Пыль. Ее было так много в этой проклятой антресоли, что, казалось, я копала не среди старого хлама, а в древней гробнице. Чихая в очередной раз – третий за минуту! – я яростно дернула очередную коробку. Наши с Мишей планы на ремонт детской рушились из-за этого пыльного хаоса. Надо же как-то освободить место для кроватки малыша, – мысленно оправдывалась я перед призраками прошлого, обитавшими в этой кладовке.
– Ирина! Ты там жива? – донесся снизу голос мужа. Теплый, заботливый. Мой якорь.
– Жива-жива! – крикнула я в ответ, смахивая со лба потную прядь волос тыльной стороной ладони. – Нашла твои школьные грамоты по физре! Хранить?
– Выбрось! – засмеялся он. – Главная моя победа – это ты и наш карапуз!
Сердце екнуло сладко, как всегда от его слов. Миша. Мой добряк, мой надежный муж, отец нашего трехмесячного Сережи. Мысль о нем придала сил. Я снова нырнула в глубины антресоли. Старые журналы, какая-то выцветшая скатерть, коробка с елочными игрушками… И вдруг – уголок чего-то твердого, обернутого в полиэтиленовый пакет. Не коробка. Тетрадь? Большая, толстая, в старомодном коленкоровом переплете темно-синего цвета, потрепанная по краям. Любопытство – мой вечный грех – заставило вытащить ее.
Полиэтилен соскользнул с легким шуршанием. Тетрадь была тяжелой, плотно заполненной. На обложке – ни имени, ни дат. Просто синий коленкор и ощущение… тайны. Я присела прямо на пыльный пол, скрестив ноги, и открыла первую страницу.
"1 января 1978. Начала. Время фиксировать. Для него. Для Миссии."
Почерк был знакомым. Твердым, угловатым, без единой помарки. Почерк моей свекрови, Галины Петровны. Мы с ней не были близки. Она всегда держалась чуть отстраненно, корректно, но холодновато. Как будто наблюдала за мной, за нами, свысока. Умерла она три года назад, еще до рождения Сережи. Миша скучал, но говорил о ней сдержанно: "Мама была… особенной. Требовательной. Всегда знала, что для меня лучше." Я воспринимала ее как строгую, может, чересчур контролирующую мать. Но дневник? Это было неожиданно.
Листала наугад. Описания погоды, покупок, редкие упоминания о маленьком Мише: "Миша сегодня прочитал стих без ошибок. Прогресс очевиден. Цель ближе." Цель? Странное слово для описания успехов сына в детсаду. Потом – страница за страницей – расписания его дня: подъем, завтрак (точное меню с граммами!), занятия, прогулка (ровно час!), сон. Как военный устав. Ни тепла, ни нежности. Только дисциплина, контроль, отметки о выполнении.
Пыльная Находка: Как Старая Тетрадь Перевернула Мой Мир
Меня начало слегка подташнивать. Не от пыли. От этого ледяного, методичного тона. Я всегда думала, ее сдержанность – просто характер. А тут… Это было похоже на отчет. Отчет о выращивании… чего? Солдата? Робота? Я машинально перелистнула еще несколько страниц. И вдруг дата бросилась в глаза. 23 сентября. День рождения Миши. Его день рождения.
Сердце почему-то екнуло тревожно. Я нашла нужный год. 1985. Мише – 7 лет. Накануне его дня рождения. Запись была длиннее обычного, почерк казался… напряженным? Взволнованным? Чернила местами легли гуще.
