«Когда рисуешь на скорости, важны только контур и момент», — так считает челябинский трейнбомбер под псевдонимом «Скуфикс», для которого граффити стало не просто искусством, а способом убежать от реальности и доказать: город принадлежит не только чиновникам.
— Когда и как ты пришёл в граффити, с чего всё началось?
— Просто начал рисовать. Пошёл в кружок, в академическую школу, лет девять мне было. И параллельно с этим был чувак постарше. Он гулял с нашей компанией во дворе. Покупали всякие аэрозольные баллоны, граффити-краски тогда не было. В Челябинске ещё тема такая организовалась: «Савинова 5» — первый центр хип-хоп культуры в 2005–2006 годах.
На ЧТЗ была группа «Ghettoblasta», они читали рэп. Записался к ним, чтобы тусить, интересно было. Но от хип-хопа в общей сложности я лично далеко. Сейчас время другое. У людей цели не те, я считаю. Всё делается ради хайпа и выгоды, чтобы пропиариться или заработать денег. Ещё ходил в кружок рисования в Дворе культуры железнодорожников. Но я всегда отделял академизм от граффити. Закончил в школе девять классов. После пошёл в вечерку, а потом поступил в Челябинское художественное училище. Были вступительные по рисунку, сдал их на «изи», потому что в ДК ЖД это прошли давно-давно. Но уже на первом курсе начались математика и матанализ, и я был успешно изгнан. А там молодость, кутежи. Куда только ни поступал дальше, бродяжничал. Тогда и начал работать. Делали рекламу на асфальте и зарабатывали неплохие деньги.
— Как отреагировало твоё окружение на это занятие?
— У меня очень хорошие родители. Я чем бы ни занимался, они всегда меня поддерживали. Помню, мы ездили в Москву, маман сама мне баллончики покупала. Сейчас она знает, что я рисую, на чём-то зарабатываю. Иногда видит мои работы в городе и ругает, типа это чересчур или мне делать нечего. Но и сердиться на меня бесполезно: я ответственен за себя сам.
— Как граффити влияет на твою повседневную жизнь?
— Основная работа — это художественное оформление. Повсюду работаю, это же коммерция. На «Авито» даже объявления есть. Дело в том, что на всей земле чёртов капитализм. Сейчас сложно найти ремесленника, их откапывают через конторы. Есть менеджеры, которые находят заказы, оформляют документы, что-то проверяют, забирают какую-то часть денег себе. И я не делаю объекты за какие-то гроши, потому что знаю стоимость. Без работы не останемся.
График свободный: буду я рисовать ночью или днём, просыпаться в десять утра или в два часа дня — дело уже моё. Я сторонник мысли, что мы реально живём в мире, где полностью быть счастливым — это иллюзия. Ещё долгое время жил в Питере, там была целая коммуна почитателей парижской революции. Есть некоторые люди, рисунки которых относятся к политике. Всякие субкультуры: левые, правые, системные, несистемные, скинхеды. За тридцать лет жизни где только не состоял. Как и в любой культуре, у нас есть конфликты.
— Желания получить высшее образование не было?
— Есть сейчас. Мне надо было ЕГЭ сдавать, но я провозился. Хочу поступить на какое-нибудь историко-философское направление. По-моему, вещи, которые занимаются конкретно изучением человеческой мысли, могут показать, как мы докатились до того, что имеем. Философия задаёт вопросы, делающие человека человеком. И вот сама суть, что существуют те, кто в общем потоке мыслей, привлекает. Не с каждым можно обсудить категорию духа и диалог Платона «Федон». Ну а что ещё делать?
Словарь граффитиста
Кусок — граффити-рисунок на стене. В основном композиция из букв. Термин кусок является калькой с английского «piece».
Райтер — художник, рисующий современные граффити.
Бомбинг — нелегальное граффити.
Трейнбомбинг — общее наименование для рисования на поездах.
Мурал — настенная живопись, картина на стене.
— Расскажи про свой первый «кусок». Какие у тебя были ощущения тогда?
