Дым. Он въедался в легкие, смешиваясь с пороховой гарью и едким запахом горящего металла.
Батальонный комиссар 28-го мотострелкового полка 28-й танковой дивизии Лев Федорович Дьяченко, пригнувшись, шел вдоль изрытой воронками опушки леса. Его китель был покрыт пылью и бурыми пятнами – не то грязи, не то засохшей крови.
Шум боя – треск пулеметов, разрывы мин, глухие удары артиллерии – нарастал с востока. Туда, к Слониму, откатывались остатки дивизии, попавшей в Белостокский котел еще в конце июня. Полк, вернее, то, что от него осталось, прикрывал отход.
3 июля 1941 года. Четвертый день после прорыва из котла. Четвертый день беспрерывных арьергардных боев. Людей оставалось мало. Еще меньше – патронов.
Моторизованным полк был только на бумаге. Большинство бойцов шли пешком, отчаянно усталые, с ввалившимися глазами.
Лишь горстка грузовиков да пара уцелевших бронеавтомобилей БА-10 из разведбата обеспечивали хоть какую-то подвижность и огневую поддержку.
Дьяченко знал экипажи этих БА-10 почти всех лично. Четверо человек в тесной стальной коробке. Они были глазами и кулаком полка, но и их стальные "жуки" таяли с каждым днем.
Лев Федорович подошел к окопу, где за пулеметом "Максим" сидел старший сержант, знакомый ему по фамилии – Карло, Василий Иванович. Тот, что в конце июня под Калтиненаем, контуженный, вывел из-под огня подбитый БТ-7 и спас экипаж. Теперь он командовал пулеметным расчетом.
– Как дела, Василий? – присел рядом Дьяченко, доставая кисет.
Карло мотнул головой в сторону шума боя:
– Давит, товарищ батальонный комиссар. Третьего батальона позиции. Слышите? Чаще стрельба. Значит, пехота ихняя подтягивается. Сейчас пойдут в полный рост...
Внезапно грохот боя на участке 3-го батальона резко усилился. Затрещали выстрелы в упор, послышались крики – не команды, а что-то нечленораздельное, переходящее в панику.
Через минуту из-за поворота лесной дороги показались солдаты. Нестройной толпой, без оружия, с перекошенными лицами. Они бежали назад, в сторону основных сил полка.
– Стой! Куда?! – вскочил батальонный комиссар, перекрывая гвалт.
Но его голос потонул в общем хаосе. Бегущие не обращали внимания. Их было человек двадцать, тридцать. За ними бежало еще больше людей.
– Батюшки... – прошептал Карло, хватаясь за рукоятки "Максима". – Сдаются что ли?
Дьяченко понял мгновенно. Это не сдача. Это паника. Прорыв. Если не остановить – немцы ворвутся на плечах бегущих прямо в расположение штаба и остатков полка. Это будет полный разгром.
Он выхватил наган и выстрелил в воздух. Резкий хлопок ненадолго привлек внимание ближайших беглецов.
– Стойте! – заревел он так, что перекрыл все. – Где комбат? Где Сорокин?
Молодой лейтенант, вынырнувший из толпы, запыхавшись, выкрикнул:
– Капитана Сорокина убили! Снаряд... прямо в НП! Команды нет! Немцы... танки!..
Танки. Вот оно. Слабое место пехоты, измотанной, без нормальных противотанковых средств. Слух о танках – даже если их и не было видно – мог сломать дух.
Дьяченко влез на броню ближайшего БА-10. Его командир, лейтенант с перевязанной головой, выглянул из люка.
– Товарищ комиссар?..
– Огоньку по той опушке, откуда наши бегут! Шрапнелью! Не дать немцам подняться! – скомандовал батальонный комиссар. Потом повернулся к бегущим, указывая наганом вперед, туда, откуда они пришли: – Вы куда? Назад? К немцам в плен? Или к своим – спиной?
Толпа бойцов замедлила бег, растерянно глядя на комиссара.
– Смотрите! – он указал на запад, где садилось кроваво-красное солнце. – Там запад! Там – Брест, Белосток! Там наши товарищи погибли в котле! Вы хотите осквернить их память? Трусами стать?!
Его голос, низкий, хриплый от дыма и крика, резал воздух. Бегущие окончательно замедлили шаг, стали оглядываться.
