Год 794-й от Рождества Христова. Ладога. На византийском подворье посла Максимуса Вриения тихо кис, как прокисшее вино в забытой амфоре, некий Самбор. Хронист он был. Немного. Историк. Совсем чуть-чуть. Поэт… ну, скажем так, стихи у него получались, но больше для себя. Бард? Пел, бывало, под вино, но лютня частенько взбрыкивала, словно норовистая кобылица, а голос срывался в неподобающую хрипотцу. Мечом же огреть мог – это да! Особенно если заденешь его славянскую честь, а честь у него была, хоть и безродного (весь род, как воробьи на морозе, перемерз в горниле истории). В общем, жил себе Самбор, переписывал византийские грамоты да посольские отчеты, коротая дни в ожидании… чего-то.
И вот, словно солнце из-за свинцовых туч, явилась она! Талия. Сестра самого посла Максимуса. Не просто симпатичная – богиня, да и только! Но главное – голос! Звенел, как тысяча колокольчиков на ярмарочном торжище. И сочиняла! Строчки лились из нее, как мед из переполненного улья. Самбор, парень не промах, мгновенно сообразил: золотое дно! И, не долго думая, пустил в ход все свое славянское обаяние, подкрепленное парой удачно спетых под луной баллад (луна, надо признать, скрадывала огрехи исполнения).
Талия поддалась на лесть и перспективы. Так родился «Проект». Злободневный! Оды сильным мира сего. На заказ. Самбор, как акула пера (ну, или гусиного пера), вымучивал витиеватые хвалы, Талия облекала их в музыку, что лилась нежнее вина Самоса, и исполняла с таким чувством, что у самого сурового воеводы слеза наворачивалась. Знак – «Самбор» (логотип – перекрещенные перо и меч, куда ж без него?) – зазвучал по всему Варяжскому пути. Хиты! Настоящие мировые шлягеры! Воспели какого-нибудь ярла – и его популярность взлетала выше облаков. Пропели оду конунгу – и тот мигом становился добрее.
Дошли их песни и до ушей архиепископа Парижского. Тот проникся! До глубины позолоченной митры. И осенила его благая мысль: «А не послать ли этих талантливых молодоженов (да-да, к тому времени Самбор уже уверил Талию, что совместное творчество требует скрепления священными узами, чем изрядно подпортил нервы Максимусу)… так вот, не послать ли их с церковными гимнами и славословиями в самую пасть языческого зверя? В Упсалу! Столицу упертых, как скала, скандинавских божков! Авось, под чарующие напевы, местные викинги перекрестятся, а я в отчете папе кости новоявленных мучеников упомяну!»
Самбор и Талия переглянулись. Ослушаться высокопреосвященства? Да вы что! Им что, своей головы не жалко? Хотя… идея была безумной, как пляска с медведем в берлоге. Но куда деваться? Запаслись кадилами да иконами (на всякий пожарный), погрузились на утлую ладью и поплыли к берегам, где Один правил бал, а Тор лупил молотом по наковальне небес.
Выступления на капищах… Это надо было видеть! Талия, сияющая, как ангел во плоти, выводила гимны Господу нашему Иисусу Христу. Самбор же, стоя рядом и нервно постукивая пальцами по эфесу меча, озирал свирепые морды викингов, чьи руки так и норовили схватиться за рукояти секир. Но когда подвыпивший берсерк кричал: «А где твой Бог, славянин? Пусть явится, поборется с Тором!», Самбор не тушевался. Он не лез в теологические дебри о Троице и благодати. Нет! Он говорил с ними, как равный с равными, как купец на торгу:
– Слушай, друг, – орал он через гул толпы, – твой Тор – сила! Да! Гром, молнии – уважаю! А наш Бог? Он – тихий. Но хитрющий! Он не бьет кулаком по столу, а устраивает так, что сама жизнь на твою сторону встает! Удача! Прибыль! Долгая жизнь без цинги! Заключаешь с Ним сделку – крестишься, ведешь себя прилично (ну, более-менее) – и Он тебя крышует! Гарантия! Не подведет! Лучше всякого валькирийского эля!
