Из земляных, не зашитых досками, стен полевого блиндажа многочисленными занозами торчат обрубленные корни кустов и деревьев. Если внимательно смотреть на почвенный срез, то в минуты затишья можно заметить какое-то движение. Земля живет. Земля дрожит. Земля боится. Ей больно, когда при взрыве сотрясаются стены и целые комья прелого чернозёма сползают и осыпаются на затоптанные доски блиндажного пола. Мы зарылись в лесополосе, почти срезанной под ноль вражеской артиллерией и бесконечными сбросами с беспилотников.
- Чай хотите? – с акцентом актёра Кикабидзе говорит мне боец с позывным Чай.
- Нет, Георгий, не хочу- отвечаю я, - И Ларису Ивановну тоже не хочу…
Шутку он не понял или не расслышал, откинул грязное, тяжелое одеяло, отделяющее блиндаж от окопа, и исчез в кромешной темноте.
Я, не снимая бронежилет, как перевёрнутая галапагосская черепаха, ищу удобную позу, чтобы немного вздремнуть.
Это его блиндаж. Я остался здесь до утра, переждать обстрел. А чуть рассветёт, когда темно-синее небо напитается серыми красками, уже по серому, дальше в ротный штаб, по запутанным окопным лучам оборонительной позиции.
Но до утра ещё пару часов и заснуть не получается. Потому что холодно до озноба, потому что бронежилет давит на грудную клетку с силой сердечного приступа, потому что грохочет наверху и отдаётся глухим повтором где-то в голове, не под каской, а в мозгах, внутри черепной коробки, там, где рождается страх, неуверенность, паника, безысходность, неотвратимость носящейся по окопам смерти.
Но на позиции, под землей, под бревенчатыми накатами хотя бы можно укрыться, ощущать себя, услышать, как стучит сердце, как летят и падают бомбы. Просто сидеть и ждать смерть, не дразнить её, а прислушиваться к ней.
Заехать на позицию и выехать с нее, вот орлянка со смертью. Туда и обратно – это хаотичная кардиограмма – провалы, сегменты и зубцы. В оба конца по раздолбанной, изрытой взрывами дороге, по усеянному минами бесконечному полю, через колья выжженной лесополки, мимо искорёженной техники, под непрекращающийся свист арты и жужжание неотвязных коптеров – это непредсказуемая траектория между жизнью и смертью.
Но именно на этой оконечности понимаешь, как хочется дальше жить! И ты натягиваешь каску на глаза, прикрываешь локтями незащищённые бронежилетом подмышки, вжимаешься глубже в изодранное автомобильное кресло, смотришь на перекрестье тусклых фар, которые выхватывают кадры страшного пути и вспоминаешь Господа Бога.
С Чаем мы вместе зашли на позиции. Он после двухнедельного отпуска. Я с поставленной командиром батальона задачей.
Две недели отпуска, после двух лет окопной войны – это мало. Но он доволен, бодр, подвижен, как скалистая ящерица, выпущенная из природоподобного террариума в суровую действительность коренных пород. А недавно врученная медаль «За храбрость» 2-й степени стала не только подтверждением его заслуг перед Родиной, но и подняла на недосягаемую высоту его авторитет среди сослуживцев.
- Медаля от Путина, - произносит с почтением боец с позывным Одинокий – осунувшийся, усталый, вернувшийся только что с двухчасового поста. Он потирает ороговевшими пальцами выпуклое изображение на правительственной награде, с уважением жмет руку Чаю.
- Серьёзная награда, - говорю я, - за заслуги…
- Нет, - поправляет меня Чай, - за храбрость,
Я не слышал, как он ушел на третий пост. Минут пять дремоты вырвали из жизни целое событие. Пути на фронте, как лучи на позиции, расходятся по разным направлениям. Чая я больше никогда не видел. Не видел живым.
…Третий пост далеко от изрытой взрывами лесополосы. Там блиндаж под маскировочной сеткой и ветками дикого ясеня. Несколько земляных ступеней вниз и в углублении пара лежаков, прикрытых вонючими, окровавленными матрацами. Сюда заступают на неделю. И иногда не возвращаются. На дальних позициях много заваленных истлевшей листвой, пробитых молодыми побегами безымянных костей. Под непрекращающимися обстрелами и сбросами вывезти 200-х порой невозможно.
Дней через пять в штаб поступило донесение с 1-й роты, что в результате сброса взрывного устройства с вражеского дрона-камикадзе, на третьем посту тяжёлый - 300, позывной Чай…
В круг моих служебных обязанностей входит разбирательство по факту ранения и смерти каждого военнослужащего нашего батальона. Я потом брал рапорт у командира роты, объяснительные у бойцов, которые его эвакуировали и оказывали первую помощь. Я читал несколько раз заключение медиков и, внимательно осматривая покорёженную машину, пытался понять действия водителя «Буханки». Я, подавляя понятную брезгливость, фотографировал со всех ракурсов его серо-жёлтый череп в приоткрытом черном пластиковом мешке. Я знаю, как он погиб. Но что-то непостижимое осталось в обстоятельствах этой будничной по меркам войны боевой потери. Чай должен был умереть именно в этот день.
Бойцы, меняя друг друга каждые два часа, вели наблюдение за передвижением врага и слушали беспокойное небо. Чай был на посту, второй номер расчета дремал под накатом из брёвен. Прилётов было два. Сначала сброс баллона с отравляющим веществом, потом, пробивая редкую листву, прилетел снаряд под ноги дежурившего снаружи Чая. Осколки залетели под бронежилет, посекли ноги, левый бок, область паха, брюшину…
Харкая и задыхаясь, захлёбываясь соплями и собственной блевотиной, второй номер выполз из блиндажа и целый час, пока не прибыла эвакуационная группа не давал Чаю умереть.
Уже, в опоясанном со всех сторон окопами, ротном блиндаже, пока ждали эвакуационную «Буханку», Чай, то приходил в себя, то опять терял сознание, у него скакало давление, пропадал и появлялся пульс, он, под «обезболами», бормотал что-то невнятное, он вытекал медленно и неизбежно, не смотря на затянутые турникеты…
Решение эвакуировать засветло – единственно правильное в этой ситуации. До сумерек он не дожил бы. Чай медленно остывал.
Потому, по минному полю, под истерический визг «Булата» - детектора дронов, машина, летела на передовую, в окопы и, загрузив живого ещё бойца, сразу обратно в тыл, в полковую медчасть. Когда оставалось совсем чуть-чуть, когда «Булат» уже захлебнулся, вражеский дрон всё же догнал «Буханку». С рваным кузовом, на пробитой и жёванной резине, машина задохнулась и заглохла только перед зданием медицинской части.
Запыхавшийся санитар, с усилием отогнул мятую дверь машины, поправил окровавленную голову Чая, пощупал пульс и сказал: «Всё».
Осколок пробил ему голову. Господь решил забрать его сегодня.
Замполит БАРС-3 "Родина", позывной Доцент