Его называли «капитаном воздушных фрегатов», «чародейным мастером мистического зельеваренья стиха», «поэтом высочайшей парнасской пробы». Леонид Мартынов, «сибирский самородок-самоцвет», жил словно бы вне времени – на грани прошлого с грядущим, воспринимая настоящее как миг перехода в будущее.
Текст: Елена Мачульская, фото: Александр Бурый
«Я рос на бревенчато-кирпичной границе старого церковно-банного, кошмяно-юртового, пыльного, ковыльного старого мира и – железнодорожного, пароходного, пакгаузно-элеваторного, велосипедно-аэропланного и телефонно-пишущемашинного нового мира, отдавая решительное предпочтение последнему». Так Леонид Мартынов, родившийся в 1905 году в Омске, вспоминал свое детство.
Леня был большим выдумщиком. Ведь он «с самого раннего детства вместо детских сказок, которые были не в ходу в доме, наслушался множество странных и дивных историй от бабушки Бади». На самом деле бабушку звали Мария Васильевна. Она, дочь петербургского чиновника, вышла замуж за военного инженера Григория Збарского. Тот получил назначение в город Верный (ныне – Алма-Ата). «Дед мой строил военный госпиталь и, по словам бабушки, вел предварительные работы по постройке собора, как предполагалось – высочайшего в мире деревянного храма, здания, способного выдержать самые большие землетрясения. Кроме того, он замышлял орошение степей каналами. Но осуществить эти замыслы ему не удалось. Вступив при строительстве госпиталя в борьбу с лихоимцами-интендантами, он не то был отравлен каким-то медленно действующим азиатским ядом, не то просто впал в тяжелое нервное расстройство». После смерти мужа Мария Васильевна устроила сына Володю в Оренбургский кадетский корпус и переехала с остальными детьми – Татьяной, Александром и Марией (будущей матерью поэта) – в Омск. Окончив прогимназию, Мария Григорьевна поехала учительствовать в одну из казачьих станиц Кокчетавского округа. «Жить там ей было жутковато. Пугали, как вспоминала мама, не столько казаки рассказами о степных барантачах, сколько казачки россказнями о всякой банной нечисти, шишигах и кикиморах. И мама была очень довольна, когда явился в станицу ее омский поклонник, мой отец, окончивший техническое училище, и увез ее в Омск».
Детство будущего поэта прошло в Казачьем форштадте (один из районов Омска. – Прим. ред.). Поблизости располагались Казачий собор, костел и мечеть. «И голос муэдзина с ее минарета перекликался порой с лютеранским дребезжащим колоколом кирхи за Омью, в крепости. Вот сколько разнообразных мотивов и напевов лезло мне в уши в годы моего детства, наверное, для того, чтобы потом отозваться в моих будущих переводах с польского, с латышского, с литовского, с казахского, с татарского и еще бог знает с каких языков…».
Отец Лени был железнодорожным техником. Так что первые годы жизни мальчик провел в служебном вагоне и знал «каждую водокачку между Челябинском, Омском и Каинском». Когда отец стал работать в городском управлении, Леня часто сопровождал его в поездках на вокзал, в паровозное депо, за реку на станцию Куломзино. «Лазать на паровозы было любимейшим развлечением моего детства. <...> Я очень увлекался ими, я рисовал их, играл в них, я даже сооружал зимой их подобия из снега».
С ГАРДЕРОБА – В ЛИТЕРАТУРУ
Мальчишка грезил железной дорогой. Но в жизни ему была суждена иная дорога. Причем началась она с гардероба, который стоял в комнате жившего с ними в одном доме дяди Саши – брата Марии Григорьевны. На этом шкафу лежали старые газеты и журналы. И маленький Леня начал лазить на гардероб и рыться в подшивках. «Не помню такого времени, чтоб я не знал грамоты, вероятно, я научился читать лет с четырех».
Повзрослев, Леня начал бродить по книжным магазинам, лавочкам и развалам букинистов. Прочитал все вышедшие к тому времени произведения Джека Лондона и Александра Грина. Его интересовало все, кроме поэзии. «Однако поэзия только делала вид, что может оставить меня к себе равнодушным. Она только и ждала, чтобы забрать меня в свои руки, <…> Это случилось, насколько я помню, на второй год германской войны, <...> тогда-то я и прочел стихи Маяковского «Я и Наполеон». <…> О, конечно же, мне страшно захотелось и самому сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб, там, «где перекрестком распяты городовые». Мне захотелось написать что-то похожее, <…> Получилась довольно странная вещь. <…> Видимо, сыщики из приключенческих романов, прочитанных мною, еще так прочно сидели в моей голове, что не хотели уступить место поэзии Маяковского, и получилось у меня почему-то вот что:
Пахучих прерий сон
Огромевает выстрел,
О, брат мой «смит-вессон»,
Летучишь смерть ты быстро».