Викинги чесали затылки. Логично звучало! По-деловому. И что-то в Самборе было такое… свое, не чужак. И охрану ему приставили – чтобы местные дурачки не порвали ценного гастролера. Репутация Самбора росла, как грибы после дождя, подпертая скандинавскими мечами. Они отбили даже пару нападений слишком ретивых жрецов. «Самбор» покорял Скандию!
Возвращались они уже в 796-м, через Париж. По пути, не теряя времени, заложили в Ладоге первую христианскую церковь (Максимус, скрипя зубами, но как добрый христианин и брат, денег подкинул). Архиепископ Парижский, выслушав их отчет (немного приукрашенный, куда ж без этого), ахнул:
– Диво дивное! Герои веры! Самбор, да ты просто рожден для высшего служения! Становись-ка епископом Ладожским! Будешь пасти словесных овец в тех северных краях!
Самбору хоть кол на голове теши – он согласился быстрее, чем меч из ножен выхватывал. Бочка меда! Епископ! Власть! Уважение! Пожизненное содержание! Талия же к тому времени уже заметно округлилась и думала больше о пеленках, чем о епископских митрах.
Но ложка дегтя подоспела жирная и вонючая. Оказалось, для утверждения епископом нужно согласие еще двух собратьев по сану. А сии достопочтенные мужи пребывали… в Британии. Которая в те годы напоминала бедлам, где англосаксы, бритты, пикты и викинги резали друг друга с упоением, достойным лучшего применения. Ах да, денег у Самбора с Талией после строительства церкви и многолетних гастролей осталось… чуть больше, чем ничего. На пару кораблей до Британии едва хватило.
Доплыли. Нашли одного епископа в Нортумбрии. Уговорили. Пока ехали к другому в Мерсию – угодили прямиком в Большую Битву. Ту самую, где все, кто явился, рубились со всеми. Англосаксы с викингами, бритты с пиктами, местные с пришлыми, и все – против всех! Вдобавок, как чертик из табакерки, выскочили франки во главе с самим императором Священной Римской империи (тут стоит добавить, что император в Константинополе этого франка за императора не считал, считая его узурпатором на манер плохого тапка).
Талия, верная своему хронистскому долгу (и, видимо, гормонам), уселась на пригорке и начала записывать все подряд: «А тут рубятся! А вон тот упал! Ой, а этот в синем плаще – наверное, знатный!». Самбор же, увидев, как какой-то важный король (то ли мерсийский, то ли нортумбрийский – какая разница?) вот-вот падет под натиском здоровенного берсерка, не выдержал. Славянская кровь закипела! Он рванул в сечу, орудуя мечом с такой яростью, словно это была его личная сенокосная пора, а враги – особенно упрямые стебли бурьяна.
Рубился он полдня. С англосаксами (упрямые!), с викингами (злые!), с франками (наглые! и откуда они здесь?!). Мир померк в звоне стали и криках. И тут он увидел Его. Франкского императора. Того самого. Тот, видимо, возомнил себя вторым Цезарем, но получил по шлему (и не только) и теперь, подраненный, пытался уползти с поля боя, как раненый кабан. А вокруг него кипела самая лютая заварушка – его личная гвардия отчаянно пыталась спасти сюзерена.
Самбору словно громом по башке ударила мысль: «Важная птица! Шанс!». С криком «Держись, ваше императорское что-то-там!» (на каком языке он кричал – история умалчивает) он проломился сквозь строй телохранителей, схватил истекающего кровью владыку полузападной империи за шиворот и потащил прочь, отбиваясь на ходу, как медведь от псов. Отволок к какому-то знахарю-монаху, что ютился в развалинах часовни: «Лечи, святой отец! Ценная персона!»
