ПРЕДЫДУЩИЕ ЧАСТИ ЦИКЛА "Россия в 1839 году" - размышления о многом" - В ИЛЛЮСТРИРОВАННОМ КАТАЛОГЕ "РУССКIЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Поверхностность и верхоглядство, связанные единственно со снобизмом де Кюстина, не удосуживающегося навести хотя бы беглые справки об увиденном (мы хорошо помним столичную "Елогную" улицу, утверждение о том, что "все русские - скверные моряки" и много ещё чего), лишний раз доказываются рассказом о его путешествии из Ярославля в Нижний. Проезжая мимо Костромы, маркиз мимоходом бросается такой фразою:
Вчера утром я посетил монастырь в Костроме, где мне показали покои Алексея Романова и его матери; из этого пристанища отправился он, чтобы воссесть на престол и основать правящую поныне династию...
Велико дело - спутать отца и сына!.. Кто их там разберёт - этих русских! Зато уж возможности лишний раз уколоть нас заезженной как ноющий зуб сентенцией автор не упустит ни за что!
- Монастырь (Ипатьевский - "РРЪ") походил на все прочие; по зданию меня водил молодой монах, который явно не изнурял себя постами и издалека пахнул крепким вином; такие упитанные молодые иноки нравятся мне менее, чем седобородые старцы монахи или же безволосые попы. Сокровища монастыря также походят на виденные мною в других местах. Знаете, что такое Россия, в двух словах? Россия — это страна, где повсюду видишь одно и то же, встречаешь одних и тех же людей. Это настолько верно, что по приезде куда-либо всегда чудится, будто перед тобою те же предметы и лица, с которыми расстался в другом месте.
А мы вот, любезный читатель, люди куда более объективные и доброжелательные, и не станем в запальчивости вторить маркизу: иностранцы - все на одно лицо, и все как один - невыносимые снобы, не удосуживающиеся хотя бы вникнуть в сердцевину и самую суть государства, в которое приехали незнамо зачем - вероятно лишь с тем, чтобы удостовериться в незыблемости чувства собственного превосходства, основанного, впрочем, на очевидной ложности такого заблуждения. Путешественники канала, вероятно, помнят начатый в августе цикл РРЪ о железной дороге XIX века и одного из упоминаемых в нем авторов - тоже француза Теофиля Готье. Визиты в Россию нашего де Кюстина и Готье разделяют всего каких-то двадцать лет, но - какой диссонанс меж двумя их книгами!!.. "Россия в 1839 году" сочинена, кажется, невыносимо больным и несчастным человеком, использующим первый встреченный предмет ли, человека ли или пейзаж с тем, чтобы немедленно оплевать, высмеять и пропустить оный чрез жернова своего престранно устроенного мозга. Заметки Готье написаны автором любознательным, наблюдательным и - главное - доброжелательным. Однако же противники Российской Империи водрузили на свои штандарты именно злосчастный маркизов опус, а поруганная, униженная и ограниченная после недавней войны в своих геополитических возможностях Россия 1859 года глазами месье Теофиля как-то мало кого интересует, а потому практически неизвестна. А жаль!.. Впрочем, не станем глумиться над бедным маркизом - ведь ему не суждено дожить до 1859 года, как не суждено и прочесть книгу Готье!