Этот стих Леня показал старшему брату, Николаю. Тот, разумеется, творение забраковал. Тогда юнец решил заняться рисованием. И привел в ужас бабушку, которая «увидела первые мои робкие попытки изобразить внизголовых, распятых перекрестками городовых и мою няню Дуню, хватаемую лохматой, словно бы в вывернутом тулупе, банной нечистью, и меня самого в образе голого юноши в таитянском набедреннике и киргизском малахае, едущего на верблюде к Тополевому Мысу. То есть ничего, кроме гнусного безобразия, смутно известного ей под названием «футуризм», <...> она во всем этом не усмотрела».
ПО ЗАКОНАМ НОВОГО МИРА
Футуристом Леонид, кстати, действительно стал, правда, чуть позже. А пока вокруг рушился прежний мир: началась Гражданская война. Омск превратился в столицу белой России, но менее чем через год в город вошла Красная армия.
И лес лилов, и снег стал розов,
И розовая ночь была,
И с отступающих обозов
Валились мертвые тела.
За взрывом взрыв над полем боя
Взлетал соперником луне,
И этот бой покрыл былое,
И день настал
В другой стране.
Автору этих строк было всего 15 лет…
Вскоре Леонид присоединился к буйной ватаге молодых футуристов: он входит в творческое объединение «Червонная тройка» (1921–1922), организованное художником Виктором Уфимцевым, и пропагандирует новое искусство. Причем своеобразно. «Скажем, в каком-нибудь из многочисленных клубов ставилась какая-нибудь захудалая, с нашей точки зрения, пьеска, <…> Мы незаметно проникали за кулисы, и затем кто-нибудь из нас выходил на сцену и впутывался в действие декламацией стихов – «Левого марша» Маяковского, либо «Сарынь на кичку» Василия Каменского, либо своих собственных. Ошеломив этим актеров и завладев вниманием публики, декламатор произносил краткую речь о старом и новом искусстве». А еще омские футуристы устраивали выставки «новой живописи». Леонид тоже выставлял свои художественные опыты: «...например, злую самочку с мешком за плечами, скорчившуюся на крыше теплушки». Или «кентавра, мчащегося на испуганноокой одушевленной мотоциклетке». Потом Леонид Николаевич напишет: «...и это было единственной в моей жизни принадлежностью к «измам», направлениям, школам».
Кстати, обычную школу он бросил, не окончив четвертый класс гимназии. Заявил, что хочет стать художником, а общий культурный уровень намеревается повышать собственными силами. «Поразительно, но Леонид Мартынов не получил даже среднего образования. Гимназию не окончил и больше не учился нигде. При этом он был одним из образованнейших людей своего времени», – говорит заместитель директора Омского литературного музея Светлана Рудницкая.
ЗОВ ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ
Поэтический дебют Мартынова состоялся в 1921 году в омском журнале «Искусство»:
Мы – футуристы невольные
Все, кто живет сейчас.
Звезды пятиугольные
Вместо сердец у нас.
Мечтой о благополучии
Мы оперируем зло,
Ждем, чтоб огнями нежгучими
Будущее зацвело.
И притворяемся глупыми –
Умному жить больней.
Пахнут землей и тулупами
Девушки наших дней.
В конце того же года Леонид отправился поступать во Вхутемас. Ехать в Москву пришлось зайцем. Протолкавшись на вокзале сутки и не сумев приобрести билет, он просто сел в поезд. «Объяснения с проводником кончились тем, что я отдал ему хорошую шерстяную рубаху, а он дал мне место». Но с получением художественного образования у Мартынова не сложилось. Вернувшись в Омск, Леонид сотрудничает с несколькими городскими газетами и продолжает писать стихи. Вскоре он начал печататься в «Сибирских огнях»: с одним из создателей этого журнала, Вивианом Итиным, Леонид познакомился случайно.