"22 сентября 1985. Завтра. Семь лет. Критическая точка. Все идет по графику. Физические показатели в норме (вес 22.3 кг, рост 128 см – см. таблицу на стр. 45). Умственное развитие опережает сверстников на 1.8 года (тест Векслера подтверждает). Эмоциональная сфера…"
Тут последовал пробел. Как будто она задумалась, что написать. Потом, другим оттенком чернил, словно дописано позже:
"...Эмоциональная сфера требует коррекции. Излишняя привязанность к соседскому коту. Сентиментальность. Это слабость. Надо искоренять. Завтрашний день – не просто день рождения. Завтра план вступает в ключевую фазу. Он должен понять. Осознать свое предназначение. Я подготовила текст. Повторит за мной. Клятва будет произнесена. Начало Пути. Скоро он узнает, для чего рожден."
Меня бросило в холодный пот. "Предназначение"? "План"? "Клятва"? Что это было?! Семилетнему ребенку! Я лихорадочно перевернула страницу. На ней – дата 23 сентября. Посередине страницы, крупно, торжественно, было выведено:
"МОЙ МАЛЬЧИК НАКОНЕЦ РОДИЛСЯ. МОЙ ПЛАН НАЧАЛ СБЫВАТЬСЯ."
Я вдохнула резко, так, что пыль запершила в горле. Родился? Но он родился семь лет назад! Что она имела в виду? Эту фразу она написала снова, сегодня? В его СЕМЬ лет? От этих слов, от их безумного, искаженного смысла, по спине побежали мурашки. Руки задрожали так, что тетрадь едва не выпала. Я прижала ее к груди, озираясь, как будто кто-то мог подглядывать из темного угла антресоли. "Мой план начал сбываться…" Эхо этих слов гудело в голове.
Чернильные Кошмары: Что Скрывали Страницы "Особой Миссии"
Я не могла остановиться. Это было как заглядывать в пропасть, боясь, но не в силах оторваться. Листала дальше, проглатывая записи, написанные этим неумолимым почерком, который теперь казался зловещим. Год за годом. Отчеты превращались в инструкции. В наставления.
"10 лет. Объяснила происхождение. Очищенная кровь. Избранность. Не смеет опускаться до уровня обывателей. Друзья – слабость. Изолировать от семьи Петровых (особенно от дяди Коли с его бунтарскими идеями)."
"14 лет. Первая попытка неповиновения. Запретил встречаться с той девчонкой из 8"Б". Наказание: изоляция, лишение книг (кроме учебников и одобренного списка), усиленная программа по истории Миссии. Урок усвоен. Показал должное смирение."
История Миссии? Какой Миссии?! Я лихорадочно искала упоминания, что же это такое. Нашла. Запись, помеченная как "Ключевые Положения для Воспитания Избранного":
"Цель: Подготовка Проводника. Проводник станет мостом между мирами после Великого Перехода. Он должен быть чист. Силен. Беспристрастен. Лишен мирских привязанностей. Его воля – инструмент Высших Сил (канал – Я). Его разум – хранилище Знаний (источник – Я). Его тело – сосуд Силы (закаляется по Моей Программе). Семья в будущем допустима ТОЛЬКО как элемент камуфляжа, прикрытия его истинной сути от спящего мира. Потомство – потенциальные продолжатели Миссии, подлежат строгому отбору и контролю с Моей стороны."
Я зажмурилась. "Элемент камуфляжа"? "Прикрытия"? Это… это обо мне? О нашем браке? О нашей любви? О Сереже?! Горький ком подкатил к горлу. Миша… мой ласковый, заботливый Миша… он что, всего лишь… марионетка? Выращенный для какой-то безумной "Миссии" своей матерью? "Беспристрастный"? Но он же так любит нас! Так трепетно относится к Сыну! Неужели это все… игра? Притворство? По программе?
В ужасе я отшвырнула тетрадь, как паука. Она шлепнулась на пол, раскрывшись на последних заполненных страницах. Год, когда мы с Мишей только начали встречаться. Я увидела свое имя. Ирина. Написано было без кавычек, но как-то… свысока. Как обозначение объекта.
