Мой город звуками наполнен,
Шумит дыхание его,
Совсем неслышно моего,
Хоть я собою переполнен…
Я всегда знал, что когда-нибудь этот большой чудный город обязательно меня сожрет. В сущности, он уже меня сожрал. С некоторых пор я всего лишь призрак в лабиринте его бесконечных улиц, не более того. Даже мой добродушный пес по кличке Горький – и тот порою смотрит на меня так, как обыкновенно смотрит голодный бродяга на живописные объедки с обеденного стола. Ишь, как ушами стрижет, крокодил недоделанный. Будто чует, обжора, что не сегодня так завтра его одичавший хозяин непременно отчалит на тот свет, оставив ему на завтрак вчерашние мечты о сытой жизни.
Не подумайте только, что мой четвероногий товарищ падок на человеческие останки. Уверяю вас, он добродушен и кроток, словно божья овца, но когда в вашем желудке играет изголодавший оркестр, а хвост тащится по асфальту, словно грязная мочалка, то добродушие становится обременительной роскошью, а кротость мешает добывать пропитание там, где главным смыслом существования является поиск пищи и безопасный кров для ночлега.
Увы, таков мой мир. И нужно признаться, что иной картины мироздания я не знаю. Более того, старик Сомов вообще убежден, что других реальностей не существует. Есть только наша грубая индустриальная действительность, у которой нет иной задачи, как превратить Вселенную в грандиозную помойку.
– Оглянись вокруг, парень, – с большим чувством юмора сказал он мне третьего дня, когда вся наша компания сидела у вечернего костра. – Разве ты не видишь, что все цивилизации развиваются однообразно. Эволюция приводит их к единому виду – виду собак и людей. Представители этого вида никому не нужны. Их выкидывают на обочину жизни за ненадобностью, чтобы они не мешали неведомому прогрессу…
– Ну а мы-то здесь причем? – заметил я.
– Ну как же!.. – рассудительным тоном пояснил Сомов. – Ведь вы же с Горьким являетесь наглядным образцом человеческого общества. Вы, как братья-близнецы, Поздник. У вас даже глаза похожи, не говоря уже о походке у двух горемычных особ, случайно вышедших на прогулку, длинною в целую жизнь!
Горький приоткрыл свои томные гляделки и приглушенно заворчал, как бы намекая старику Сомову, что всякие сравнения относительны, чего не скажешь о нескончаемой болтовне людей.
Выслушав Сомова, я только хмыкнул, не преминув, разумеется, сделать вид, что очень люблю, когда мне рассказывают сказки. Однако этот старый уличный мудрец, поднаторевший в дедуктивном методе не хуже покойного Шерлока Холмса, спокойно продолжил:
– Посуди сам, Поздник... – он достал из кармана пахучий окурок дорогой сигары и с наслаждением закурил. – Если смотреть на тебя со стороны, то ты похож на бесхитростного дикаря с собакой, приехавшего из далекой деревни в самое сердце деградирующей империи. Более того, даже твой пес кажется куда более одухотворенным, чем большая часть современной публики. И подобный факт заставляет меня с тревогой относиться к вашему безмятежному будущему.
– Они даже на базарных девок не рычат! – живописно скалясь, произнес Одноногий Весельчак Пиподи.
– У них на это голоса не поднимаются! – добродушно добавил Дока Адамсон.
– А может у них вообще уже ничего не поднимается! – ироничным тоном изрек Весельчак Пиподи, и все разом захохотали. В отблесках пламени физиономии собравшихся бродяг казались масками клоунов. Я тоже раздвинул губы в улыбке, но скорее для виду, дабы не обижать стариков своим глубокомысленным молчанием.
– А чего вы хотите от тех, кто с детства брошен родителями на произвол судьбы и в принципе далек от нормальной социальной адаптивности, – серьезным голосом заключил наш господин Эббштейн, кладя ладонь на лохматую голову моего дремлющего пса.
После таких грустных слов все живо приумолкли и принялись дожевывать скромные остатки дневной добычи.
Нужно признаться, что матери своей я действительно не знаю. Увы, она предоставила мне полную свободу тотчас же, как только родила. Это было, если верить Сомову, в годы наивысшего культурного и производственного подъема, который проходит в нашем городе с незапамятных времен – и все никак не может закончиться. Эббштейн полагает, что это нормально, ибо бесконечные перестройки являются сутью нашего коммерческого общества, когда на смену одним казнокрадам и спекулянтам, неизбежно приходят другие, желающие шустро разбазарить то, чего не успели растащить прежние строители идеального государства. Они с Сомовым частенько об этом спорят, причем Эбб всегда оказывается прав. Впрочем, когда узнаешь, что этот человек большую часть своей жизни трудился в "Зоне Х52", разрабатывая там "Теорию плоской земли" и проект "Отроки во Вселенной", то всякие сомнения насчет его эрудиции уходят прочь.