Работая журналистом, Мартынов исколесил всю Сибирь: участвовал в Балхашской экспедиции Уводстроя, побывал на Алтае и в Барабинской степи, посещал строящийся Турксиб и таежные урманы Прииртышья. Ведь зов дальних странствий Леня ощутил еще в детском саду. Тогда он предложил товарищу, которого поставили в угол за какую-то шалость, убежать куда подальше. Но тот ответил: «Нет, я не могу убежать! Я должен стоять. Я наказан. И если ты меня сманишь, ты тоже будешь наказан!» Эти слова пробудили в Лене чувство протеста: «О это чувство, которое заставляет своенравную и впечатлительную натуру вступать в борьбу сначала со всякими няньками и дядьками, а потом с учителями словесности, рисования и чистописания и со всяческими законоучителями!»
На полях своих рукописей Леонид Мартынов часто рисовал лодки и ладьи, причем так, чтобы с кормы – вперед через судно – был виден далекий берег. Ладья – один из лейтмотивов творчества Мартынова, символ дальних странствий.
ВОЗДУШНЫЕ ФРЕГАТЫ
Мальчишкой Леня представлял, что на левом берегу Иртыша начинается Африка. Побывав в геологических экспедициях, он узнал о том, что давным-давно в этих местах плескалось море. Поэт вообще грезил морями и говорил, что его фамилия сама по себе тоже немножечко морская: Мартынов – от названия птицы «мартын», распространенного вида чаек.
Как-то Леонид, часто гулявший по Омску в полосатой тельняшке вместо нижней рубахи, обратил внимание на даму, которая каждый день сидела на скамейке в сквере напротив здания Управления по обеспечению безопасности кораблевождения по рекам Сибири. В конце концов юноша решился с ней заговорить. «Она поспешно и как бы испуганно подняла свои серые очи ввысь, в осенние, укутанные тучами небеса над старой Омской крепостью. <…> И я не знаю, что увидела там она, но я увидел в этих небесах то, что и можно увидеть, когда переносишь свой взгляд с одного на другое: предметы и лица тогда как бы всплывают вслед за взором. Так вышло и в данном случае, то есть в небеса вслед за моим взглядом как бы переместилось, поднялось все Управление по обеспечению безопасности кораблевождения с его сотрудниками, капитанами, матросами и кораблями. Но там, в небесах, все это стало несколько иным. Словом, я увидел в небесах то, что оказалось не позже чем на следующее утро выраженным в написанном мною стихотворении «Воздушные фрегаты».
Померк багряный свет заката,
Громада туч росла вдали,
Когда воздушные фрегаты
Над нашим городом прошли.
Сначала шли они как будто
Причудливые облака,
Но вот поворотили круто,
Вела их властная рука…
Между прочим, не все так просто с «Воздушными фрегатами». Дело в том, что первое четверостишие Леонид позаимствовал из другого своего стиха – посвящения Верховному правителю России адмиралу Александру Колчаку. Это произведение исследователям удалось найти только после того, как были рассекречены материалы дела так называемой «Сибирской бригады». Она выросла из литературной группы «Памир», созданной в Новосибирске в конце 1920-х годов (кстати, название группы предложил именно Мартынов. – Прим. ред.). Входившие в нее писатели и поэты выступали за независимую Сибирь, многие симпатизировали адмиралу Колчаку. В 1932 году Леонида Мартынова арестовали вместе с другими молодыми поэтами, входившими в «Сибирскую бригаду»: Павлом Васильевым, Николаем Ановым, Евгением Забелиным, Сергеем Марковым и Львом Черноморцевым. Им были предъявлены одинаковые обвинения: «Изобличается в том, что состоял в контрреволюционной группировке литераторов, писал контрреволюционные произведения и декламировал их как среди группы, так и среди знакомых». В обвинительном заключении говорилось, что литераторы занимались антисоветской агитацией. Правда, молодые поэты отделались довольно мягкими приговорами. Анова, Маркова, Забелина и Мартынова выслали на три года на Русский Север. По одной из версий, за братьев по перу вступился Максим Горький. Так Мартынов оказался в Вологде. В редакции местной газеты «Красный Север» Леонид Мартынов встретил свою будущую жену, Нину Попову, работавшую секретарем-машинисткой. В конце 1935 года, уже вместе с супругой, он вернулся в Омск и поселился в доме на улице Красных Зорь, где жил прежде с родителями. Теперь он пишет исторические поэмы, в которых представляет Сибирь с нового ракурса: у Мартынова это земля, рождающая сильные и свободные души. Такие, например, как казахский юноша-толмач Увенькай, переводящий на родной язык Пушкина, или ямщик Илья Черепанов, который пишет летопись Сибири. Поэмы Леонида Мартынова, вышедшие в конце 1930-х годов, принесли ему всесоюзную известность, став заметным явлением в советской литературе. «Я ощущал прошлое на вкус, цвет и запах», – говорил поэт. Кстати, печатал он свои поэмы как прозу – от поля до поля. Но в этих длинных строках сразу улавливался стихотворный размер.
