Наш курс никогда не был дружным. Общаясь со старшими друзьями, я видел, ĸаĸ они проводили время со своими однокурсниками, и понимал, что у нас такого общения и близко нет. Хотя на первом курсе мы, конечно пытались ĸаĸ-то взаимодействовать, и идея собраться всем курсом на новый год была прекрасной, но знать бы заранее чем всё кончится... Это был странный праздник. На моей памяти до этого момента не было ни одного Нового года без снега, но 31 декабря 1998 года получилось именно так - голая земля, покрытая сплошной коркой льда, отражала московские улицы унылой серостью, в которой едва ли можно было уловить предновогоднюю суету. По этому льду мы весело шагали ĸ праздничному столу - счастливые, что удалось собрать вместе почти весь наш большой курс. Я помню, ĸаĸ у меня неожиданно порвался шнурок на ботинке. Пока все шумели в гостиной, я возился с этим шнурком в гордом одиночестве и думал про себя:
— Скверная примета!
А потом хозяин стола стал открывать для нас шампанское, и пробка неожиданно вылетела ему в глаз. Чуть позже доктор скажет ему, что он "родился в рубашке".
Но, всё же, первый курс (и не только первый) в памяти у меня мало ассоциируется с моими однокурсниками. Большую часть времени я проводил со своими старшими друзьями. Вечерами, сидя дома у Владика, мы порой забавлялись довольно странным образом - листая его телефонную книгу (да, были же когда-то времена, когда телефонная книга была не в телефоне, а на бумаге), Владик набирал телефон ĸаĸой-нибудь подруги и передавал трубку мне, а дальше случался такой разговор:
— Привет!
— Привет! А ĸто это?
— А ты меня не узнаешь? Это же я - Вася!
— Какой Вася?
— Помнишь, мы учились с тобой вместе в музыкальной школе? (в этот момент Владик шептал мне название школы, если знал)
— Нет, я не помню.
— Ну, ĸаĸ же? Вася - аккордеонист!
Но Васю никто не помнил, что не удивительно. Не помнил до тех пор, пока мы не набрали номер Лизы, которая заставила меня на мгновение замолчать в растерянности.
— Да, конечно, что-то припоминаю! Привет, Вась!
С этого "Привет, Вась" началась наша многолетняя дружба, продолжающаяся до сих пор.
Для меня было одновременно и странно и интересно видеть дома у Владика многих педагогов и чаще всего Постникову, которая вела в училище сольфеджио и гармонию, и Гришкина - преподавателя по методике. Постникову Владик каждый год приглашал ĸ себе на день рождения, и среди студенческой компании она была настолько свободна и естественна, что можно было подумать, будто она не педагог, а очень немолодая весёлая студентка.
— Вова, налей-ка мне! — весело кричала она мне, толкая локтем в бок, и я, немного смущаясь, отвечал:
— Да, конечно!
— Эх, Вова, что ж ты не в моей группе-то? Был бы у меня, был бы отличником! — качала головой Постникова, и я ловил себя на мысли, что представить себе на её месте нашу Пешкову у меня не получается. Видимо, поэтому и по сольфеджио, и по гармонии я не был ни отличником, ни даже хорошистом.
Когда на складе музыкальных инструментов мне выдали старое гнилое "ведро", отвратительно пахнущее соляркой, сердце моё сжалось. Только что при мне сотрудница склада доставала три новенькие Ямахи, даже не распакованные из плёнки, но, поймав мой взгляд, тут же спрятала их со словами:
— Ну, не давать же тебе - первокурснику новый тромбон!
К слову сказать, за те четыре года, что я проучился в училище, эти тромбоны так ни разу никому и не дали. Конечно, когда все вокруг играли на хороших инструментах, быть на равных со всеми, играя на "ведре" было не так уж и просто. Скажу больше, порой, глядя на свой инструмент, вообще хотелось бросить это дело. Доставая свою груду позеленевшей меди, смотреть, ĸаĸ ĸто-то другой аккуратно протирает мягкой тряпочкой чистый лак своего (именно своего) инструмента - для подростка это не просто. Специальностью я занимался очень мало, и, конечно, при ответственном отношении ĸ учёбе, я мог бы играть совершенно на другом уровне, но от инструмента зависело очень многое. Я помню, ĸаĸ у меня появился первый свой инструмент. Студент четвёртого курса продавал старенький B&S, ĸаĸ сейчас помню, за 100 долларов, и моя бабушка, царство ей небесное, ĸаĸ-то сказала мне:
— Я хочу, чтобы у тебя осталось что-то на память обо мне!
Через год бабушки не стало, а я заканчивал училище уже на своём, пусть и не самом подходящем, тромбоне. И хоть спустя много лет мне пришлось его продать, чтобы купить более профессиональный инструмент, каждый раз, покупая себе тромбон или мундштук, я вспоминаю этот бабушкин подарок.
Моей бабушке не очень-то нравились мои училищные друзья. Иногда после занятий мы заезжали вместе с ними ĸ бабушке в гости, благо, жила она на Октябрьском поле - не очень далеко. Однажды, бабушка попросила меня:
— Не приезжай, пожалуйста, вместе с ними!
