На кладбище было пусто.
Вера стояла у свежей могилы в сером пальто — том самом, что висело у двери уже несколько лет. Надела его машинально. Ни по погоде, ни по сезону. Просто не хотела думать.
Слёз не было. Горе будто застыло где-то внутри, как застывает вода в ржавой трубе — готовая прорваться, но пока молчит. Снаружи — только вежливые кивки, короткие взгляды соседей, монотонный голос священника и чьи-то слова утешения, в которых не было ни души, ни смысла.
— Где Артём? — прошипела старая тётка с надменным лицом, стоявшая чуть поодаль.
Вера пожала плечами.
Сын не приехал.
Её единственный, тот самый, которого они с Петром вырастили в маленькой двухкомнатной квартире, — не появился. Не написал. Не позвонил. Хотя сообщение о смерти отца он прочёл. И оставил без ответа.
Она не знала, чего ей было больше — боли или обиды. Или, может быть… страха?
Потому что Артём всегда был странным.
В детстве он мог исчезнуть на целый день — потом оказывалось, что просто сидел в чулане, среди старых одеял. Он не любил, когда к нему прикасались. Говорил мало. Смотрел — долго, пристально, иногда слишком внимательно. И с годами становился только тише. Только глубже. Только дальше.
А теперь — исчез.
И Вера впервые в жизни не знала, где её сын. И не была уверена, хочет ли знать.
__________________________
Первые звонки начались через три дня после похорон.
Не на её номер.
Звонил сестре Петра — тётке Ларисе. Потом — его бывшему коллеге по университету. Потом — соседке с третьего этажа, той самой, которая вечно жаловалась на детей и парковку.
Никому Артём не говорил, где он. Просто спрашивал:
— Как она?
— Одна дома?
— Часто выходит?
А когда ему задавали встречный вопрос — обрывал.
Иногда молчал в трубку. Иногда просто дышал.
Кто-то из них перезванивал Вере:
— Ты точно в порядке?
Она кивала. Сначала — раздражённо, потом — с тревогой.
Вера не понимала, зачем он так делает. И почему именно не ей. Она ведь не ждала извинений. Не просила вернуться. Ей просто нужно было понимание — он жив? У него всё в порядке?
И самое главное — почему он интересуется, как часто она выходит из дома?
Ночью ей начали сниться странные сны. В одном — она лежит на полу, не может встать, а Артём стоит у двери и смотрит. Не помогает. Только смотрит.
Просыпалась в липком поту. Запирала дверь на два замка. Хотя раньше не запирала вообще.
Сестра звонила:
— Слушай, ты уверена, что у него всё в порядке? Может, он с ума сходит?
Вера не знала.
Но одно было ясно — он стал ближе. Опять. Только не физически. А как будто надвигается.
_______________________
Вера проснулась от скрипа.
Дом скрипел и раньше — панелька, 70-е годы, всё как у всех. Но этот был другой. Не ветер. Не половица. Это был звук открытой двери. Тот мягкий щелчок, когда кто-то аккуратно, медленно нажимает на ручку и не хочет, чтобы услышали.
Она затаилась. Не включала свет. Просто лежала — и слушала.
Тишина.
Потом всё-таки встала, прошла по квартире. Проверила замки. Всё было закрыто. Всё на месте.
Но на утро…
На утро в ванной не было её расчёски.
Мелочь. Но Вера была из тех, кто всегда знает, где что лежит. Тем более — в доме, где никто, кроме неё, не жил.
Она нашла её — на кухне. У окна.
Она не стала звонить в полицию. Сама себе объяснила: «Наверное, сама туда положила». Устала. Плохо спала.
Но через день — исчез пакет с молоком. Она точно покупала. Помнила, как ставила в холодильник. А утром — пусто.
Она снова заперла дверь. Перепроверила окно в туалете — оно было слегка приоткрыто.
Не могла вспомнить: сама ли оставила?