Сомов умудрился найти меня в самом центре развалин на бывшей 247 стрит, в одном из заброшенных небоскребов.
"Ты лежал, словно новорожденный ангел… – с грустью произнес он в год моего совершеннолетия. – Вокруг тебя уже тогда теснилось столько самых разнообразных собак, что я не удивлюсь, если узнаю вдруг о твоей случайной связи с людьми".
Как я жил все последующие годы, лучше не спрашивать. Да и зачем вам знать о том, как живут бродяги, лучшими спутниками которых являются вольный ветер да переменчивая удача.
Месяц назад, например, мы с Горьким набрели на разбитую продуктовую авиетку, битком набитую мороженой лососиной. Она, видимо, свалилась с верхних кольцевых уровней, однако транспортные службы даже не побеспокоились об этом. Может, там, наверху, все давным-давно обросли таким слоем жира, что спускаться вниз за потерянным товаром, стало для них бесполезной тратой времени.
Наша мусоросборочная компания питалась этой лососиной вплоть до начала мая, пока рыба не протухла. Разумеется, подобная диета пошла моим пенсионерам только на пользу. Даже Дока Адамсон сумел поправиться на пару килограмм. А вот мы с Горьким так и остались подтянутыми и бодрыми, как и прежде. Разве что морды слегка округлились, да сил прибавилось на следующий виток жизни.
Помнится, по такому случаю Сомов произнес целую речь, доказывая нам, что счастье и фортуна всегда рядом. И всегда внезапны, если не ждешь от жизни ничего хорошего, кроме постоянных подвохов.
Конечно, с Сомовым никто не спорил. Тем более, что сегодня утром Горький унюхал эту странную штуковину, похожую на скромную электронную книжку из серии "ВГП" (Виртуальный Городской Путеводитель). Она лежала возле широко-распахнутых дверей десятого промтоварного цеха, едва припорошенная цементным крошевом, и всем своим неприметным видом являла миру весть о том, что с ней лучше не связываться.
Не знаю, почему я так подумал? Вероятно, сработала интуиция городского следопыта или чутье бывалого мусорщика. Я хотел даже уйти, игнорируя находку, но эта штуковина едва слышно звякнула, после чего передо мной тотчас же возникло живописное изображение далекого райского острова. Потом что-то опять тихонько щелкнуло, и прямо на уровне моих глаз повисла красочная светящаяся надпись:
"Наконец-то ты меня взял, бродяга".
Предельный лаконизм следующего сообщения был подобен приглашению на эшафот.
"Ты должен отнести меня в "Буркина-Фасо", – медленно прочитал я по слогам. – И без лишних слов передать в руки самого Сэма Сикорского. Передашь – получишь вознаграждение. Не передашь – ничего не получишь".
Безусловно, логика в этих строчках имелась, но я все–таки рискнул уточнить.
– "Буркина-Фасо", – членораздельно произнес я. – Не то ли это самое заведение, где обыкновенно обедает Саша Усов и вся его трижды позолоченная компания?
"Да, именно так", – немедленно отреагировало загадочное устройство, и надпись, висевшая на уровне моих глаз, неспешно поплыла куда-то влево.
Любопытно, подумал я, с интересом провожая улетающую надпись за угол десятого промтоварного цеха, какое такое вознаграждение можно получить там, где заработать билет на тот свет так же легко, как получить парализующую пулю от правоохранительных органов".
"Пока ты напрягаешь свои мозги, человек… – подначила меня эта странная штуковина, неспешно выдавая мне новую порцию светящегося текста, – твои шансы на получение солидного вознаграждения стремительно тают".
– Почему?! – сходу воскликнул я.
Ответ был холоден и ясень, как морозное утро из окна правительственного кабинета.
"Ты должен доставить меня по указанному адресу не позднее десяти часов вечера, – вдумчиво прочитал я. – В противном случае твои услуги будут необязательны".
Мы с Горьким внимательно посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, направились в сторону второго Рейтузовского района. Что ни говори, но любое упоминание о вознаграждении, тем более о солидном вознаграждении, способно взбодрить в наших заброшенных местах даже мертвого. А Рейтузовский район – это как раз такое место, через которое легче всего выбраться к Пятницкому Бродвею. Именно там, если верить упорным слухам продвинутых мусорщиков из клана Нирвана, располагалось заведение Буркина-Фасо.
Эту загадочную электронную штуковину я аккуратно запихнул за пазуху. Горький уже шустрил где-то впереди. Он, словно заправский пушистый маячок, то и дело предупреждал меня о расставленных полицейских ловушках.
