В рассказе «Человек в футляре» Чехов отпускает своего героя, Ивана Иваныча Чимшу-Гималайского, в деревню — «подышать чистым воздухом». Сегодня же мы выразились бы: «подышать свежим воздухом». Мелочь? Однако, за перерождением всего лишь одного прилагательного — смена целых эпох!, запахов и наших с вами побегов от самих себя.
Город в мире Чехова— это физическое воплощение сажи и копоти. Фабричные трубы плюются чёрным дымом, мостовые весьма осязаемо (или, скорее, обоняемо))) напоминают о бесчисленных лошадях, угольная пыль удушливым облаком выстилает легкие и совесть... «Чистый воздух» — не абстракция, а насущная потребность. И подышать им => есть бегство от материальной грязи в буквальную чистоту полей, лесов, морского берега. Чистота здесь — спасение тела. И, быть может, намёк на очищение души, затянутой гарью тяжёлого прогресса XIX века. Иван Иваныч бежал от буквально видимой грязи.
Потом мир усложнился. Век Двадцатый запечатал города бетоном, а воздух — незаметной химией. Фабричный дым сменился выхлопными газами, угольная пыль — микрочастицами, неуловимыми взору. Физическая чистота воздуха стала недостижимой роскошью для горожанина, почти мифом. И язык, этот чуткий барометр общественных тревог, нашел замену. «Свежий». Какое удачное слово! Оно уже не обещает стерильности. Оно обещает ощущение. Прохладу утра после душной ночи. Лёгкий ветерок, несущий запах скошенной травы (пусть и за [м]КАДом). Оно говорит не об отсутствии грязи, а о присутствии жизни — о бодрости, о кислородном ударе по спящему сознанию. И даже сама Наука поддакивает: не так важна чистота, сколь тонизирующий эффект! А реклама и вовсе сделала свежесть и «свежий воздух» товаром. Мы купились. Не на чистоту, но на иллюзию возрождения.
Цифры сухо выщёлкивают костяшками счётов впечатляющий перевес этой подмены. Раньше, до ХХ века, язык дышал «чистым воздухом» втрое чаще. После НТРовских 50х — «свежий» уверенно душит его [чистый воздух] с соотношением пять к одному. Мы перестали бояться видимой сажи. Мы испугались невидимого смога, стресса, экзистенциальной духоты. «Свежесть» стала нашим плацебо, маленькой отдушиной в герметичном мире.
А «чистый»? Нет, он не умер. Он затих в резервациях: в ГОСТах, в сводах ПДК, где чистота измеряется в стеклянной тесноте пробирок и колб. Да сбежал в ностальгические слоганы туроператоров: «Подышите чистым воздухом усадьбы!» — в эдакую стилизацию под ушедшую эпоху. Он стал музейным экспонатом, таким же диковинным, как двойная фамилия Чимша-Гималайский.
***
Впрочем, изменились не только эпохи, мир и прилагательные. Изменилось само мышление. Постмодерн настолько изъязвил сознание, что многие – даже один умнейший человек, нескромно и лично называющий себя философом, – разучились говорить связно. Они (в своих глазах) невероятно саркастичны и остроумны: настолько, что слово “уважение” пишут теперь исключительно через “о”!
Чехов же правдив. Его герой бежал от реальной копоти на реальный простор.
Ну а нам бежать некуда.
Или мы сами стали частью той копоти?
Наш «свежий воздух» — это судорожный вздох в лифте по пути из кондиционированного офиса в кондиционированную квартиру. Побег в парк — не бегство от грязи, а ритуал самоуспокоения. Мы сменили чистоту на психологический комфорт, заменив реальность её бодрящей симуляцией.
...
Так что, выходя вечером «подышать свежестью», вспомните Ивана Иваныча. Его чистый воздух был лекарством от язв цивилизации. Наш свежий — скорее, анестезия. Мы пытаемся отыскать свободу, глоток свободы. Но дышим при этом тем, что есть. И надеемся, что ветерок обманет. Хотя бы до завтра...
.
