойнее.
На автоответчике мигало шестнадцать сообщений. Все от свекрови.
— Слушать будешь? — спросила я.
— Нет, — ответил муж. — Если что-то важное, она скажет при встрече.
Я посмотрела на него с удивлением. Неужели и правда изменился?
Вечером мы сидели на кухне, пили чай, рассматривали фотографии с отдыха.
— Знаешь, — сказал Виктор, — в следующем году мы точно поедем в Италию.
— Точно?
— Точно. И никто нам не помешает.
— А если мама попросит денег?
— Тогда мы вместе решим — давать или нет. И сколько.
Я улыбнулась. Кажется, мой муж наконец повзрослел.
Утром зазвонил домофон. На пороге стояла свекровь — возмущённая, взъерошенная.
— Где вы пропадали? — набросилась она на Виктора. — Я названивала, волновалась!
— Мы отдыхали, мам.
— Отдыхали! А меня не предупредили!
— Мам, мне тридцать пять лет. Я могу не отчитываться о каждом шаге.
Валентина Петровна растерялась. Такого тона от сына она явно не ожидала.
— Но я же волновалась...
— В следующий раз предупредим, — вмешалась я. — Если сочтём нужным.
Свекровь метнула на меня злой взгляд.
— Это ты его настраиваешь против матери!
— Никто никого не настраивает, — спокойно ответил Виктор. — Просто я наконец понял — у меня есть своя семья. И она в приоритете.
— Но я же родила тебя, растила...
— За что я благодарен. Но это не значит, что я должен всю жизнь жить по твоим правилам.
Валентина Петровна всхлипнула, достала платочек.
— Ну вот, теперь я никому не нужна...
Раньше Виктор бросился бы её успокаивать. Сейчас он просто сказал:
— Мам, не надо театра. Ты нужна — как мать. Но не как руководитель моей жизни.
— А долги мои как?
— Какие долги? — удивился он. — Ты же говорила, что всё улажено.
— Ну... в принципе, да. Но могут ещё появиться...
— Тогда и поговорим. С документами на руках.
Свекровь поняла — по-старому уже не будет. Ушла она молча, только на пороге обернулась:
— Не думала, что мой сын может быть таким жестоким.
— Не жестокий, а взрослый, — ответил Виктор и закрыл дверь.
Я обняла его.
— Как чувствуешь себя?
— Странно, — признался он. — Но правильно.
Через месяц мы открыли новый счёт в банке. Специально для путешествий. И договорились — доступ к нему только у нас двоих.
Деньги накапливались медленно, но верно. А главное — никто не посягал на нашу мечту.
Валентина Петровна звонила теперь реже. Первые недели дулась, потом поняла — сын не передумает. Стала искать новые способы влияния, но наткнулась на стену. Мы научились говорить "нет".
— Ты знаешь, что я поняла? — сказала я Виктору как-то вечером.
— Что?
— Наша поездка в Анапу была важнее итальянского тура. Потому что там мы нашли себя.
— И друг друга, — добавил он.
Да. И друг друга.
Через год мы всё-таки поехали в Италию. Но это уже другая история. История пары, которая научилась жить по своим правилам.
А сертификат на тур — тот самый, первый — до сих пор лежит у нас в семейном альбоме. Как напоминание о том дне, когда всё изменилось.
Иногда я достаю его и думаю: хорошо, что тогда всё сломалось. Иначе мы так бы и жили — втроём, в постоянном напряжении, без права на собственные решения.
А теперь у нас есть то, чего не купишь ни за какие деньги, — настоящая семья. Где двое равны одному целому, а не трое делят одну жизнь.
И это дороже любых путешествий.