Однако после этого успеха Мартынов к жанру поэмы больше не вернется. А вот к «Воздушным фрегатам» обратится вновь: уже на закате жизни он издаст книгу новелл под таким названием. «Для Леонида Николаевича это была книга о его юности, о городе, где он родился и прожил много лет. Неслучайно эта книга служит прекрасным путеводителем по Омску. Читая ее, мы видим дома, которых уже нет, слышим голоса людей, которые в них жили… Для Мартынова это был способ вернуться в места, которые были ему дороги», – поясняет директор Омского литературного музея Виктор Вайнерман.
СИБИРСКОЕ ЛУКОМОРЬЕ
А вот к теме Лукоморья, под которым поэт подразумевал родную Сибирь, Леонид Мартынов обращался постоянно. Это слово часто встречается в его стихах и прозе. Для Мартынова Лукоморье – не просто поэтическая метафора. Это реальная Сибирь – страна цивилизации, возникшей на перекрестке культур многих народов, наследница легендарной Гипербореи, о которой писал еще Геродот.
Кто ответит – где она:
Затопило ее море,
Под землей погребена,
Ураганом сметена?
Кто ответит – где она,
Легендарная страна
Старых сказок –
Лукоморье?
Это я отвечу вам:
Существует Лукоморье!
Побывал мой пращур там,
Где лукой заходят в море
Горы хладные.
У скал
Лукоморье он искал…
В годы Великой Отечественной поэт по состоянию здоровья на фронт не попал. «Но с первых же дней войны Леонид Николаевич публикует стихи, призывающие защищать Родину. В военные годы в Омске вышло пять его книг. Мартынов писал тексты для агитационных плакатов «Окна сатиры», которые готовили омские художники, среди них был и знаменитый Кондратий Белов (см.: «Русский мир.ru» №2 за 2022 год, статья «В особых отношениях с небом»). А еще именно Леонид Мартынов дал путевку в жизнь Роберту Рождественскому, опубликовав в «Омской правде» первое его стихотворение», – рассказывает Светлана Рудницкая.
В 1945 году в Москве вышел сборник «Лукоморье». В автобиографии поэт вспоминал: «Тема о потерянном и вновь обретенном Лукоморье стала основной темой моих стихов в дни Великой Отечественной войны, <…> я повествовал, как умел, о борьбе народа за свое Лукоморье, за свое счастье». Была издана даже брошюра «Вперед, за наше Лукоморье!».
Кстати, знакомое с детства пушкинское Лукоморье – это не только сказочная страна и морской мыс. Любопытный факт: после публикации в 1549 году «Записок о Московии» Сигизмунда Герберштейна на западноевропейских картах XVI–XVII веков территория в районе Обской губы обозначалась как Lucomoria…
РОКОВОЙ ЭРЦИНСКИЙ ЛЕС
В 1946 году выходит очередной поэтический сборник Леонида Мартынова – «Эрцинский лес». Эпиграфом к нему стала цитата из труда русского дипломата, переводчика и путешественника Николая Спафария: «А лес по Иртышу есть разный, и по займищам, что близ вершины ее, суть горы каменные, и лесные, и безлесные. А после того степь великая и песчаная. А потом следует лес тот, который идет и по Оби-реке, и по всему Сибирскому государству до самого до Окианского моря, который преславный есть и превеликий и именуется от земноописателей по-еллински «Эркиниос или», а по-латински «Эрциниос силва», се есть Эркинский лес; и тот лес идет возле берега Окиана и до Немецкой, и Французской земли, и далее, и чуть не по всей земле, оттого и первый лес на свете и преименитый у всех земноописателей есть, однако же нигде нет такого пространного и великого, как в Сибирском государстве». Да, Эрцинский лес – это еще один синоним Сибири.
Я не таил от вас
Месторожденья руд.
«Пусть ваш ласкают глаз
Рубин и изумруд,
И золотой топаз,
И матовый янтарь.
