Сентябрьский снег обрушился внезапно — город оцепенел, застыл в белой пелене. Татьяна, прижавшись лбом к холодному стеклу панорамного окна, всматривалась в танцующую круговерть. Девять месяцев. Девять месяцев с тех пор, как она швырнула мужу в лицо его же ложь.
На кухне густо пахло кардамоном и ванилью — творожная запеканка по бабушкиному рецепту румянилась в духовке. Раньше Татьяна готовила её лишь по праздникам. Теперь праздником стал каждый день, когда она просыпалась в своей постели, в своей квартире, со своими мыслями.
Телефон пиликнул, высветив имя сына. Сердце ёкнуло.
«Мам, поговорить надо. Срочно».
Нахмурилась. С Глебом они не разговаривали почти месяц — с того самого дня, когда он демонстративно отказался прийти на её день рождения. «Не хочу видеть этого твоего хлыща», — бросил он тогда.
«Приезжай. Я дома», — отстучала она короткий ответ, чувствуя, как подпрыгивает пульс.
Ровно через тридцать семь минут в дверь позвонили. Тридцать семь, а не сорок — Татьяна невольно улыбнулась. Её двадцатидвухлетний сынок унаследовал отцовскую пунктуальность. Только это, пожалуй, и унаследовал хорошего.
— Здорово, — буркнул он, переминаясь с ноги на ногу в прихожей. Высоченный, широкоплечий, колючий ёжик волос — когда только успел превратиться из худосочного подростка в мужчину? — Зайти-то можно?
— Брось, конечно, — Татьяна отступила, пропуская его запах мороза и каких-то новых духов.
Глеб шумно втянул носом воздух.
— Бабулин рецепт? — В голосе что-то дрогнуло, смягчилось.
— Угу. Будешь?
— А то!
Они молча прошлёпали на кухню. Квартира в «Речном причале» — том самом, что застройщик сдал с трёхлетним опозданием — стала для Татьяны тихой гаванью после урагана развода. Раньше она сдавала эти три комнаты странной парочке музыкантов: он — весь в наколках, с вечной папироской в зубах, она — с разноцветными дредами и смехом, похожим на перезвон колокольчиков. Когда жизнь переломилась надвое, пришлось их попросить. Собственное жильё оказалось спасательным кругом.
Глеб плюхнулся на табуретку, озираясь, как кот в новой квартире. За последние месяцы он был здесь всего дважды, и каждый раз таращился на новые мамины «прибамбасы»: тут книжки по фотографии громоздятся стопками, там акварельные разводы на стенах, а в углу — коллекция старых фотоаппаратов, от которых несёт плесенью и прошлым веком.
— Ну, выкладывай, — Татьяна поставила перед ним дымящуюся чашку и тарелку с запеканкой, от которой шёл пар.
Глеб угрюмо жевал, наморщив лоб. Наконец, с грохотом положил вилку и уставился ей прямо в глаза.
— Мы с Полькой съезжаем от отца, — выпалил он. — Терпеть его больше нет сил.
Татьяна медленно опустила чашку, боясь расплескать не столько кофе, сколько своё удивление. Девять месяцев! Девять чёртовых месяцев дети наотрез отказывались верить ей, талдыча одно и то же: «Ты всё выдумала! Папа бы никогда! Ты просто хотела свободы!»
— Что случилось-то? — спросила она осторожно, как сапёр, разминирующий бомбу.
Глеб взъерошил короткий ёжик волос — жест, который он всегда делал в моменты, когда хотел что-то скрыть или приврать.
— Он её притащил домой, — процедил он сквозь зубы. — Эту свою... Ирку-Владимирку. Помнишь, я говорил, что они просто коллеги? Что у тебя паранойя? — он невесело хмыкнул. — Так вот, я ошибся. Они живут вместе уже месяц. И знаешь, что реально бесит? Он хочет, чтобы мы называли её «мамой Ирой». Во дебил!
Татьяна ощутила что-то странное — не злорадство, не торжество справедливости, а скорее усталое облегчение. Когда она застукала Бориса с этой крашеной лисицей прошлым летом, он отпирался так яростно, что даже дети поверили.
— И что думаешь делать? — спросила она, отхлёбывая остывший кофе.
— Мы хотим свалить оттуда, — Глеб смотрел на неё с надеждой, плохо замаскированной под безразличие. — Я и Полька. Только, сама понимаешь, я на втором курсе магистратуры, сеструха — на четвёртом в бакалавриате. Денег на нормальную хату нет от слова совсем.
Татьяна напряглась, уже понимая, к чему ведёт разговор.
— И ты хочешь переехать ко мне?
— Да! — Глеб аж подскочил. — Временно, конечно! Пока что-нибудь не подыщем. У тебя тут три комнаты, места навалом!
Татьяна покачала головой.
— Нет, Глеб. Это невозможно.
— Чего? — физиономия Глеба вытянулась, как у мультяшки. — Почему? Мы же твои дети! Мы ж никому не мешаем!
— Глеб, — Татьяна старалась говорить мягко, хотя внутри всё кипело, — мне сорок семь лет. Первый раз за двадцать пять лет я живу так, как мне хочется. Не оглядываясь, не спрашивая разрешения, не подстраиваясь. И я не собираюсь это менять.
— Ты эгоистка! — вспыхнул Глеб. — Тебе на нас плевать, да? Ты о себе только думаешь!
— Я люблю вас больше всего на свете, — спокойно ответила Татьяна. — Именно поэтому не хочу снова становиться для вас опорой, костылём, без которого вы не научитесь ходить сами.
Глеб смотрел на неё так, будто видел впервые.
— Ты изменилась, — выдавил он наконец. — Раньше ты была другой. Нормальной.
— Я и сейчас нормальная, — Татьяна невольно улыбнулась. — Но по-другому. Я могу помочь вам найти квартиру, дать денег на первый взнос. Но не жить вместе.
— У тебя кто-то появился, да? — вдруг прищурился Глеб. — Этот твой фотограф, как его... Игорёк?
Татьяна не стала юлить. Четыре месяца назад она наткнулась на Игоря на выставке современного искусства, куда притащилась со скуки. Он оказался архитектором, гонял на ржавом «Москвиче», фоткал заброшенные церкви и был на семь лет моложе её. Впервые за бесконечно долгие годы Татьяна чувствовала себя живой и настоящей.
— Да, мы встречаемся, — просто ответила она. — Но дело не в нём. А в том, что я наконец научилась не ставить себя на последнее место. И хочу, чтобы вы тоже этому научились.
Пятнадцать месяцев назад мир Татьяны Соболевой перевернулся кверху тормашками.
Был душный июльский вечер, когда она по ошибке схватила телефон мужа с тумбочки. Борис никогда не оставлял свою трубку без присмотра, но в тот день он так спешил на «встречу с инвесторами», что умчался без неё.
Смартфон завибрировал прямо в руке Татьяны, выплюнув сообщение: «Я у фонтана, как всегда. Скучаю. И.В.»
И.В. — Ирина Владимировна. Начальница отдела маркетинга, которую Борис иначе как «тупой овцой» и не называл. «Она на своём месте только из-за связей», «она профукала бюджет на ерунду», «она не отличит брендинг от логотипа». Эти стенания Татьяна выслушивала каждый божий день последние полгода.
Она рухнула на диван, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Двадцать три года брака. Двое детей. Тысячи ужинов, отпусков, ссор и примирений. И всё это время он ей врал? Или завёл интрижку недавно?
Первый порыв — разбить телефон вдребезги, закатить истерику, позвонить этой крашеной дуре. Но вместо этого Татьяна втянула воздух сквозь зубы. Она всегда хвасталась своей способностью не терять голову, когда вокруг всё пылает, — навык, без которого не выжить главбуху в фирме, где вечно норовят «оптимизировать налоги». Сейчас этот навык пригодился, как никогда.
Вместо того, чтобы психовать и орать, Татьяна разработала план. Во-первых, финансы. Работая главбухом, она знала цену каждой копейке. Она быстренько открыла счёт в зарубежном банке и начала потихоньку сливать туда денежки.
Во-вторых, крыша над головой. Квартира, в которой они жили, формально принадлежала детям. Когда Глебка был в 10-м классе, а Полинка в 8-м, свекровь, тогда ещё бодрая старушенция, настояла на оформлении недвижимости на внуков. «Чтоб было за что зацепиться, если что» — говорила она, сверля Татьяну недобрым взглядом.
К счастью, у Татьяны имелась своя квартира — трёшка в «Речном причале», которая досталась ей от дядьки-холостяка. Она сдавала её, а теперь пришло время попросить съёмщиков искать другое жильё.
Ну, и напоследок Татьяна втихаря собрала компромат на Ирину Владимировну. Работая с финансами, она давно подметила странности: завышенные счета, липовые премии, дутые командировочные. Теперь эти бумажки могли пригодиться.
Когда все козыри были на руках, Татьяна швырнула мужу на стол заявление о разводе. Борис остолбенел.
— Что за хрень? — он стоял посреди гостиной, тряся листком бумаги. — Ты рехнулась? У нас же всё путём!