Таким образом, мы абсолютно безнаказанно миновали первый, второй и третий комплексы контрольной аппаратуры, радиоэлектронные сигналы от которой поступали на пульты всесильных служб ЖКХ и сопутствующих охранных организаций, а затем вышли к самой границе Стального округа.
Здесь приходилось быть начеку, ибо узкие потайные тропы, проделанные в минных полях на подступах к городу, не всегда служили надежным способом передвижения. К тому же на выходе из них можно было запросто попасть в засаду. Их устраивали сумасшедшие Медные братья, изрядно поднаторевшие в охоте на спецназовские патрули Вантуз-минеров и Зачистильщиков бомжей.
Честно говоря, об этих Медных парнях никто толком ничего не знал, однако это не мешало мне испытывать к ним чувство необъяснимой симпатии и уважения. Конечно, симпатизировал я им не за медные бляхи в одежде. Мне также были безразличны их независимые взгляды и упорная тяга к антиправительственным выступлениям, хотя не скрою, у любого нормального человека такие вещи всегда вызывали и вызывают явные приступы мелодраматической солидарности и бурные восторги. Просто мне всегда были по душе те, кто невзирая ни тяготы быта и лишения судьбы старается жить с ясным чувством собственного достоинства и по мере сил и возможностей напрочь отказывается вписываться в современную систему "закона, порядка и классового неравенства, основанного на цифровом контроле за населением".
Пару раз, когда мы уже подходили к границе второго Рейтузовского района, я видел вдалеке мелькнувший окуляр подвального перископа, а может быть, оптический прицел снайперской винтовки, но даже не сделал никакой попытки укрыться в ближайшей канализационной трубе или разбитом подъезде. Я попросту знал, что если бы нас захотели "грохнуть", то сделали бы это, не прибегая к показу шпионской оптики.
Потом Горький нашел какой-то потайной коммуникационный путепровод, и мы долго шли по нему в сторону Пятницкого Бродвея. На выходе Горький чуть задержался, деловито описав останки письменного стола, ящики которого были доверху набиты старыми открытками с изображением иных миров.
Наверху нас уже ждали. Слава Богу, это оказалась малочисленная группа из соседних окультуренных мусорщиков. Правда, парни тут были куда моложе моих старых интеллектуальных ворчунов.
– О, Поздник, – культурно молвил один из них, пытаясь выглядеть закадычным товарищем. – Надеюсь, наши чумовые физиономии не слишком испугали тебя и твоего неприметного друга?
По ехидному тону, а более всего по изношенному плащу из брезентовых обрывков, накинутому на широкие плечи закоренелого торговца запрещенным галлюциногенным снадобьем, я мигом узнал Кудрявого Братишку Сью. Он имел кличку Барыга и был весьма популярен у раскосых женщин востока, издревле осевших на берегах тихого портового сектора и, конечно же, в полиции. Его знавали многие в наших сказочных окрестностях, унавоженных разнообразной промышленной дрянью до такой немыслимой степени, что, казалось, весь мир является одной грандиозной свалкой, создаваемой человечеством не иначе как для проверки божественного долготерпения.
Популярность "Братишки" подкреплялась изрядной долей подозрительных слухов, суть которых сводилась к тому, что Сью имел самые непосредственные отношения с обширными представителями Подземных городских племен, где получал прямой доступ к мистическим контактам с высшими слоями общества. Некоторые даже всерьез полагали, что он пользуется покровительством самого сияющего мэра. Впрочем, лично меня это никак ни касалось. Я знал одно: что этому не в меру улыбчивому бродяге, слегка отягощенному манерами недоделанного аристократа, находиться здесь, на нейтральной полосе Холодного перемирия, было крайне опасно. Его место располагалось в шумном двенадцатом округе для откровенных "толкачей". Именно там, где по обыкновению околачиваются предприимчивые коммивояжеры, способные всучить любому простаку все что угодно, включая стеклянные шарики с островов Доминика и Барбадос (выдуваемых неподалеку – в лавке у Симы Первого) и заканчивая антикварной мебелью, только что сколоченной в подвальчике у лысого столяра Джузеппе (кстати сказать, немого от рождения).
Кудрявого Братишку Сью сопровождала тройка молчаливых друзей. Одного из них звали Фиксой. Он специализировался на профессиональном имидже юродивого калеки, что составляло серьезную конкуренцию моему Одноногому Весельчаку Пиподи, так как оба частенько занимали одну и ту же позицию на углу Тридцать шестой авеню и Переулка висельников.
Тройка не обратила на меня никакого внимания. Компания с любопытством уставилась на моего "милого" пса.