Очередным доказательством авторского офтальмического монохрома пусть будет этот отрывок:
- В значительной своей части дорога из Ярославля в Нижний представляет собою широкую парковую аллею; прочерченная почти всюду по прямой линии, дорога эта шире главной аллеи Елисейских полей в Париже, а по бокам ее идут две другие аллеи, покрытые естественным газоном и обсаженные березами. Езда здесь нетряская, ибо катишь почти все время по траве, кроме болотистых низин, которые мы переезжаем по зыбким настилам — своего рода плавучему паркету, непривычному и неудобному. Такая гать из неровных бревен опасна и для лошадей и для повозок. Раз на дороге так густо растет трава — значит, по ней мало ездят, то есть ее легче содержать в порядке. Вчера, перед поломкой, мы мчались во весь опор, и мне вздумалось похвалить красоту этой дороги своему фельдъегерю. «Известно, красиво, — отвечал мне этот тщедушный человечек с осиною талией, с прямою военною выправкой, с подвижными серыми глазами, с поджатыми губами, от природы белокожий, но обветренный, загорелый и красный от привычки к езде в открытых повозках, на вид и робкий и грозный, как подавленная страхом злоба. — Известно, красиво… Это же Сибирский тракт!» От слов его я весь похолодел. Я-то, подумалось мне, еду этою дорогой для собственного удовольствия; а с какими мыслями и чувствами брели по ней прежде множество несчастных? И вновь стали мучить меня эти мысли и чувства, рожденные воображением. Чтобы развлечься, развеяться, я езжу по следам чужого отчаяния… Сибирь!.. Все время предо мною этот ад России…
Оцените только - какая гамма чувств у этого не в меру впечатлительного француза! Едет он, стало быть, по прямой, обсаженной березами аллее, спереди - предмет его вожделений непременно с "осиной талией", как вдруг - это, оказывается, дорога в Преисподнюю! И тут же настроение его меняется с неотвратимостью обрушивающегося на одинокого путника бурана. Шизофрения?
- По такой-то равнине, лишь кое-где всхолмленной, и еду я с тех самых пор, как отправился из Петербурга: вечные болота, иногда перемежаемые полями овса или ржи, которые растут вровень с камышом; иногда, ближе к Москве, квадратики огородов, с огурцами, дынями и разными другими овощами, не нарушающие собою однообразия местности; а вдали — чахлые сосновые леса или же хилые узловатые березы; наконец, вдоль дороги — серые деревни с приземистыми деревянными избами, через каждые двадцать, тридцать или пятьдесят лье — чуть более высокие, хоть и столь же приземистые, города, где люди затеряны среди просторных улиц, напоминающих воинский лагерь, выстроенный на один день маневров; такова, повторюсь уже в сотый раз, Россия, как она есть.
- Место, где расположен Нижний, — красивейшее из всех виденных мною в России; здесь уже не просто низкие утесы, приземистым валом тянущиеся вдоль берега великой реки, не просто волнообразные складки местности посреди обширной равнины, именуемые холмами; здесь целая гора, настоящая гора, образующая мыс у слияния Волги и Оки — двух равно полноводных рек, ибо в устье своем Ока кажется столь же широкою, что и Волга, и название свое она утрачивает здесь лишь оттого, что течет не так издалека. Нижегородский верхний город, построенный на этой горе, возвышается над необъятною, словно море, равниной; у подножия этого мыса открывается целый бескрайний мир, по соседству же с ним устраивается крупнейшая в мире ярмарка; ежегодно в течение шести недель у слияния Волги и Оки встречаются купцы обеих богатейших частей света. Место это поистине картинно; до сей поры в России я любовался подлинно живописными видами лишь на московских улицах да вдоль петербургских набережных, но те ландшафты были созданы человеком; здесь же прекрасна сама природа...
Маркиз, послушайте, маркиз, вы нас уже даже не пугаете перепадами своего настроения! Мы, кажется, уже только что одним словом диагноста-любителя исчислили природу синусоид ваших ощущений. Но, тем не менее, отрадно, что Россия сумела вас впечатлить хотя бы разнообразием своих ландшафтов - хотя буквально только что (на самом деле - и двадцать, и сто двадцать страниц назад) вы сами же с занудливостью комара пищали нечто об однообразии увиденного и о том, что "видишь одно и то же".