— Точно я не помню. Но, по-любому, это был наш двор. Это то, чего делать вообще никогда нельзя: где-то у себя рисовать. До сих пор эти буквы висят во дворе. Не самое первое граффити, но как-то с друзьями рисовали буквы наших имен. Если сложить инициалы, что-то получалось. Нас тогда все соседи ругали. Каждый раз выходил из подъезда и думал, как классно. Для большинства же людей граффити — простой общий фон.
Никто не догадывается до этого, но мы принимаем некоторое участие в создании внешнего вида города, его архитектуре. Да, незаконно, но всё же. Сама суть — это не то, что ты рисуешь, а с какой целью.
— Какая у тебя тогда цель?
— Не выпилиться, не доводить до того, чтобы в окно выйти в рандомный момент. У всех есть проблемы: одни работают, вторые охотятся. Суть любых отвлечений — находиться здесь и сейчас. Тут примерно то же самое. Вот мы идём ночью по городу, где никого нет, и рисуем. Это романтика. Нужно делать всё быстро, это адреналин.
Другая эстетика у трейнбомбинга, я обожаю поезда. Любой трейнбомбер начинает следить за моделями поездов. Я вообще не железнодорожник ни разу, но знаю, какие направления у поездов есть, где охранники дежурят. Это определённого рода игра. И у нас она такая, очень с эпохой романтизма связывается: бесконечная дорога и путешествие.
Вот в Москву едем, оттуда в Новороссийск, там есть конкретные модели, за ними охотимся. Мы никого не убьём, понятно. Да, кому-то вредим, может быть, но я вот, честно, не чувствую свою вину за это, потому что считаю, что не творю ничего плохого. Если кого-нибудь я бы обманул, очень сожалел. А вот там, даже если вагоны эти моют — это их работа. В конце концов, в Москве, так уже деньги отмывают.
— Как подбираешь цветовую гамму для своих работ, на что ориентируешься?
— Я рисую в разных стилях, мультиинструменталист. Ещё с юношества знаю, что лучшая генерация — комбинация. Также вижу, что, когда мастер осваивает все стили и комбинирует их, получается что-то новое. Мне нравится «детскость». По типу стиля «Ералаша», всякие подобные надписи. Люблю придавать динамику. Цвета не знаю, как назвать, я вижу их и не запоминаю. Использую, по-моему, самые безопасные, не вызывающие.
— У тебя бывает творческое выгорание?
— Нужно чётко разделять грани выгорания рабочего и личного. Что касается работы, то я не помню вообще, когда мне в последний раз нравилось то, что я рисую по заказу. Сам процесс занимательный, он отвлекает. Нужно сосредоточиться. И то, что мы рисуем, — это какие-то дизайнеры сделали не с душой. Нет ничего креативного. Если было что-то интересное, это не прошло цензуру. То есть это бездушные рисунки абсолютно, я к этому так и отношусь. Последние работы, которые делал с удовольствием прям, рисовали Васильева в Южно-Уральске.
В Улан-Удэ есть местный художник потомственный, причём бурят. У него определённый стиль, который мы и переносили. Это не дизайнерский «наляп» из контор. Как только появляются деньги, человека разворачивает, и он начинает определяться на то, что хотят, а не на то, из чего у него потенциал идёт.
С граффити порой бывают моменты, когда неохота. Каждый день рисовать — это не прикалывает вообще. Опять же возвращаюсь к тому, что счастливым тут не будешь никак. В детстве мечтал о том, чтобы у меня был неограниченный запас краски, и тогда я бы каждый день рисовал и там, и здесь, и тут, и везде. Сейчас у меня это всё есть, но не всегда хочется и можется.
— Как ты относишься к тому, что тебя некоторые считают тебя вандалом?
— Вандал — это человек со злым умыслом. У меня есть кодекс: я не рисую, где попало, где это не смотрится. И понятно, что это всё абстрактные понятия на вкус и цвет, но в пределах разумного. Что касается трейнбомбинга, то это абсолютно не вандализм, а романтика и атмосфера. Мои некоторые товарищи, которые ещё начали давно-давно рисовать, благодаря этому пришли к другим успешным проектам. Если бы я обратился в администрацию договариваться насчёт мурала, то сказал бы: «Ребята, у вас весь город в фигне полной».
Автор материала: Яна Антонова