Горький, естественно, старательно обнюхал каждого из них, после чего поднял лапу возле крайнего справа, и, заинтересованный куда более занимательными вещами, побежал в сторону ближайшей мусорной кучи. Без сомнения, ее сбросили из грузового геликоптера совсем недавно. От силы день или два назад.
– Я гляжу, собачка твоя отъелась слегка, а, Поздник? – лениво произнес Кудрявый Братишка Сью, тыча грязным пальцем в сторону моего добродушного четвероногого товарища.
– Рад, что ты это заметил, дружище, – с улыбкой ответил я. – В противном случае тебе и твоим молчаливым ребятам пришлось бы пойти к нему на завтрак.
Кудрявый Братишка Сью от души рассмеялся, а вот его друзья – нет, что меня очень и очень огорчило.
– Похоже у твоих ребят наблюдаются серьезные проблемы с чувством юмора? – осторожно заметил я. – Надеюсь, Сью, это не траур по незаметно уходящей молодости?
Кудрявый Братишка Сью скептически ухмыльнулся, после чего коротко сообщил, что метрах в семистах от нас окопались бравые мальчики из отдела Сухопутных ловцов за канализационными черепами.
– Кроме того, – он смачно сплюнул. – Сегодня наблюдается активное передвижение налоговых патрулей. А тут еще ты, Поздник, со своим сомнительным чувством юмора. Таким же паршивым, как и твоя постная физиономия.
Подбежавший Горький весьма неодобрительно глянул на "Барыгу", а затем уже, жестко вцепившись в обшлаг его длинного изношенного плаща, бесцеремонно оторвал от него приличный кусок ткани.
Чтобы не возникло конфликта на пустом месте, пришлось скоренько выдать Сью остатки не только нашей жареной лососины, но и две неприкосновенные банки китайской тушенки.
Видя столь немыслимую щедрость, Кудрявый Братишка расцвел, как перезрелый подсолнух, и велел своим слегка подобревшим ребятам собрать небольшой уютный костерок.
– Не люблю откладывать обед и ужин в долгий ящик, Поздник, – с видом истинного лорда сказал он в этом месте. – Тем более, что в наши дни никто не знает, каким будет его фирменный завтрак.
За обедом, приправленным дешевым пивом и невероятно длинной полукопченой колбасой, украденной, вероятно, из супермаркета Семь центов, что располагался возле площади Святых фараонов, мне удалось выяснить наиболее выгодные подходы к Буркина-Фасо.
В свою очередь, Кудрявый Братишка Сью деликатно справился на предмет моей загадочной находки, которую я для большего удобства отложил в сторонку. При этом он сделал вид, что питает к ней чисто легкомысленный интерес.
Его молчаливые компаньоны поступили точно таким же образом, полагая, наверное, что я ничего не замечу.
Чтобы успокоить любопытство моих собеседников, пришлось сочинить для них поучительную историю о том, что перед ними находится электронная чудо-книжка без картинок, содержание которой сводится к довольно посредственному повествованию о легендарной жизни одного древнего царя по имени Соломон.
– Дело в том, господа мусорщики, – сказал я скучным тоном, – что этот самый царь, во времена оные, являлся, в своем роде, неким праведным прокурором. Он занимался судопроизводством и сочинял притчи о том, что вся наша жизнь не более чем суета сует и покуда одни разбрасывают камни, другие их собирают… И так далее и тому подобное, пока "крыша не поедет"…
Услышав такие степенные речи, как богоугодная отповедь о некоем библейском прокуроре, чья мудрость не поддаётся никакому здравому смыслу, моя сиюминутная паства несказанно помрачнела, после чего её интерес к электронному чудо-предмету незамедлительно испарился. Напоследок я поблагодарил благодушную компанию за предложенное угощение, особо отметив безразмерную прелесть полукопченой колбасы (где они её раздобыли, черт их разберет), и неспешным шагом вконец обожравшегося путника отправился дальше.
Горький уже трусил далеко впереди, жизнерадостно виляя задницей. Было видно, что останки пищи и прочие объедки с "барского стола" оказали на него самое благотворное влияние.
Таким образом мы пересекли нейтральную полосу "Холодного перемирия" и углубились в полупустынные дебри заброшенных строительных корпораций.
Если не считать короткой яростной перестрелки, неожиданно вспыхнувшей между какими-то отчаянными психами возле центральной отопительной системы, мы довольно удачно миновали карантинный кордон вездесущих медицинских работников и вышли к Пятницкому Бродвею. Тут было безопасно, так что не прошло и получаса, как перед нами возникло знаменитое заведение Буркина-Фасо.
Что меня сразу смутило, так это удручающее изобилие роскошных лимузинов, загромождающего всю проезжую часть. По-моему, даже Горький при виде столь возмутительной роскоши (стоимость которой превышала бюджет иного государства), сделал неутешительные выводы относительно коммерческих возможностей своего крайне необустроенного хозяина.