- Я уже писал вам, что в каждом русском городе есть свой кремль — так в каждом испанском городе есть свой алькасар; нижегородский кремль имеет в окружности около полулье, с непохожими одна на другую башнями и зубчатыми стенами, змеящимися по горе, куда более высокой, нежели холм московского Кремля. Завидев эту крепость издалека, путник не может не прийти в изумление; блестящие шпили и белые контуры твердыни по временам открываются ему поверх чахлых сосен; она словно маяк, на который он держит путь среди песчаных пустошей, затрудняющих подъезд к Нижнему со стороны Ярославля. Эта национальная архитектура производит сильное впечатление; затейливые башни, своего рода христианские минареты, которыми непременно оснащен всякий кремль, кажутся здесь еще краше благодаря необычному рельефу местности — кое-где рядом с этими творениями зодчих разверзаются настоящие пропасти. Внутри укреплений, как и в Москве, проложены лестницы, по которым можно, идя вдоль крепостных зубцов, подняться до верхнего гребня утеса, увенчанного высокою стеной; эти огромные ступени, с башнями по бокам, с наклонными подъемами, с поддерживающими их сводами и аркадами, образуют живописную картину, откуда ни посмотри...
На сегодня, уважаемый читатель, лично я вполне удовлетворён. Ведь варварской Империи удалось в очередной раз поразить воображение заморского гостя. Но и он - давайте уж будем милосердны - не постеснялся выразить свои чувства со всею откровенностью, хотя - чего уж - мог бы с неохотою проскрипеть что-то вроде "дикого на европейский вкус несочетаемого сочетания Азии и Европы", "неловко испорченного по воле русской деспотии природного ландшафта" и проч. Правда, изрядная толика недоверия к будущей XVII части всё же остается: наш де Кюстин, верно, и тут, подобно известному на Руси животному, сумеет сыскать и отменное ведро с помоями, и хорошую лужу, чтобы... Ну, понятно!
А чем бы, уважаемый читатель, нам завершить сегодняшнюю главу - чтобы этак изящно оттенить маркизовы "лужи"? На мой взгляд, недурно это было бы сделать с помощью весьма недооценённого в нашем (да и прошлом, пожалуй) столетьи Николая Языкова, умевшего видеть в простом - сложное, и в на первый взгляд неброском - красивое. Чужбинная Европа, обожаемая автором "России в 1839 году", а где-то вдалеке - Россия... И, кстати, - тоже 1839 года, разумеется!
Толпа ли девочек крикливая, живая,
На фабрику сучить сигары поспешая,
Шумит по улице; иль добрый наш сосед,
Окончив чтение сегодняшних газет,
Уже глядит в окно и тихо созерцает,
Как близ него кузнец подковы подшивает
Корове иль ослу; иль пара дюжих псов
Тележку, полную капусты иль бобов,
Тащит по мостовой, работая всей силой;
Служанка ль, красота, развившаяся мило,
Склонилась над ведром, готова мыть крыльцо,
А холод между тем румянит ей лицо,
А ветреный зефир заигрывает с нею,
Теребит с плеч платок и раскрывает шею,
Прельщенный пышностью живых лилей и роз;
Повозник ли, бичом пощелкивая, воз
Высокий, громоздкой и длинный-передлинный,
Где несколько семей под крышкою холстинной,
Разнобоярщина из многих стран и мест,
Нашли себе весьма удобный переезд,
Свой полновесный воз к гостинице подводит,
И сам почтенный Диц встречать его выходит,
И "Золотой Сарай" хлопочет и звонит;
Иль вдруг вся улица народом закипит:
Торжественно идет музыка боевая,
За ней гражданский полк, воинственно ступая,
В великолепии, в порядке строевом
Красуется, неся ганавский огнь и гром:
Защита вечных прав, полезное явленье.
Торопится ль в наш дом на страстное сиденье
Прелестница, франтя нарядом щегольским,
И новым зонтиком, и платьем голубым,
Та белотелая и сладостная Дора...
Взойдет ли ясная осенняя Аврора,
Или туманный день, печален и сердит,
И снегом и дождем в окно мое стучит,-
И что б ни делалось передо мною - муки
Одни и те ж со мной; возьму ли книгу в руки,
Берусь ли за перо - всегда со мной тоска:
Пора же мне домой... Россия далека!
И трудно мне дышать, и сердце замирает;
Но никогда меня тоска не угнетает
Так сокрушительно, так грубо, как в тот час,
Когда вечерний луч давно уже погас,
Когда всё спит, когда одни мои лишь очи
Не спят, лишенные благословений ночи.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу