Аня даже не успела толком оплакать мать, как брат уже перевернул вверх дном её бывшую спальню.
— Ты чего тут копаешься? — она застыла в дверях, наблюдая, как его руки лихорадочно шарили по ящикам туалетного столика.
— Документы ищу, — буркнул он, не оборачиваясь. — Надо же оформлять...
Но Аня знала. Она видела, как его глаза загорелись, когда нотариус упомянул про мамины бриллиантовые серёжки.
За обедом после похорон они впервые за десять лет сидели за одним столом.
— Давай как по-честному, — брат налил себе водки, не предложив,мне квартира, тебе машина и гараж.
— Машине пятнадцать лет, — фыркнула Аня.
— Зато я маму к врачам возил! — он ударил кулаком по столу, и ложки звякнули.
Она молча смотрела, как дрожит его нижняя губа. Не от горя. От жадности,от желания забрать все...
Когда Аня пришла за своими детскими фотографиями, дверь открыла невестка.
— Мы тут разбираемся, — сказала она, перекрывая собой дверной проём. — Ты же всё ценное уже забрала.
За её спиной Аня разглядела свою же девичью тумбочку, вынесенную на балкон. "На выброс", — поняла она.
Последней каплей стала бабушкина икона. Та самая, перед которой мама молилась все эти тяжёлые годы.
— Ты же не верующая, — сказал брат по телефону. — А нам с Леной для крестин нужна.
Она положила трубку и впервые за месяц заплакала. Не о маме. О том, что у неё больше нет брата.
Теперь они встречались только у нотариуса. Молча подписывали бумаги. Молча разъезжались в разные стороны.
Иногда Ане снилось, как они вдвоем разбирают мамины вещи. Во сне брат вдруг останавливался и говорил: "Знаешь, давай оставим это на потом?"
Но просыпалась она всегда в тишине. В своей новой квартире. С новым замком на двери.
И каждый раз первым делом проверяла, на месте ли то единственное, что ей удалось спасти — потрёпанный альбом с надписью "Наши дети. 1995 год".
Там, на пожелтевшей странице, смеялись двое. Мальчик с разбитой коленкой и девочка, крепко держащая его за руку.
Кажется, они были счастливы...