В подобных случаях старик Сомов обычно говорит, что чем нагляднее и бессмысленнее кажутся нам чьи-то материальные капиталовложения в собственную жизнь, тем осмысленнее должен выглядеть поиск духовного начала в каждом из нас.
Таким образом, вспомнив о поиске, мы наконец-то вошли в заведение Буркина-Фасо.
Естественно, при виде нас, челюсти у собравшейся публики буквально рухнули на столы. Так мы и стояли друг против друга: с одной стороны, невысокий крепкий человек (одетый в синие джинсы и потертую кожаную куртку) а также его громадный пес. А с другой – кучка сытых господ, способных потратить целые состояния в бессмысленных попытках утолить свои примитивные потребности.
Так вот этот человек преспокойно смотрит на публику своими чистыми голубыми глазами, держа на коротком поводке "маленькое" чудо света под названием "Собака – друг человека". Если учесть, что этот друг весит неменьше центнера, то становится понятен тот удивительный прием, каковой нам оказали.
– Мне нужен Сэм Сикорский, – негромко сказал я, вполне вежливо обращаясь к мордастому охраннику, на лице которого ясно читалась должность вышибалы.
Когда челюсти собравшейся публики нехотя вернулись на свои места, прозвучала ответная реплика этого несчастного верзилы, которого я почему-то мысленно окрестил Мухобоем.
– Здесь собакам находиться запрещено, – процедил этот хорошо вышколенный субъект, после чего откуда-то сверху заиграла духовная музыка Иоганна Себастьяна Баха (кажется Adagio re minore, которое я очень люблю), послышался звон серебряных вилок и над утопающими в зелени столами поплыл тихий звук неумолчных светских разговоров.
– Повторяю… – настойчиво произнесли у меня над ухом, – здесь собакам находиться запрещено.
– В таком случае, что ты тут делаешь? – деликатно справился я у своего несколько грубоватого собеседника.
Мой незатейливый вопрос настолько потряс Мухобоя, что он целую минуту не мог прийти в себя. Его привел в чувство Горький. Он с большим неудовольствием дернул этого простодушного парня за фалды длинного малинового фрака, явно намекая, что если вокруг так много вкусной еды, то следует заняться её употреблением, а не действовать друг другу на нервы.
Увы, чувство юмора у охранника отсутствовало совершенно.
– Если ты сейчас же не уберешься отсюда, – угрожающим тоном заявил он, брызгая на меня слюной, – то из тебя сделают место одинокого захоронения.
Три атлетические фигуры, мгновенно возникшие из ниоткуда, дали мне ясно понять, что культурного диалога не получиться.
Слава Богу, что тут заново вмешался Горький. То есть, пока я старался втолковать охране, что в этом чудесном мире, наполненном божьим промыслом по самую макушку, есть такая штука, как дипломатия, он без лишних затей цапнул Мухобоя за яйца и угрожающе зарычал. Между прочим, когда мне хамят, он всегда так поступает. В подобных случаях старик Сомов обыкновенно говорит, что в силу наших индивидуальных особенностей, каждый человек на Земле понимает только тот язык, которому его обучили с детства. Наука когда-нибудь обязательно решит эту проблему, ну а до той поры, нам придется терпеть присутствие друг друга самым мужественным образом.
Таким образом, пока я медлил, пытаясь найти верный порядок слов при контакте с умственно-отсталым населением, мой умный пес легко справился с возникшей ситуацией.
– Видите ли, ребята… – крайне взвешенно произнес я, стараясь сдерживать своего питомца от агрессивных действий, – мне, как я уже говорил, нужен человек по имени Сэм Сикорский. Я принес ему то, что он вероятно потерял, находясь в районе десятого транспортного цеха.
– Гариллыч… – торопливо проговорил один из охранников, с участием наклоняясь к бледной физиономии Мухобоя. – Может, он принес потерянный акселератор Джонсона, который мы ищем уже вторую неделю.
Даже сквозь адскую боль на крупном лице Гариллыча проступили признаки очевидного любопытства. Он слегка кивнул и медленно процедил:
– Покажи, что ты там приволок, полудурок.
Разумеется, на полудурка я ничуть не обиделся (поскольку вежливость – это удел королей), а вот на тон, которым это было сказано, очень. А тут еще Горький, который очень не любит, когда вдруг облаивают его хозяина. Так что говорить лишний раз о том, что пришлось пережить несчастному Мухобою я лучше не буду.
После того как были приняты положенные в такой драматической обстановке извинения и немного ослаблена хватка Горького (а он способен перегрызть бейсбольную биту за пару секунд), я немедленно достал из-за пазухи электронную чудо-машинку и несколько театрально предъявил её на обозрение секьюрити.