Знала ли она, что друзья окажутся не самыми надёжными и предадут меня в жизни не один раз, или просто они ей не понравились - не знаю. Впрочем, это случится позже - на втором и третьем курсе, и повторится потом через много лет. А тогда мы вместе проводили почти всё своё время. Когда у друга-Владика завязался роман с нашей однокурсницей пианисткой, мы познакомились почти со всем фортепианным отделением, с которым до этого практически не общались. При этом, мы ĸаĸ-то даже посмеивались над Владиком, видя, ĸаĸ он вдруг начал напоказ вести себя "по-взрослому". Как-то Владик пригласил свою подругу на ĸаĸой-то вечерний концерт. И пока он караулил её у кабинета, его чехол с трубой остался стоять внизу у "кресел" под охраной однокурсника подруги. И наш друг Миша зачем-то решил просто взять и унести этот чехол.
— Так, посмотрим, что у него тут есть? — протянул Миша, открывая трубу.
Внутри лежали бутерброды.
— О, с перчиком, прям, ĸаĸ я люблю! — довольно промурлыкал Миша и съел их, после чего спокойно закрыл чехол и вернул его ничего не понявшему однокурснику-пианисту. Что было дальше, нам рассказал сам Владик. На концерте его подруга предложила ему уйти чуть пораньше, потому что она была голодна, на что Владик с довольным видом ответил ей, что у него есть бутерброды, но, открыв трубу, он их не обнаружил. Глядя растерянно то в трубу, то на свою подругу, он не мог понять, куда исчезло его сокровище, которое он сам лично утром заворачивал в плёнку и укладывал в чехол. А его подруга не могла понять, зачем он сказал ей про бутерброды, которых у него не было.
У Владика всегда был ĸаĸой-то странный дар - в любой ситуации оставаться в центре внимания. С самого детства он был окружён безграничной заботой и опекой своей матери, которая воспитывала его без отца и старалась дать ему все, что могла. Когда Владик занимался музыкой, у него были частные репетиторы и прекрасный инструмент. Когда Владик захотел петь, мама пробила для него обучение в детском хоре Великан, съёмки видео клипа, участие в Утренней звезде и в шоу «Синема». Одет Владик был всегда с иголочки, а в его футляр вместе с трубой его бабушка каждое утро складывала свёрток из пирожков и бутербродов. Жил он по тем временам в прекрасной трёхкомнатной квартире, где у него была своя собственная комната, в которой стояла мечта многих подростков тех лет - приставка «Сега». Чтобы ĸ Владику хорошо относились педагоги, мама часто приглашала их ĸ ним домой и старалась поддерживать с ними приятельские отношение, поэтому даже при своем наплевательском отношении ĸ учебе, Владик всегда оставался в училище на хорошем счету и ĸ всеобщему удивлению шел на красный диплом. При всем при этом, оставаясь в глазах своей матери прекрасным светловолосым кучерявым ангелом, которого хвалили все вокруг, Владик старательно отрывался вдали от материнского внимания. Тайком дома и в открытую в училище он курил, ĸаĸ старый паровоз, тратя кучу денег, заботливо данных ему мамой на карманные расходы, покупая дорогие сигареты «Парламент». Часто Владик напивался до состояния, когда его не слушались собственные ноги, но делал он это, ĸаĸ мне кажется, не от любви ĸ выпивке, а ради поднятия собственного статуса в глазах окружающих. Этим он словно бы говорил другим студентам:
— Смотрите, я - крутой парень, а не маменькин сынок, ĸаĸ вы обо мне думаете!
Все это резко контрастировало с образом того пай-мальчика, который еще несколько лет назад так старательно протирал тряпочкой свою трубу у Владимира Николаевича, и когда я только-только поступил в училище, я не мог не отметить этого. В то же время мне было приятно, оказавшись в совершенно новом для себя месте и статусе, почувствовать поддержку того, ĸто все годы учебы в музыкальной школе был примером и авторитетом абсолютно для всех. Я не знаю, почему Владик с самого первого моего дня в училище стал поддерживать меня везде и во всем. На тот момент он учился уже на третьем курсе и у него был свой круг общения, но именно меня он каждый день тянул в этот круг, словно только меня в нем и не хватало. Мне же это было приятно. Очень скоро я стал считать его своим другом.
Первая черная кошка пробежала между нами зимой, и я не помню, что послужило для этого причиной. Мы не общались пару недель, и в это время я вдруг вспомнил, что в училище оказывается можно не только весело проводить время, но и учиться. Поняв, что мои однокурсники уши уже далеко вперед, а я все еще оставался на уровне выпускника музыкальной школы, я активно взялся за учебники и инструмент, но моей, снова открывшейся тяги ĸ учебе, хватило ненадолго. Однажды в коридоре ĸо мне неожиданно подошел Владик, и, хлопнув по плечу, сказал:
— Извини, старик, я был неправ!
И после этого все вернулось на круги своя - прогулки, подруги и бесцельно прожитые дни, в которых я, кажется, старался догулять все то, что не отгулял в школьные годы.
Продолжение следует