Но франкский император оказался парнем с характером. Видимо, поняв, что жить ему теперь под вечными причитаниями константинопольского коллеги и бунтами саксов, он наотрез отказался выживать. Помылся, перекрестился (или просто дернулся) и… вроде как почил в бозе. Монах развел руками: «Отдал душу Господу. Упокой, Господи…».
Самбор почесал затылок. Мертв? Не совсем? Дышит вроде бы? Не дышит? Заморачиваться на эту тему времени не было. Битва еще гремела. Дилемма «Жив или мертв?» была решена в стиле истинного прагматика. Пока монах читал отходную, Самбор ловко обшарил карманы, снял перстни, отцепил богато украшенный пояс и даже стянул сапоги с золочеными шпорами (сапоги были добротные, дорогие!). Императорский кошель, туго набитый золотыми солидами, стал главным трофеем. Счастливый, как кот, нашедший сметанник, Самбор, прихватив и Талию (которая исправно записала: «…и взял в плен императора, который возможно скончался, но это не точно»), рванул обратно на континент, в Париж.
В Париже, распивая вино с местными византийцами (которые люто ненавидели покойного/непокойного императора и мечтали видеть на троне другого), Самбор по пьяни проболтался о своих приключениях и трофее. Византийцы остолбенели, а потом… залились слезами радости! «Он мертв?! Наш злейший враг?! Браво, Самбор! Браво!» И вручили ему в благодарность целый мешок золота – тяжеленный, дубовый, скрипучий!
Уже собираясь уезжать в Ладогу, богатый и довольный (два мешка золота – императорский кошель и византийская благодарность! – плюс ценные побрякушки), Самбор стал случайным свидетелем. Какой-то подозрительный тип в плаще норовил ткнуть кинжалом в спину молодого франкского принца. Славянская натура Самбора не вынесла такой подлости. Меч свистнул в воздухе – и злодей отправился к праотцам раньше намеченного. Принц, бледный, но живой, прошептал: «Благодарю, незнакомец! Ты спас жизнь брату нового императора!». Тут-то Самбор и узнал новость: его «пленник» умер не полностью, а лишь частично – ровно настолько, чтобы успеть перед кончиной передать корону младшему брату. Вот он-то и был теперь императором франков 2.0.
Византийцы, узнав об этом, тут же нашептали Самбору на ухо:
– Слушай, друг… Ты такой ловкий! Уже одного убрал… Не хочешь ли мешочек золота еще? Такой же тяжеленький? Заманить нового императора в темную улочку и… хрясь! Мир станет лучше, а твой карман – тяжелее!
Самбор посмотрел на два уже имеющихся мешка, оценил их вес, представил себе дорогу до Ладоги через все реки и волоки, вздохнул полной грудью и выдал гениальную отповедь:
– Благодарю, друзья, за доверие! Но… видите ли… Два мешка – это я еще как-нибудь доволоку. А вот три… – он многозначительно похлопал себя по могучей славянской пояснице, – Три – это уже неподъемно. Рискованно. Могут отобрать по дороге. А мне, знаете ли, в Ладоге епископом быть! Семью кормить! Извините!
И, не дожидаясь новых предложений, погрузил свои сокровища на телегу, усадил Талию (которая кряхтела уже не только от записей, но и от живота) и покатил на север, в родную Ладогу, к заложенной церкви и епископскому посоху, который ему предстояло освоить.
А в Ладоге, уже осенью 796 года, Талия разрешилась от бремени. Мальчиком. Крепким, орущим, как викинг на току. Назвали его Константином. В честь великого императора? Или просто звучное имя? Самбор, качая сына на руках и поглядывая на стоящий в углу тяжеленный сундук с двумя мешками золота (и императорскими сапогами), только ухмылялся. Жизнь, как викинги в бане, – то жарко, то холодно, то мечом машут, то песни поют. Но если ловить удачу за то самое место и не бояться обчищать карманы у подраненных императоров – жить можно! И даже очень неплохо. Особенно если ты теперь Епископ Самбор, первый Ладожский. Хроники подождут.