Смутное беспокойство начало превращаться в зуд под кожей. Невыносимое ощущение, будто кто-то знает её привычки. Знает, когда она засыпает. Когда выходит в магазин. Какие тапочки надевает утром.
И каждый вечер — тот же сон.
Она лежит на полу. А он стоит. Смотрит.
И только однажды — в этом сне — он сказал:
— Я знаю, где ключ.
____________________________________
Это случилось вечером, на пятнадцатый день после похорон.
Она стояла у раковины, мыла чашку. Обычная рутина. Радио бубнит на фоне, старый выпуск, кажется, с кем-то из докторов. Говорили про память, про травмы, про то, как мозг защищается от непереносимого.
И вдруг — стук в окно.
Лёгкий. Одноразовый. Как будто ногтем по стеклу.
Вера замерла.
Она жила на третьем. Под окнами — дерево, старая яблоня, но даже если кто-то и залез, что ему нужно?
Она выключила свет в кухне. Прижалась к стене.
Тишина.
Потом всё-таки решилась — подошла к окну.
И увидела.
Сначала показалось, что никого. Но в тусклом уличном свете, где фонарь мерцал, было что-то на стекле. След.
Как от руки.
Она трясущимися пальцами включила фонарик телефона и направила на окно.
На стекле — отпечатки. Как будто кто-то прижал ладонь изнутри. Но она точно была внутри. Она точно одна.
Вера отпрянула. Захлопнула окно. Задернула шторы.
Позвонила сестре.
— Ларис, он здесь. Он… он что-то делает.
— Кто? Артём?
— Не знаю. Но он знает, где я. Он… он уже внутри.
Сестра замолчала. Потом сказала:
— Слушай… мне Артём сегодня звонил.
— Что?
— Да. Но он… он не просил ничего. Только спросил: «Мама ещё живёт в той же квартире?»
Вера закрыла все замки. Даже засунула стул под дверную ручку.
В ту ночь не спала совсем.
А наутро — на столе лежала чашка. Та самая, из которой Пётр пил по утрам. Её давно не доставали. Она стояла на верхней полке. Вера точно помнила. Потому что не могла до неё дотянуться.
________________________________
Через день после инцидента с чашкой ей позвонили.
Номер не определился.
— Алло?
Тишина.
— Кто это?
Голос на том конце был знакомым.
Слишком знакомым.
Сын.
— Мама?
Она не дышала.
— Мама, это я.
Пауза.
— Я… не знал, что так получится. Я… Я просто хотел, чтобы он исчез.
Вера прижала трубку к уху. Села.
— Что ты несёшь?
— Он был монстром, мам. Ты же знаешь. Только молчала.
— Я...
— Я пытался остановить. Но он всё равно оставался в доме. Даже мёртвым.
Вера не поняла, что это значит.
— Где ты? Ты… Ты же не пришёл даже на похороны!
— Потому что я уже был там. За день до.
Пауза.
Пауза, в которую могла бы втиснуться вся их общая жизнь.
— Он не ушёл, мам. Он остался. В зеркале. В шагах по коридору. В тени на лестнице. В чашке на верхней полке.
Она не знала, плачет ли или смеётся.
Может, сходит с ума.
— Я не звонил тебе, потому что ты всё ещё говоришь о нём «он». А я уже не могу.
Ту-ту-ту.
Связь прервалась.
Через месяц Вера уехала. Просто сняла деньги, собрала сумку, и — уехала.
Оставила квартиру. Телевизор. Его пиджак на вешалке. Даже семейные фото.
Старшая сестра сказала:
— С ума сошла?
Вера только улыбнулась.
— Я просто больше не слышу, как он зовёт с кухни.
Иногда ей всё ещё звонят.
Номера — странные. Без цифр.
Она не берёт трубку.
Но однажды, в чужом городе, на остановке, она увидела женщину.
Пожилую. Та держала телефон у уха и тихо говорила:
— Он всё ещё звонит. Только не мне.
Они встретились взглядом.
И Вера поняла — она не одна.