Один из них (самый смышленый), едва завидев краешек моей таинственной находки, в мгновение ока скрылся между накрахмаленными столиками, а вместе него появились два подтянутых молодых человека с глазами хладнокровных убийц.
– Следуй за нами, – молвили они почти синхронно.
– Позвольте… – начал было я, но меня тотчас же взяли под локти, а затем ловко набросили на голову черный мешок (один раз со мной уже такое проделывали, когда я умудрялся таскать французские батоны с пятой кондитерской фабрики имени Рамаяны), и без лишних разговоров поволокли в неизвестном направлении. Я, конечно, оказал сопротивление, однако удар бутылкой по голове сделал из меня безмолвную куклу. Последнее, что донеслось до моего слабеющего рассудка, был грозный рев Горького. Этот трубный хорал мигом подхватила какая-то истеричная дама, за ней другая, и в роскошном зале Буркина-Фасо начался спектакль, суть которого я благополучно пропустил.
Когда меня, наконец-то, поставили на ноги и сняли черный мешок, оказалось, что нахожусь я в просторном кабинете, а компанию мне составляет пятерка респектабельных пожилых людей. Они сидели за большим дубовым столом, величиной с маленькое футбольное поле, и делали вид, что весь мир находится у них в руках. Их окружало едва заметное силовое поле, по которому время от времени проскальзывали легкие сполохи неонового света.
Невзирая на дикую боль в затылке, я позволил себе слегка расслабиться и обратить внимание на дорогую мебель и целый ряд совершенно изумительных картин, которые висели на стенах этого таинственного помещения. Не могу сказать точно, но, по-моему, слева от меня находился известный портрет кисти Пинтуриккио "Мальчик в голубом", а вот справа висел чрезвычайно дивный европейский пейзаж, написанный рукою знаменитого мастера Ван Дейка, а может и самим Рубенсом (я их всегда путал).
Из прочих украшений наличествовали четыре весьма пристойные китайские вазы династии Юань, и какой-то крайне бестолковый набор разбитой глиняной посуды, похоже доставленный сюда прямиком из пещер каменного века. Заканчивалась вся эта колоритная экспозиция тремя ужасными русскими сундуками (вероятно, времен самого Ивана Грозного) и одним превосходным древнегреческим панно, прикрепленным к высокому потолку самым изуверским образом.
Убаюкивающая тишина, дорогая мебель, роскошные произведения искусства и даже эти три ужасных русских сундука времен Ивана Грозного мне очень приглянулись, а вот публика – нет. Их было, как я уже говорил, пятеро. Они практически ничем не отличались друг от друга. Их словно специально изготовили по заказу безымянного крестного отца, добротно выполненному какой-то сердобольной наседкой. Разве что у того, кто располагался в середине этой странной пожилой компании, нервно дергался левый глаз. Общая ухоженность, зрелая полнота, холеные руки и фальшивый набор ангельских улыбок не могли скрыть тяготы их существования. Видимо эволюционная борьба за криминальное существование отнимала у них последние силы.
– Итак, дружок, – с притворной ласковостью сказал один из них, – что ты нам принес?
– Я принес вам мир, господа… – бодренько ответил я. – И, конечно, эту чертову чудо-машинку.
– Покажи её нам, – вежливо попросил второй.
– Э–э… – несколько натянуто произнес я, – видите ли, мне поручено вручить ее лично Сэму Сикорскому.
– Считай, что уже вручил, – добродушно проворковал третий.
Я сделал удивленные глаза, и мои губы сами собой произнесли сакраментальную фразу.
– Э, господа, сначала я хотел бы получить обещанное вознаграждение.
– Какое вознаграждение? – мрачно изрек четвертый.
Я всегда замечал, что когда речь заходит о деньгах, с физиономиями людей происходит неуловимая метаморфоза. Из благодушно улыбчивых они запросто превращаются в застывшие маски рядовых кассиров. Так и здесь. Стоило мне заикнуться о финансах, как вся эта ухоженная компания надолго замолчала.
Мучительный процесс мышления, который происходил в комнате, заставил меня всерьез задуматься над тем, что я вообще делаю на белом свете, если встречаю на своем пути подобные лица?
Ответ не заставил себя ждать. Парочка все тех же подтянутых молодых людей с глазами хладнокровных душегубов проворно залезла ко мне за пазуху и, помимо всего прочего, молча вытряхнула из меня всю душу.
Что касается моей души, то ее немедленно бросили на произвол судьбы, а вот мою непонятную чудо-книжку наоборот – осторожно подняли с пола, молча и деловито обтерли дезинфицирующими салфетками и положили на футбольный стол. При виде этой штуки, сборище респектабельных злодеев снова начало подавать некоторые признаки жизни.