Все, что найдется тут, –
Для вас!»
Так пел я встарь.
Я звал вас много раз
Сюда, в Эрцинский лес,
Чьи корни до сердец,
Вершины до небес.
После публикации сборника на поэта обрушивается шквал критики. «Литературная газета» напечатала разгромную рецензию поэтессы Веры Инбер, в которой та писала, что у Мартынова «неприятие современности превращается уже в неприкрытую злобу» и что, «видимо, Леониду Мартынову с нами не по пути. И если он не пересмотрит своих сегодняшних позиций, то наши пути могут разойтись навсегда…». Омский журналист Михаил Бударин вторил: «...в годы войны Мартынов ушел от актуальных тем советской действительности, создал в поэзии свой узкий романтический сказочный мирок». Сколько было написано разгромных рецензий – не счесть. Тираж книги уничтожили. А Леонид Мартынов навсегда покинул свой родной город и уехал в Москву. «Видимо, сказалось дело «Сибирской бригады». Тогда ведь у Леонида Николаевича не было никакой гарантии, что его не расстреляют… В Омске Мартынов был очень заметной личностью. А в большом городе проще затеряться, что он и сделал», – считает Светлана Рудницкая. В столице Мартынов почти десять лет писал в стол, его не публиковали. Зарабатывал переводами произведений зарубежных поэтов. Но не унывал. Венгерский друг Леонида Николаевича Антал Гидаш называл его «беспощадным оптимистом». Леонид Николаевич не позволял себе отчаиваться. Он считал, что жизнь нужна для того, чтобы трудиться и творить. А для этого нужно верить в себя и в свои силы.
В 1955 году выходит поэтический сборник Мартынова «Стихи», вызвавший небывалый интерес читателей. А в 1974-м Леонид Николаевич станет лауреатом Государственной премии СССР за сборник стихов «Гиперболы».
УВИДЕТЬ МИР ЗАНОВО
Одну из своих поэм Мартынов озаглавил «Поэзия как волшебство». Причем волшебство это для самого поэта – явление совершенно необъяснимое.
Одни стихи – высокие, как тополь, –
Внушают сразу мысль об исполинах,
Другие – осыпаются, как опаль,
Сорвавшаяся с веток тополиных.
Одни стихи – как будто лось с рогами, –
Ах, удалось! – встают во всем величье,
Другие зашуршали под ногами
Охотника, вспугнувшего добычу.
Друг поэта Сергей Марков вспоминал: «Он брал обычно самые что ни на есть прозаические слова, но сочетал их так, что они становились поэтической речью, только ему одному присущей». Действительно, причудливая образность стихов Мартынова завораживает. В них соседствуют реальное и фантастическое, присутствуют почти все поэтические формы и размеры: от двустиший до поэм, от ямба до гекзаметра. Поэт создает удивительный мир, где есть река Тишина, где загадочный странник играет на флейте и зовет людей в Лукоморье, где тянется в небо Эрцинский лес…
Впрочем, Леонид Мартынов говорил не только о волшебном и радостном. Еще в 1953 году, задолго до эпохи глобализации, он написал такие строки:
Да еще, чтоб смирить нищету, разъяснили,
Что мир – это мор;
Что, число бедняков сократив,
На земле и покой и простор
Обеспечат холера и тиф,
Ибо мир вообще – это тир
Для пальбы по мишени живой…
Леонид Мартынов скончался в Москве в июне 1980 года. Друг и биограф поэта Виктор Утков вспоминал, что в день похорон все небо было в могучих кучевых облаках: «Они словно воздушные фрегаты сопровождали наш печальный кортеж»…
В 2001 году в центре Омска была установлена базальтовая глыба с табличкой: «Капитану воздушных фрегатов Леониду Мартынову от омичей».
«Леонид Николаевич был и футуристом, и символистом, и романтиком, а в итоге стал классиком отечественной литературы. Он действительно жил поэзией, мыслил стихами. О нем говорили, что, если ему надо было написать какой-то документ, он сначала писал его в стихах, а потом переводил в прозу. Это был истинный поэт. Без его поэзии Омск просто невозможно представить. После чтения его исторических поэм хочется обратиться к исторической литературе, к первоисточникам. Поэтому это очень полезное чтение. Оно не только много дает душе, как любая настоящая поэзия, но и является неким связующим звеном с эпохой, о которой пишет поэт», – констатирует Виктор Вайнерман.