— Я больше не буду молчать, когда твоя мать называет меня «дорогая» вместо моего имени! — выпалила Марина, едва за Антониной Павловной закрылась дверь.
Три года. Три долгих года она терпела это изощрённое унижение. Свекровь ни разу — ни единого раза! — не назвала её по имени. Только «дорогая», «милая», «девочка» или просто кивок в её сторону. Как будто Марина была не человеком с именем и фамилией, а приложением к её драгоценному сыночку.
Дмитрий устало снял очки и потёр переносицу. Этот жест она знала наизусть — так он всегда делал, когда хотел избежать неприятного разговора.
— Мариш, ну что ты заводишься? Мама просто... она всегда так обращается. Это её манера речи. Она и соседку так называет — «дорогая».
— Соседку она называет «дорогая Людмила Петровна»! — Марина чувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — А меня — просто «дорогая». Как будто у меня нет имени! Как будто я — безликая функция при твоём существовании!
Она прошла на кухню и начала убирать со стола. Чашки громко звякали друг о друга — руки дрожали от сдерживаемых эмоций. Антонина Павловна приходила к ним каждое воскресенье. И каждое воскресенье превращалось в пытку.
— Знаешь, что она сегодня сказала? — Марина резко повернулась к мужу. — «Дорогая, передай сахарницу». «Дорогая, ты не забыла про день рождения Димочки?» «Дорогая, в следующий раз завари чай покрепче». Я считала, Дима. Двенадцать раз за два часа она обратилась ко мне. И ни разу — по имени!
Дмитрий неловко переминался с ноги на ногу. Он знал, что жена права. Но признать это означало вступить в конфликт с матерью, а этого он боялся больше всего на свете.
— Может, она просто... забывает?
— Забывает?! — Марина чуть не выронила чашку. — Твоя мать помнит дату, когда тридцать лет назад соседка по даче не вернула ей форму для выпечки! Она цитирует по памяти рецепты из маминой кулинарной книги 1965 года! Но моё имя — четыре буквы, Дима, всего четыре! — она забывает?
Она поставила последнюю чашку в сушилку и облокотилась о столешницу. Усталость навалилась на плечи тяжёлым грузом. Не физическая — эмоциональная. От постоянного напряжения, от необходимости улыбаться и делать вид, что всё в порядке.
— Я устала быть «дорогой». Устала чувствовать себя прислугой в собственном доме. Знаешь, как она меня представила своей подруге на прошлой неделе? «Это та, которая живёт с моим Димочкой». Не жена. Не Марина. «Та, которая живёт». Как будто я временное явление!
Дмитрий подошёл к ней, попытался обнять, но она отстранилась.
— Не надо, Дим. Не надо делать вид, что это мелочи. Это не мелочи. Это систематическое унижение. И ты это прекрасно понимаешь.
— Что ты от меня хочешь? — в его голосе прорезалось раздражение. — Чтобы я пошёл к маме и устроил скандал? «Мама, называй мою жену по имени»? Она обидится, скажет, что я выбираю жену, а не её...
— А ты и выбираешь! — Марина резко повернулась к нему. — Ты должен выбирать! Мы семья, Дима. Мы с тобой. А не ты с мамой и я в качестве приложения!
Тишина повисла между ними тяжёлым занавесом. Марина видела, как муж борется сам с собой. Видела и понимала — он не на её стороне. Он никогда не будет на её стороне, когда речь зайдёт о его матери.
— Я поговорю с ней, — наконец выдавил он. — Попрошу... деликатно.
— Деликатно, — повторила Марина. В этом слове было столько горечи, что Дмитрий поморщился. — Конечно. Деликатно. Как всегда.
На следующий день Дмитрий действительно позвонил матери. Марина слышала обрывки разговора из спальни — он закрылся в кабинете, но квартира была небольшой, а голос у Антонины Павловны в трубке звучал громко.
— ...не понимаю, в чём проблема... всегда так говорю... она что, обижается на старого человека?.. вот теперь я должна следить за каждым словом?..