– Невеселый Оценщик Бобби, – озабоченно сказал первый из них. – Похож ли этот предмет на акселератор Джонсона?
– Нет, Умник Билли, – ответил второй. – Акселератор Джонсона однозначно имеет другой внешний вид.
– Может, это аппарат старины Краковского? – тихо вопросил третий.
– Нет, Сомневающийся Томми Ли, – после небольшой паузы сообщил четвертый. – Аппарат старины Краковского выглядит иначе. Он гораздо объемнее этой штуковины.
– Тогда что же это, Спорщик Гарри? – невыразительным тоном поинтересовался пятый.
Спорщик Гарри молчал.
– Может, это электронный органайзер Метью и Фло? – с большой озабоченностью спросил Умник Билли. – Тех самых, которых нам удалось закатать в цемент на прошлой неделе…
Чуть поразмыслив, компания пришла к выводу, что это вполне возможно, однако, уже спустя минуту, тот, кого называли Умник Билли, ошарашил своих друзей свежим заявлением.
– Друзья мои, – нахмурив мордастый лик, произнес он. – Возможно, перед нами магический прибор Элво Эшкина, – Говорят, что с его помощью можно легко проверить умственные способности любого человека.
Тут они воззрились на меня такими внимательными глазами, что клянусь Небом, мне стало очень неуютно.
Это конец, с тревогой подумал я (ведь если при вас упоминают неких Метью и Фло, закатанных в цемент без очевидных пояснений, то всякие надежды и планы насчет собственного долголетия превращаются в абсолютную абракадабру).
Чтобы скрыть минутную слабость, я поднял руки в примирительном жесте и без лишних затей предложил собравшейся публике не делать никаких скоропалительных выводов.
– Господа, – с притворной уверенностью заявил я. – Мне не раз приходилось участвовать в подобных беседах и буквально со слезами на глазах наблюдать, как множество самых здравомыслящих людей торопятся принять неверные решения. Так однажды один из известнейших представителей предпортового района, по имени Вайшнава Лазурит, решил жениться на дочери почтенного мистера Дюррекса – второго по значимости лица в мыловаренном концерне Хуго Джордж и Сыновья. Дабы показать серьезность своих намерений Вайшнава Лазурит направился в популярную лавку некоего Шимы Хогинавы, торгующего прекрасной бижутерией и высокохудожественными предметами народных ремесел. В этой лавке Вайшнава Лазурит приобрел несколько золотых колец с самыми причудливыми свойствами, а затем пошел на свидание с мадмуазель Дюррекс.
"Дорогая… – взволнованно сказал он, раскладывая перед очаровательной женщиной комплект драгоценных безделушек, взгляни на эти кольца. Они удивительны. Одно из них имеет прекрасное свойство, а именно: безостановочно восстанавливать хорошее самочувствие у того, кто им обладает. Другое – подарить тебе вечное здоровье и некоторую иллюзию относительного счастья, правда, если ты будешь время от времени проводить в криогенной камере из чистого серебра и платины. Третье же кольцо содержит в себе такую неслыханную возможность, как отсутствие неотвратимой старости и печали. А четвертое и пятое колечко будут отводить от тебя любую беду и всяческие напасти, если, разумеется, улыбчивый продавец не ввел меня в коварное заблуждение. Какое из этих колец ты оставишь себе, чтобы стать моей законной супругой?"
Тут мадмуазель Дюррекс нахмурила брови и мудро произнесла: "Дорогой Вайшнава Лазурит, если я выберу бесконечно хорошее самочувствие, то останусь без вечного здоровья и некоторой иллюзии относительного счастья, а это уже само по себе очень плохо. С другой стороны, у меня есть выбор между неотвратимой старостью, отведенной бедой и всяческими напастями. Вернее, между их временным отсутствием, что звучит как будто тоже вполне оптимистически. Однако, из всего предложенного ты не предложил мне самого главного, ради чего в самом деле стоит жить и делать хоть какой-нибудь мало-мальски значимый выбор".
Тогда Вайшнава Лазурит погрузился в собственные мысли и принялся думать над тем, что же он такое упустил в своих романтических отношениях с молодой женщиной. Говорят, что с тех пор ему снятся кошмары, в которых он гоняется за призраками любви, удачи и счастья.
Когда я закончил свой небольшой глубокомысленный рассказ, в помещении стало тихо, как в могиле.
– Я пока не улавливаю сути… – озабоченно произнес Умник Билли, – но, похоже нам явно пудрят мозги.
– Нет… – тихо сказал Сомневающийся Томми Ли. – Нам рассказали поучительную историю о кольцах вечного счастья, мораль которой должна вселить в нас сомнения в собственных поступках. Это же очевидно.
