Он ненавидел меня. Я чувствовал это кожей, каждым нервом. В его взгляде плескалась нескрываемая злость, слова, брошенные вскользь, обжигали едким сарказмом. Но при этом, словно заколдованный, он настойчиво пытался стать моим другом.
Он появлялся в самые неожиданные моменты, предлагал помощь, звал на встречи. Его попытки были неуклюжими, натянутыми, пропитанными той же ненавистью, что и его взгляд. Э
то было похоже на танец змеи и кролика: я пытался увернуться, он – затянуть в свои объятия.
Почему он так поступал? Что им двигало? Жажда власти? Желание унизить, сломить, а потом добить? Или, может быть, за этой ненавистью скрывалось нечто иное? Нечто, чего он сам боялся признать?
Я не знал ответа. Но понимал одно: в этой странной, извращенной дружбе скрывалась опасность.
Он был как бомба замедленного действия, готовая взорваться в любой момент, и я, словно зачарованный, не мог от него отдалиться. Мне оставалось только ждать, когда его ненависть достигнет точки кипения и выплеснется наружу, уничтожив все на своем пути.
С каждым днем напряжение росло. Его визиты становились чаще, улыбка – все более натянутой, а слова – все более двусмысленными.
Я чувствовал, как он подбирается все ближе, словно хищник, выслеживающий свою жертву. Мои попытки сохранить дистанцию лишь подстегивали его, разжигали его странное, извращенное желание быть рядом.
Однажды вечером он пришел ко мне, как всегда, без предупреждения. В его глазах плескалось что-то новое – не злость, не сарказм, а отчаяние.
Он молчал, просто смотрел на меня, и в этом молчании было больше слов, чем в любых его колкостях. Вдруг он сделал шаг вперед и протянул руку.
Я замер, не зная, что делать. Инстинкт подсказывал бежать, но что-то меня остановило. Может быть, любопытство. Может быть, надежда. Может быть, я просто устал от этой игры в кошки-мышки. Я принял его руку.
Его прикосновение было холодным, дрожащим. Он сжал мою ладонь и прошептал: "Прости".
В этот момент я понял, что за его ненавистью скрывался страх.
Страх одиночества, страх быть отвергнутым, побеждённым, страх признать свои истинные чувства.
И я, сам того не желая, стал для него тем, кто мог избавить его от этого страха. Но какой ценой?