"Миша сообщил о серьезных намерениях касательно Ирины. Девушка из приемлемой семьи (проверила), умна (но не глубока), эмоциональна (это минус, но поддается коррекции). Главное – здорова, хорошие гены для продолжения рода. Одобряю союз. Она подходит на роль ширмы. Научит его имитировать "нормальные" чувства, что полезно для интеграции. Главное – не допустить настоящей привязанности. Напоминаю ему о Клятве. О Миссии. Он слушается. Пока."
Последнее слово – "Пока" – было подчеркнуто дважды. Жирно. Угрожающе. Я сглотнула ком в горле. "Ширма". "Имитировать нормальные чувства". Каждая фраза – нож. Воспоминания нахлынули волной: ее сдержанная улыбка на нашей свадьбе, ее проницательные, оценивающие взгляды, когда она брала на руки новорожденного Сережу… Она смотрела на него не как на внука, а как на… объект. Потенциального "продолжателя Миссии". Подлежащего "строгому отбору и контролю".
Дрожащие Руки: Жизнь После Прочитанного
Я сидела на пыльном полу, обхватив колени. Тетрадь лежала рядом, как ядовитая змея. Мир, в котором я жила последние пять лет – счастливый, надежный, любящий – рассыпался в прах. Кто этот человек, спящий сейчас внизу? Мой муж? Или… Проводник? Воспитанный фанатичной матерью для какой-то безумной "Миссии"? Знает ли он? Верит ли он в это? Или он… всего лишь жертва? Запрограммированный с детства?
– Ириш? – Его шаги на лестнице. Ближе. – Ты где? Что-то нашла интересное?
Голос. Тот самый. Теплый. Любящий. Или… мастерски имитирующий любовь? По программе?
Паника сжала горло. Я не могла ответить. Не могла пошевелиться. Что делать? Спрятать тетрадь? Но куда? Спросить его в лоб? "Миш, а правда, что ты – Проводник между мирами, и я всего лишь твоя ширма?" Сойти с ума?
Он появился в дверном проеме антресоли, щурясь от пыли. Улыбка на его лице – искренняя, как мне всегда казалось.
– Нашла сокровища? – пошутил он, оглядывая разбросанный хлам. Его взгляд скользнул по полу. Упал на синюю тетрадь. Улыбка… замерла. Не исчезла. Просто застыла. Как маска. В глазах мелькнуло что-то… молниеносное. Узнавание? Тревога? Предупреждение?
– Га… – он сглотнул. – Это… мамин старый конспект? Давно его не видел.
Он наклонился, чтобы поднять тетрадь. Его движения были вдруг какими-то… осторожными. Контролируемыми. Не так, как всегда.
– Ириша? – он поднял тетрадь, не глядя на меня, пыль смахнул с обложки. – Ты… заглядывала? – Голос был ровным. Слишком ровным. Без привычной теплоты.
Я подняла на него глаза. Дрожь, которую я пыталась подавить, вырвалась наружу. По всему телу. Видимо, он это увидел. Его лицо стало непроницаемым. Каменным. Совсем как у Галины Петровны на старых фотографиях.
– Миша… – прошептала я, и голос мой предательски задрожал. – Что… что это за "Миссия"? Что ты… "Проводник"? И я… всего лишь "ширма"?
Он замер. В антресоли воцарилась гробовая тишина. Пыль висела в воздухе, словно застывшая во времени. Он медленно перевел взгляд с тетради на меня. В его глазах не было ни удивления, ни растерянности. Только… ледяная глубина. И что-то еще. Предостережение? Сожаление? Я не могла разобрать.
– Ирина, – произнес он тихо, но очень четко. Каждое слово падало, как камень. – Ты не должна была этого видеть. Никогда.
Он сделал шаг вперед. Всего один. Но этого хватило, чтобы инстинкт самосохранения вцепился в меня стальными когтями. Я вскочила, отпрянув назад, к заваленному углу. Сердце колотилось так, что, казалось, вырвется из груди. Передо мной стоял незнакомец. Не мой муж. Чужой. Опасный. Воспитанный для какой-то безумной цели.