Увидели знакомое лицо комиссара, его спокойную, но неумолимую решимость. Увидели БА-10, разворачивающий башню, ствол его 45-мм пушки смотрел туда, откуда только что бежали они. Увидели Карло и его пулеметчиков, готовых к бою.
– Капитан Сорокин погиб! – продолжал Дьяченко, спрыгнув с брони и шагнув начстречу бегущим. – Значит, я теперь ваш комбат! Слушай мою команду! Взводы, ко мне! Развернуться в цепь! Гранаты к бою! За мной! В контратаку! За Родину! За Сталина!
Батальонный комиссар не медлил. Он ринулся вперед, не оглядываясь, навстречу нарастающему гулу боя. Там, где раздавались выстрелы и звучали уже не только русские, но и гортанные немецкие команды, он шел первым. Его фигура в комиссарской гимнастерке, с наганом в руке, шла прямо, не пригибаясь.
На мгновение все замерло. Потом пулеметчик Карло рявкнул своему второму номеру:
– Давай ленту! Пошли за комиссаром, черти!
Он рванул "Максим" за колеса, выкатывая его вперед из окопа.
Лейтенант на БА-10 крикнул механику:
– Вперед! Не отставать от комиссара! Огонь по кустам слева!
И пошла волна. Сначала десяток бойцов из ближайших окопов. Потом еще. Потом те, кто только что бежал, обернулись, увидели идущего вперед комиссара, услышали знакомый стрекот "Максима" Карло и резкие выстрелы 45-мм пушки БА-10. Шрапнель рвалась над опушкой, срезая молодую поросль.
– Ура-а-а-а! – крикнул кто-то хрипло.
Крик подхватили. Нестройный, но яростный. Цепь, еще минуту назад бегущая в панике, теперь катилась вперед, вслед за Львом Федоровичем. Били из винтовок, швыряли гранаты в замеченные вспышки выстрелов, шли в штыки.
Немецкое наступление захлебнулось, столкнувшись с этой неожиданной яростью. Огонь из БА-10 и пулеметов прижал их к земле. Паника сменилась яростью мщения за погибших товарищей, за командира, за поруганную землю.
Бой был коротким и жестоким. Немцы отошли. Положение батальона было восстановлено. Угроза немедленного прорыва и окружения всего полка миновала.
Лев Федорович Дьяченко, обтирая сажей и потом лицо, стоял на бывшем НП (наблюдательный пунктом) 3-го батальона. Рядом лежало тело капитана Сорокина, накрытое плащ-палаткой.
Подходили командиры взводов, докладывали о потерях, о трофеях – нескольких захваченных винтовках и ящике гранат.
Старший сержант Карло, перезаряжая пулемет, хрипло сказал:
– Ну и времечко, товарищ комиссар... Комбаты гибнут как мухи... Как же без вас теперь?
Дьяченко посмотрел на запад, где уже полыхали зарева пожарищ. Там была гибнущая дивизия, ее разбитые танки – БТ-7 и Т-26, брошенные из-за поломок и нехватки горючего. Там был Белостокский котел.
– Без "как", Василий, – ответил он тихо, но твердо. – Держаться. Пока есть силы. Пока хоть один боец стоит. Они прорвали фронт, но не сломили дух. Пока мы держимся здесь – у других есть шанс выйти.
Он обвел взглядом усталые, но теперь снова решительные лица окружавших его бойцов.
– Собираем трофеи, хороним своих, организуем оборону на ночь. Немцы еще попробуют прорваться. Но теперь они знают – за спиной у нас не пустота. За спиной у нас – Родина. И отступать нам некуда, – решительно заявил батальонный комиссар и продолжил раздавать приказы по укреплению обороны.
Он знал, что шансов у полка, у дивизии, почти нет. Знания комиссара о реальном положении вещей были горькими. Но он также знал, что его долг – быть тем стержнем, той искрой, которая не дает угаснуть воле к сопротивлению.
И пока Лев Федорович Дьяченко стоял здесь, среди дыма и развалин июля 1941-го, цепь бойцов не дрогнет снова. Потому что за ней стоял он. Батальонный комиссар. Человек, остановивший панику ценою собственной отваги и ставший для батальона последней надеждой и щитом.