Марина закрыла дверь спальни. Ей не нужно было слышать ответы мужа. Она и так знала, что он сдаётся. Что он бормочет что-то успокаивающее, оправдывается, заверяет, что «Марина не хотела обидеть» и «просто недопоняла».
Вечером он вышел из кабинета с видом человека, совершившего подвиг.
— Поговорил. Мама сказала, что постарается. Просто у неё такая привычка, понимаешь? Она многих так называет...
Марина молча кивнула. Спорить не было сил. Она просто приняла к сведению: в этой войне она одна.
Следующее воскресенье началось как обычно. Антонина Павловна пришла ровно в два, как всегда. В руках — контейнер с пирожками («Димочка их так любит!»). На лице — приветливая улыбка, которая не затрагивала глаз.
— Здравствуй, сыночек! — она обняла Дмитрия, потом повернулась к Марине. — Здравствуй... дорогая.
Пауза перед «дорогая» была нарочитой. Демонстративной. Антонина Павловна смотрела Марине прямо в глаза, и в этом взгляде читался вызов: «Ну что? Опять будешь жаловаться?»
Марина стиснула зубы и улыбнулась.
— Здравствуйте, Антонина Павловна. Проходите.
За чаем свекровь была особенно оживлена. Рассказывала о соседях, о ценах в магазине, о сериале, который смотрит. И при каждом обращении к Марине делала эту паузу. Мучительную, издевательскую паузу.
— ...дорогая, ты не могла бы принести варенье?
— ...дорогая, а почему чай такой слабый?
— ...дорогая, в следующий раз не клади столько сахара в пирог.
С каждым «дорогая» что-то внутри Марины натягивалось, как струна. Она чувствовала, как Дмитрий напрягается рядом, но он молчал. Трус. Предатель. Маменькин сынок.
А потом случилось то, что переполнило чашу. Антонина Павловна рассказывала о встрече одноклассников сына, и вдруг её лицо озарилось лукавой улыбкой.
— Кстати, Димочка, помнишь Верочку Синицыну? Она спрашивала о тебе. Такая красивая стала, успешная. Не замужем до сих пор. Говорит, всё тебя вспоминает. — Она повернулась к Марине. — Они в школе так дружили! Все думали, что поженятся. Верочка — чудесная девочка. Врач теперь, представляешь? А характер — золото. И имя какое красивое — Вероника. Не то что эти новомодные... как их там...
Она сделала паузу, глядя Марине прямо в глаза. Вызов стал откровенным. Это было уже не просто «дорогая». Это было унижение в чистом виде.
Марина медленно поставила чашку на блюдце. Звук получился неожиданно громким в повисшей тишине.
— Марина, — сказала она тихо. — Меня зовут Марина, Антонина Павловна. Ма-ри-на. Хотите, я напишу вам на бумажке? Или, может быть, вытатуирую на лбу, чтобы вы не забывали?
Лицо свекрови вытянулось. Дмитрий дёрнулся, как от удара током.
— Мариш...
— Молчи, — она даже не посмотрела на мужа. — Антонина Павловна, я понимаю, что вы меня не любите. Понимаю, что я не та девушка, которую вы хотели видеть рядом с сыном. Но я его жена. Уже три года. И у меня есть имя. Если вы не способны его запомнить, может быть, вам стоит обратиться к врачу? В вашем возрасте проблемы с памятью — это серьёзно.
— Как ты смеешь! — Антонина Павловна вскочила, её лицо пошло красными пятнами. — Димочка, ты слышишь, как она со мной разговаривает?
— А как вы со мной разговариваете? — Марина тоже встала. — Три года вы делаете вид, что не знаете моего имени. Три года унижаете меня в моём же доме. Думаете, я дура и не понимаю, что вы делаете это специально?
— Я... я не буду это терпеть! — Антонина Павловна схватила сумочку. — Димочка, или она извинится, или...
— Или что? — Марина скрестила руки на груди. — Или вы перестанете приходить? Обещаете?
Повисла оглушительная тишина. Антонина Павловна смотрела на сына, ожидая, что он вступится, что-то скажет, выберет её сторону. Но Дмитрий молчал, глядя в свою чашку, как в омут.
— Ясно, — процедила свекровь. — Всё ясно. Что ж, ...дорогая, надеюсь, ты довольна. Димочка, когда образумишься — звони.
Она развернулась и вышла, громко хлопнув дверью.
Марина медленно опустилась на стул. Руки мелко дрожали — от адреналина, от долго сдерживаемого гнева, от облегчения.
— Ты... ты не должна была... — начал Дмитрий.
— Что я не должна была? — она посмотрела на него устало. — Защищать своё достоинство? Требовать элементарного уважения? Дима, твоя мать три года издевалась надо мной. А ты сидел и молчал. Каждое воскресенье. Сто пятьдесят шесть воскресений. Я считала.
Он поднял на неё глаза, и в них была такая растерянность, такая детская обида, что Марине стало почти жалко его. Почти.
— Она моя мать...
— А я твоя жена. Или для тебя это ничего не значит?
Дмитрий молчал. И в этом молчании был ответ на все вопросы.
Следующие несколько недель прошли в странной тишине. Антонина Павловна не звонила, не приходила. Дмитрий ходил мрачный, демонстративно неразговорчивый. Иногда Марина ловила на себе его взгляды — обиженные, почти враждебные. Как будто это она была виновата во всём. Как будто это она три года унижала его мать, а не наоборот.
А потом позвонил телефон. Марина была на кухне, готовила ужин. Дмитрий ответил в прихожей.
— Алло? Мама! — его голос сразу потеплел. — Как ты? Я тоже... Да, понимаю... Конечно, скучал...
Марина замерла с ножом в руке. Вот оно. Сейчас начнётся.
— Что? Нет, мама, не надо... Она не такая... Просто вы не нашли общий язык... — пауза. — Нет, я не говорю, что ты виновата! Просто... Ладно. Ладно, приходи. В воскресенье? Хорошо.
Он вошёл на кухню, избегая её взгляда.
— Мама придёт в воскресенье. Она... она хочет помириться.
— Помириться? — Марина медленно положила нож. — То есть она будет называть меня по имени?
— Марин, ну не начинай. Она идёт навстречу. Может, и ты могла бы...
— Что я могла бы? Извиниться? За что, Дима? За то, что потребовала называть меня по имени?
— Ты её оскорбила! Сказала, что у неё проблемы с памятью!
— А у неё и есть проблемы! Избирательные проблемы с памятью!
Они стояли по разные стороны кухонного стола, как противники перед боем. И Марина вдруг с пронзительной ясностью поняла: это конец. Не сегодня, не завтра, но конец их брака уже написан. Потому что Дмитрий никогда не встанет на её сторону. Никогда не защитит её. Он навсегда останется маленьким мальчиком, который боится расстроить маму.
Воскресенье наступило слишком быстро. Марина готовилась к визиту свекрови, как к сражению. Приготовила её любимый пирог с яблоками. Накрыла стол лучшей скатертью. Если это война, то она будет вести её по правилам.
Антонина Павловна пришла с букетом цветов. Протянула его Марине с натянутой улыбкой.
— Здравствуй... Марина.
Имя прозвучало так, словно она выплёвывала что-то горькое. Но прозвучало. Марина приняла цветы, поблагодарила. Дмитрий засиял, как будто свершилось чудо.
Первые полчаса прошли на удивление мирно. Антонина Павловна расспрашивала о работе, о планах на отпуск. Называла Марину по имени. Правда, каждый раз с видимым усилием, но называла.
А потом, когда Марина вышла на кухню за чайником, услышала:
— Димочка, ну неужели ты не видишь? Она же специально! Вбила клин между нами! Раньше мы так хорошо общались, а теперь... И заметь, я называю её по имени, стараюсь, а она даже не извинилась за то хамство!
— Мама, давай не будем...
— Верочка, кстати, говорила, что видела вас в театре. Говорит, Марина — тут голос Антонины Павловны стал особенно ядовитым, — вела себя так высокомерно. Не поздоровалась даже. Вот Верочка — другое дело. Интеллигентная, воспитанная...
Марина стояла за дверью, сжимая в руках чайник. Горячий металл обжигал ладони, но она не чувствовала боли. Только усталость. Бесконечную усталость от этой войны.
Она вернулась в комнату, поставила чайник на стол. Села на своё место. Антонина Павловна замолчала на полуслове, но в её глазах плясали победные огоньки. Она думала, что Марина не слышала.
— Знаете, Антонина Павловна, — Марина налила чай сначала свекрови, потом мужу, потом себе. Её движения были спокойными, размеренными. — Я много думала эти недели. О нас. О нашей семье. И поняла одну вещь.
Она подняла глаза на свекровь.
— Вы никогда не примете меня. Что бы я ни делала, как бы ни старалась — для вас я всегда буду чужой. Той, которая отняла у вас сына. И знаете что? Я устала доказывать, что имею право быть женой вашего сына. Устала воевать за элементарное уважение.
— Марин... — начал Дмитрий, но она подняла руку, останавливая его.
— Дима, помолчи. Пожалуйста. Антонина Павловна, вы победили. Я ухожу. Не сегодня, не прямо сейчас, но ухожу. Вам больше не придётся запоминать моё имя. Вам больше не придётся делать вид, что вы принимаете меня. Димочка снова будет только ваш.
Тишина, которая повисла в комнате, была оглушительной. Антонина Павловна открыла рот, но не издала ни звука. На её лице боролись торжество и что-то похожее на испуг. Она добилась своего, но почему-то победа не приносила радости.
Дмитрий сидел, как громом поражённый.
— Марина, ты... ты не серьёзно...
— Абсолютно серьёзно. Я люблю тебя, Дима. Но я не могу больше жить в доме, где меня не уважают. Где мой собственный муж не может защитить моё право называться по имени. Это не жизнь. Это унижение.
Она встала, отнесла свою чашку на кухню. Вернулась.
— Я приготовлю ужин. Антонина Павловна, оставайтесь сколько хотите. Это больше не мой дом.
Через месяц Марина съехала. Сняла маленькую квартиру на другом конце города. Дмитрий приезжал, уговаривал вернуться. Обещал поговорить с матерью, обещал, что всё изменится.
— Она согласна называть тебя по имени! Всегда! Она обещала!
Марина смотрела на него с грустной улыбкой.
— Дима, дело не в имени. Дело в уважении. В том, что ты три года позволял ей унижать меня. В том, что даже сейчас ты пришёл не потому, что понял, как мне было больно. А потому, что мама разрешила.
— Это не так!
— Это именно так. Иди домой, Дима. К маме. Там твоё место.
Развод оформили тихо, без скандалов. Антонина Павловна, по слухам, сначала торжествовала. Потом, когда сын начал приводить девушек одну за другой, и ни одна не задерживалась дольше пары месяцев, призадумалась.
Марина встретила Дмитрия случайно, через два года. В супермаркете. Он постарел, осунулся. Рядом с ним была девушка — молоденькая, хорошенькая. Испуганно жалась к его руке.
— Марина! — он просиял, увидев бывшую жену. — Как ты? Это Лена. Лена, это...
— Та самая Марина? — девушка посмотрела на неё с интересом. — Антонина Павловна много о вас рассказывает.
— Правда? — Марина улыбнулась. — И как она меня называет?
Лена смутилась, бросила быстрый взгляд на Дмитрия.
— Ну... она говорит «бывшая жена Димы». Или «та, первая».
Марина расхохоталась. Искренне, от души. Некоторые вещи никогда не меняются.
— Что ж, передавайте Антонине Павловне привет от «той, первой». И знаете что, Лена? Маленький совет. Требуйте, чтобы вас называли по имени. С первого дня. Иначе так и останетесь «этой» или «дорогой».
Она развернулась и пошла к кассам. За спиной услышала, как Лена спрашивает:
— Дим, а почему твоя мама меня всё время «милой» называет?
Марина улыбнулась. Некоторые уроки люди так и не усваивают. Но это была уже не её война.