— Знаешь, что не путём? — спокойно ответила Татьяна. — Твои свидания с Иркой-Владимиркой у фонтана. Твои «деловые поездки», из которых ты возвращаешься шоколадный, как негр. Твоё враньё, Боря. Вот что не путём.
Его рожа побелела, потом побагровела от злости.
— Ты следила за мной? Копалась в моём телефоне?
— Нет. Ты сам бросил трубку дома. А сообщения прилетели сами.
Он переключился с отрицания на оправдания так быстро, что Татьяна даже не удивилась.
— Тань, это всё не то, что ты вообразила, — начал он заискивающе. — Мы просто коллеги. Ну да, иногда встречаемся перетереть рабочие моменты...
— Боря, — оборвала его Татьяна, — давай без этого. Я подала на развод не потому, что ты мне изменил. А потому что поняла: я больше не хочу быть с мужиком, который настолько меня не уважает, что считает возможным так нагло врать в глаза.
На следующий день она зашла в офис и кинула на стол заявление об уходе. А перед тем, как свалить, передала генеральному директору все собранные бумаги о махинациях Ирины Владимировны. К её изумлению, дело закрутилось моментально — начальницу выперли за неделю с волчьим билетом «за финансовые нарушения».
Борис тоже огрёб — как «подельник» Ирины Владимировны и один из тех, кто имел профит с её схем. Его не уволили, но понизили в должности и обкорнали зарплату.
— Значит, не пустишь нас? — Глеб буравил мать обиженным взглядом.
— Не пущу, — мягко, но твёрдо ответила Татьяна. — Но помогу найти квартиру и оплачу первые три месяца. Этого хватит, чтобы вы встали на ноги.
Глеб поковырял вилкой в тарелке, переваривая услышанное.
— Ты какая-то другая стала, — наконец выдал он. — Такая... не знаю... колючая?
— Не колючая. Настоящая, — поправила его Татьяна. — Раньше я делала и говорила то, чего от меня ждали. Сейчас — то, что считаю правильным.
— И ты считаешь правильным отказать собственным детям в крыше? — в его голосе звенел металл.
— Я считаю правильным помочь вам повзрослеть, а не превращать в вечных детей, которые при любой проблеме бегут под мамину юбку.
Глеб задумался, потом неожиданно выдал:
— А ты счастлива? Сейчас?
Вопрос застал Татьяну врасплох. Она замерла.
— Да, — ответила она, помедлив. — Не всегда, конечно. Бывает тошно, бывает тоскливо, бывает страшно. Но в целом — да, я счастлива. Потому что живу так, как хочу.
Глеб кивнул, принимая ответ.
— Ладно, потолкую с Полькой насчёт хаты, — сказал он, поднимаясь. — Спасибо, что поможешь с деньгами. И... я рад, что ты счастлива, мам.
Когда Глеб ушёл, Татьяна вернулась к окну. Снегопад прекратился, и закатное солнце окрасило сугробы в розовато-золотой. Она вспомнила, как год назад тряслась от страха перед одиночеством, как думала, что без семьи, без штампа в паспорте превратится в старую грымзу, которую все жалеют.
Как же сильно она ошибалась.
Телефон пискнул — сообщение от Игоря: «Выставка на Сретенке в 7. Потом можем оттянуться в том итальянском кабаке. Как тебе?»
Раньше она начала бы мысленно перебирать отмазки: надо готовить ужин семейству, проверять уроки с детьми, гладить Борьке сорочку на завтра... Бесконечный список обязаловок, который всегда был важнее её собственных желаний.
«Класс! Буду готова к 6:30», — отстучала она в ответ.
Через два года после развода Татьяна стояла на палубе круизного лайнера, плывущего из Марселя в Барселону. Это было её третье путешествие за последний год — раньше она не выезжала за границу без Бориса и детей, да и то в Турцию, максимум — в Грецию.
Игорь обнимал её за плечи, ветер трепал короткие, тёмные волосы — после развода Татьяна не только сменила причёску, но и скинула десять кило, обновила гардероб и начала таскаться на йогу в спортзал при ТЦ.
Жизнь только начиналась.
Друзья, если история Татьяны задела вас за живое — поставьте лайк и подпишитесь на канал! В комментариях буду рада услышать ваши мнения.
А как вы думаете, оправдан ли отказ Татьяны пустить своих детей к себе жить? Правильно ли она поступила, предложив финансовую помощь вместо крыши над головой, или материнский долг требовал другого решения? Поделитесь своими мыслями — порой самые сложные решения в жизни связаны именно с семейными границами.