Дождь стучал по крышам "семёрок" на Океанском проспекте. Владивосток отмечал 165-й — штормовым ветром, перегаром портовых баров и мокрыми флагами, хлопающими, как чайки с подбитым крылом.
Я сидела в "Золотом роге" — не в бухте, в забегаловке у вокзала — и пила жёсткий кофе из треснувшей кружки с надписью "Наш город".
— Опять мост закрыли из-за ветра? — спросила бармена.
— Не мост, — буркнул он, протирая стакан. — Душу.
Дверь распахнулась. Ввалился тип в пропитанном солью бушлате — весь, как один из тех кедров, что цепляются корнями за голые скалы на Русском.
— Ты… Кедр? — выдохнула я. Легендарный боцан с "Востока-3", пропавший в тумане у Токаревской кошки ещё в девяностых?
Он плюхнулся на табурет, достал из кармана смятую пачку "Примы":
— Владивосток — он как эта сигарета. Снаружи — золото фольги. Внутри — грязь, горький дым… и огонь, чёрт возьми.
За окном, в рваных облаках, вдруг блеснул луч. Пробил тучи, как прожектор маяка.
— Видала? — Кедр хрипло засмеялся. — Это она. Чайка Маяковская. Ну, та, которая живёт на Токаревском маяке. Говорят, душа первой жительницы города — той, что приплыла с мужем-солдатом в 1860-м. Каждый год 2 июля показывается, мол, не сдавайте сопки, черти.
Он исчез так же внезапно. На столе осталась лишь соль — и билет на катер "Метеор" до Елены. В один конец.
А город завыл сиреной парома и запел — ржавым голосом рельсов у Второй Речки.
P.S. Друзья, пусть вас не удивляет, что я продолжаю писать о Дне Рождения города - мы празднуем эту славную дату весь июль. С днюхой, стервозный, брусчатый, наш. Держи флаг вверх — ветер всё равно его вырвет. Но мы привяжем.