Оксана смотрела в окно, как осенний ветер срывает последние листья с деревьев. Внутри было так же зябко и неуютно, как на улице. Всего год назад она счастливо вышла замуж за Антона, и жизнь казалась безоблачной. Сейчас же в душе зрело смутное беспокойство.
Они жили в уютной квартире Антона в Уфе, доставшейся ему от бабушки. Ипотеки не было, и это, безусловно, радовало. Любовь между ними была, страсть тоже не угасала. Но что-то ускользало, не давало Оксане покоя.
Оба работали, получая скромные 40-50 тысяч рублей каждый. На машину денег не хватало, передвигались на общественном транспорте. Но больше всего Оксану тревожила кулинарная аскеза мужа.
Она мечтала готовить для него, баловать домашней едой, как это делала её мама. Но Антон категорически отказывался от её кулинарных изысков.
— Зачем тебе тратить время? Я сам прекрасно справляюсь, — говорил он.
И действительно, справлялся. Каждое утро он готовил себе гречку с двумя яйцами, бутерброд с маслом и сыром и заваривал чай. В обед на работе его ждали макароны из твердых сортов пшеницы, куриное филе и салат. Перекусывал творогом с бананом, а на ужин довольствовался легким салатом с рыбой. И так каждый день, с небольшими вариациями.
Антон был помешан на здоровом питании и тренировках. С одной стороны, Оксана понимала, что это хорошо. Но с другой — ей было обидно, что он не ест ни котлеты, ни картошку, ни блины, ничего из того, что она так любила готовить. На его "правильную" еду уходило около 15 тысяч в месяц.
По выходным они иногда ходили в парк или кино. Но иногда Антон позволял себе расслабиться — выпивал пару бутылок вина или даже бутылку водки. Он не был фанатиком ЗОЖ, просто придерживался определенных принципов в еде. При этом пиццу или голубцы он тоже не ел.
Однажды они поехали в гости к маме Оксаны. Та, как радушная хозяйка, наготовила всего — и картошки, и котлет, и блинчиков. Антон попробовал только салат.
— А чего не кушаешь, Антош? Болеешь, что ли? — в шутку спросила мама.
— Да нет, просто в юности был толстый, жрал все подряд. Потом понял, что полный холодильник еды — это признак ожирения и болезней, а не богатства и здоровья, — ответил Антон.
Вроде бы и пошутил, но мама Оксаны осталась недовольна. С тех пор их отношения стали прохладными, ограничивались формальными приветствиями.
Оксане было обидно, что самые близкие ей люди не смогли найти общий язык. Хотя с отцом Антона, на удивление, сдружился. Как-то на празднике отец предложил зятю: "Да закуси ты котлетами, чего ты как не родной?" Видимо, водка сделала свое дело. Но в целом родители Оксаны относились к Антону сдержанно.
Больше всего их волновал вопрос о детях. Они прямо не высказывались против, говорили, что это их с Антоном дело — рожать или нет. Но Оксана чувствовала их опасения. Антон был подкачанным, крепким мужчиной, и родители боялись, что он может быть деспотичным. Хотя Оксана знала, что муж умеет держать себя в руках.
Теперь про ребенка… Оксана и хотела, и не хотела одновременно. Она смотрела на других, видела, как семьи распадаются, как девушек бросают с детьми на руках, и накручивала себя. Вдруг и Антон окажется таким же?
Он каждый день говорил ей слова любви, целовал по утрам, и она видела в его глазах искренность. Но сомнения не отступали.
— Раз любишь, то должен обеспечить меня и нашего ребенка, — говорила она Антону. — Найди другую работу, не за 50 тысяч, а хотя бы за 80. Стремись, развивайся!
Она была уверена, что многие женщины её поддержат. Антон жил в свое удовольствие: сам себе готовил, мало ел, ходил в зал, по выходным мог выпить. Пока ему хватало денег. Но когда появится ребенок, потребности вырастут.
— Все будет хорошо, верь мне, никогда я тебя не брошу, — уверял Антон.
А Оксана смотрела на других, которым тоже так говорили…
Однажды вечером, когда Антон был на тренировке, Оксана решила разобрать его вещи. Ей просто хотелось почувствовать его близость, найти что-то, что расскажет ей о нем больше.
В ящике с нижним бельем она наткнулась на старую фотографию. На ней был изображен полный, щекастый подросток с грустными глазами. Это был Антон. Она никогда не видела его таким.
Внезапно все встало на свои места. Она поняла, почему он так одержим здоровым питанием, почему так боится набрать вес. Это был его способ контролировать свою жизнь, защищаться от старых комплексов.