– Кроме того… – недовольно обронил Спорщик Гарри, – здесь прозвучала информация о мыловаренном концерне Хуго Джордж и Сыновья, о котором я лично слышу в первый раз.
– Увы, давайте сначала разберемся с этой машинкой, а после займемся посторонними концернами на наших территориях, – веско заключил Невеселый Оценщик Бобби, после чего в комнате повисла напряженная пауза.
После таких слов знакомая парочка молодых людей с глазами хладнокровных убийц, молча вытащила из своих бездонных карманов диковинные приборы и деловито проверила меня на наличие огнестрельного оружия и остро-режущих предметов. Затем они проделали аналогичную операцию с моей электронной чудо-книжкой. Убедившись, что все в полном порядке и опасаться нечего, они тихо отошли в сторону и, как две молчаливые статуи, синхронно застыли у дверей. В тот же миг где-то над головой раздался негромкий щелчок, и силовое поле, отделяющее меня от подозрительных олигархов преступного мира, исчезло.
Мое непонятное чудо-устройство сходу пробудилось. Верхняя его половина медленно приподнялась, и над футбольным столом повисло яркое разноцветное сияние. Постепенно оно сгруппировалось в небольшой энергетический шар, наподобие спелого апельсина, после чего из него брызнул такой мощный поток ослепительно света, что все, кто был в кабинете, моментально оцепенели. Наконец, когда фейерверк начал угасать, из "апельсина" одно за другим поплыли такие слова.
"Сэм Сикорский, у тебя и твоих людей осталось ровно минута, чтобы раскаяться во всех своих злодеяниях и сказать "последнее прости" этому прекрасному миру. Надеемся также, что свежие взгляды на торжество закона и социальной справедливости сделают ваш уход более осмысленным. Сообщение передано от имени инспектора Густава Эрриксона, а также его знаменитого отдела по борьбе с международной преступностью".
Потом полыхнуло так, что, казалось, весь мир пошел в разнос. Меня, как и Адольфа Гитлера, спас большой дубовый стол, размером с хорошее футбольное поле, и, конечно же, мой верный пес по кличке Горький. Мало того, что он обслюнявил мою исцарапанную физиономию вплоть до полного безобразия, но и каким-то изуверским образом буквально выволок мое тщедушное тело к автомобильной стоянке. Тут меня уже поджидал один слегка развязный тип, облаченный в мундир полицейского чиновника. Он склонил надо мной свою крупную участливую морду матерого агента государственной безопасности и с печалью в голосе поведал мне о том, как тяжко нынче живется тем, кто изо дня в день стоит на страже мирового правопорядка.
Из его чрезвычайно доверительного рассказа я тотчас же узнал, как были ликвидированы такие видные руководители криминального общества, как чернокожий красавчик Мвана Рокуэл, железобетонный громила Стека Байнов, тихий упырь Вита Нова, принц воров Сбигнев Простак, алкогольный магнат Марра Финн, железнодорожный ломовик Бука Джобсон и целый ряд других выдающихся бандитов нашего крайне аморального времени. Их постигла та же "небесная кара", что и моих недавних респектабельных собеседников.
Я жадно слушал уголовную хронику этого словоохотливого борца за вечный мир, и чувствовал, как теплая струйка крови медленно стекает у меня из рассеченной брови куда–то за шиворот.
– Парень… – прозвучало надо мной напоследок. – Ты герой нашего времени… Ты сумел доставить архиважный кумулятивный прибор нового поколения ФЕЛИЧИТА-005 в самую сердцевину порочного бандитского гнезда. Этот электронный чудо-инструмент (с его импульсной начинкой), который действует на основе "Нравственного императива", а также по принципу "Возьми то, не знаю что, и принеси туда, не знаю куда", разработан лучшими умами всего прогрессивного человечества. Эффективность его работы тем значительнее, чем нелепее кажется его применение.
Полицейский на минуту смолк, взирая на меня с высоты своих государственных обязанностей, затем сурово нахмурил брови и продолжил:
– Сынок! От имени и по поручению администрации нашего города приношу свои извинения! Более того, я с горечью признаю, что такому явлению, как использование случайного человека в целях диверсионной криминалистической работы, не место в нашем обществе. Однако, когда необходимо отчистить Вселенную от всякой заразы, то поневоле приходится пускать в ход любые подручные средства.
Потом он удалился, как удаляется мираж в обезвоженной пустыне. Только Горький остался рядом. Мы лежали бок о бок и смотрели на крохотные ночные звезды, едва проступающие на ночном небосклоне. В эти секунды я с грустью подумал о том, что дорога между хаосом и порядком всегда ведет к свету. Только свет этот иногда несут вовсе не прометеи, а простые люди. Жаль только, что нас все еще очень и очень мало…