– Не подходи! – вырвалось у меня, голос хриплый от ужаса.
Он остановился. Вздохнул. Глубоко. Как будто принимая тяжелое решение. В его руке тетрадь сжималась так, что костяшки пальцев побелели.
– Ты все неправильно поняла, – сказал он. Но голос… голос был плоским. Безжизненным. Как будто он зачитывал заученный текст. – Мама была… больна. Под конец. Фантазии. Бред. Ты же знаешь.
Ложь. Голая, топорная ложь. Я видела даты. Видела хронологию безумия, растянувшуюся на десятилетия. Видела его имя – "Проводник" – написанное ее рукой с фанатичной уверенностью.
– Врешь! – выкрикнула я, отчаянно ища взглядом что-то, что могло бы стать оружием. Старую лыжную палку? Ржавую трубу? – Я читала! Про "Клятву"! Про то, что Сережа… "потенциальный продолжатель"! Что ты должен был быть "беспристрастным"! Что я – "элемент камуфляжа"!
При имени сына что-то дрогнуло в его каменном лице. Мгновенная тень. Боль? Страх? Но тут же снова – ледяная стена.
– Ты не имеешь права трогать ее записи! – его голос внезапно зазвенел металлом. Впервые за все годы я услышала в нем ярость. Холодную, сдерживаемую, но от этого еще более страшную. – Отдай тетрадь. Сейчас же.
Он протянул руку. Не для объятий. Для приказа. Для изъятия доказательств его тайной жизни. Той жизни, что шла параллельно нашей, семейной. Жизни "Проводника".
Я посмотрела на его руку. Ту самую руку, что нежно гладила мои волосы, перебирала пальчики Сережи… А теперь она требовала вернуть инструкции по его собственной дегуманизации. Вернуть ключ к кошмару.
Внизу, как назло, тонко и требовательно заходился в плаче наш сын. Сережа. Тот самый "потенциальный продолжатель". Его крик, такой живой, такой настоящий, пронзил ледяной ужас, сковывавший меня. Он нуждался во мне. Сейчас. А я стояла здесь, лицом к лицу с человеком, которого любила, но которого… не знала. Совсем.
– Миша… – слезы наконец хлынули, смешиваясь с пылью на щеках. – Ради Бога… Ради Сережи… Скажи правду! Кто ты? Во что она тебя превратила?!
Он смотрел на меня. Минуту. Две. Плач ребенка нарастал, становясь отчаянным. В его глазах шла борьба. Я видела это. Видела, как привычная маска "любящего мужа и отца" трещит под напором чего-то чужеродного, вбитого в него с детства. Какой-то внутренний стержень – может, тот самый, что привязался к соседскому коту? – пытался пробиться сквозь лед.
– Я… – он начал и замолчал. Сжал веки. Губы его дрогнули. Когда он снова открыл глаза, в них было что-то невыносимо знакомое и родное. Боль. Растерянность. Человеческая боль. – Ириша… я не знаю… – прошептал он, и голос его сорвался. – Я… я так старался быть нормальным… Для тебя… Для него…
Он опустил руку. Тетрадь повисла в его пальцах. Он посмотрел на нее, как на что-то мерзкое, ядовитое. Потом его взгляд снова нашел меня. Полный муки. Вопроса. Страха.
– Помоги мне… – вырвалось у него тихо, почти беззвучно. – Я… боюсь того, что во мне сидит. Боюсь… что она могла быть права…
Этот шепот, этот крик души, был страшнее любой ярости. Потому что он означал одно: кошмар из тетради был реален. Он жил в нем. Боролся. И проигрывал. А я… я стояла на краю бездны, держа на руках своего сына, и не знала, протянуть ли руку помощи мужу, в чьих глазах мелькало безумие его матери, или бежать. Куда угодно. Подальше. Пока не поздно. Пока наш сын не стал частью этой безумной "Миссии".