Когда Антон вернулся, Оксана молча протянула ему фотографию. Он побледнел, но взял её в руки.
— Это я… в школе, — тихо сказал он. — Меня дразнили толстяком, было очень больно. Я поклялся себе, что никогда больше не буду таким.
Оксана обняла его. Ей стало так жаль этого маленького, несчастного мальчика, который жил внутри сильного,
— Ты опять не хочешь, чтобы я готовила? — спросила я, наблюдая, как он спокойно раскладывает на тарелке ту же самую гречку с яйцами.
— Лучше сам, — коротко ответил он, не сводя взгляд с кастрюльки. — Ты же знаешь, я по ПП.
В этот момент внутри меня закрутилась смесь нежности и растерянности. Мы живем вместе уже год, и за это время я научилась замечать в нем тонкие оттенки настроения, которые он не проговаривает вслух. Его аккуратная, почти стерильная жизнь вокруг питания и тренировок — как будто он укрепляет невидимый щит от всего мира.
— Но нам ведь можно иногда и просто вкусно, — мягко предложила я. — Я хочу готовить для тебя не только гречу и яйца.
Он улыбнулся, но это была не улыбка восторга, а скорее признание того, что я не сдамся.
— Ты меня хорошо понимаешь? Это не только про еду, — вдруг сказал он, складывая вилку. — Это про контроль. Я в свое время набрал лишнее, потом пришлось менять себя. Понял, что полный холодильник — не богатство, а болезнь.
Я вспомнила разговор с его мамой. В тот день она с надеждой пыталась сблизиться с ним через семейную еду, а он, словно стараясь защититься, молчал или отвечал едко.
— Ты не похож на того парня, — говорила она в сторону меня, когда мы уходили, — но вы с ним совсем разные. Ей не нравится его холодность.
А мне обидно было не за ее слова — я понимала, что мама желает ему добра — а за то, что никто не смог найти с ним общий язык. Даже папа пробовал, и однажды за праздничным столом между ними завязался непривычно теплый разговор.
— Ну что ты, сынок, закуси котлеткой, — смеялся он, — ты же не чужой нам.
Но мамина тишина и его отрешенность словно выстраивали стены, через которые сложно пройти.
— Он ведь не злой, — сказала я мужу однажды вечером. — Просто ты как будто боишься показать слабость.
Он посмотрел на меня, сжался плечами:
— А что будет, если я ослаблю этот контроль? Вдруг все полетит к чертям?
— А я боюсь потерять тебя. Или что однажды ты устанешь от нас, — прошептала я.
В наушниках текла музыка, а между нами висела недосказанность.
Порой я замечала, как он ночью нежно касается моей руки, целует в лоб. Но утром — его привычная сдержанность, словно защитный панцирь.
— Ты хочешь ребенка? — спросила я однажды, лежа рядом, когда луна едва освещала нашу комнату.
— Да, — честно ответил он. — Но боюсь, что нам не хватает всего: ни денег, ни готовности по-настоящему.
Вместе мы зарабатываем около 40—50 тысяч, а жилье хоть и наше, но ресурсов на роскошь почти нет. Он мечтал сменить работу, чтобы получать больше, но пока хватает сил лишь поддерживать привычный ритм.
— Когда появится ребенок, твоя ответственность вырастет в разы, — говорила я. — Нужно думать не только о себе.
Он кивнул, глаза светились решимостью, но где-то глубоко сидел тревожный вопрос: «А справлюсь ли я?»
— Я люблю тебя, — произнес он тихо. — И обещаю не подвести.
Но посреди моих мыслей часто пробегала тень сомнения — истории знакомых, развода и разочарований, которые рушили счастливые обещания.
— Почему ты боишься довериться мне? — спросила я однажды, когда наши взгляды пересеклись в зеркале.
— Может, я и не умею показывать это правильно, — сказал он с горечью. — Просто для меня семья — это не только слова, а ежедневный труд, ограничения, борьба со своим «я».
Между нами расстилалась жизнь — такая же простая, как его завтрак из гречки и яиц, но такая же сложная, как его внутренние страхи и надежды.
Я понимала: мы хоть и разные, но связаны любовью, которую каждый день приходится доказывать — не словами, а делами, терпением, пониманием.
И тогда, держа его руку в своей, я решила: пусть впереди будет сложно, но я верю — вместе мы сможем выстроить такой дом, куда хочется возвращаться, где можно быть собой.
— Пойдем на выходных в парк? — предложила я.
— С удовольствием, — улыбнулся он впервые за день.
Этот маленький шаг казался началом чего-то большого — нашей общей жизни, где страхи не растворят любовь, а сделают ее еще крепче.
