Счастлив, кто, уподобясь Одиссею,
Исколесит полсвета, а потом,
В чужих порядках сведущ, зрел умом,
На землю ступит, что зовет своею.
Когда ж узрю Луару, что лелею,
Мою Луару, мой убогий дом
И дым над крышей в небе голубом?
Я не хочу величья Колизея.
Не мил мне мрамор. Как ни дивен Рим,
Он не сравнится с домиком моим.
На что бы ни глядел и ни был где бы,
Передо мной не боги на горе,
Не быстрый Тибр, а милая Лире
И Франции единственное небо.
Перевод И.Г. Эренбурга
______________________
Счастлив кто, как Улисс, путеводим судьбою,
Иль тот, кто за руном скитался золотым,
Проводит, воротясь к любимым и родным,
Век ровный, умудрен, спокойной чередою.
Когда увижу я - бог весть! какой порою -
В селенье милом вновь трубы знакомый дым,
Увижу тесный сад пред домиком моим, -
Владенье кровное, где душу успокою.
Милей мне хижина отцов моих была
Мне римских всех палат с их гордостью чела,
И крепких мраморов - на кровле шифер скромный;
И Тибра - галльская Лаура мне милей;
И палатинских круч - мой маленький Лирей;
И влажности морской - анжуйский воздух томный.
Перевод Ю.Н. Верховского
______________________
Оригинал
Heureux qui, comme Ulysse, a fait un beau voyage,
Ou comme cestuy-là qui conquit la toison,
Et puis est retourné, plein d’usage et raison,
Vivre entre ses parents le reste de son âge !
Quand reverrai-je, hélas, de mon petit village
Fumer la cheminée, et en quelle saison
Reverrai-je le clos de ma pauvre maison,
Qui m’est une province, et beaucoup davantage ?
Plus me plaît le séjour qu’ont bâti mes aïeux,
Que des palais Romains le front audacieux,
Plus que le marbre dur me plaît l’ardoise fine :
Plus mon Loire gaulois, que le Tibre latin,
Plus mon petit Liré, que le mont Palatin,
Et plus que l’air marin la doulceur angevine.
Joachim du Bellay
***
В этом переводческом "поединке" безусловно побеждает Юрий Никандрович Верховский: размер русского перевода ближе к оригиналу, также сохранено гораздо больше деталей текста Дю Белле. Жоашен (Иоахим, Жоакин, Иоаким) Дю Белле - один из поэтов "Плеяды", французской поэтической школы эпохи Ренессанса. Но не добавить перевод Ильи Эренбурга невозможно хотя бы потому, что ему принадлежит интересная статья о Дю Белле, в которой есть любопытные заметки о Риме в ту пору, когда поэт жил там и написал "Древности Рима" и "Сожаления", и об анжуйской деревне, которой посвящен этот сонет.
... Люди Возрождения относились к Древнему Риму как к ключу с живой водой. Таким Рим казался и Дю Белле, когда в парижской школе он зачитывался стихами Горация. Он был потрясен развалинами, хаосом небытия. Однако он был человеком эпохи, которая утверждала жизнь, и вскоре даже в развалинах нашел пафос созидания. Он писал о том, что поэты Древнего Рима живы, их устами говорит Рим. Расщепленные камни вдохновляют живых мастеров.
Рим оказался не только развалинами: в годы, когда там жил Дю Белле, еще работал неистовый Микеланджело, исполнялись впервые литургии Палестрины, архитекторы строили дворцы, сочетая гармонию Золотого века с первыми прихотями сумасбродного барокко. Направляясь от одного банкира к другому, Дю Белле окунался в близкую ему стихию искусства. Он учился писать сонеты не только у своих предшественников, но и у камней Рима, у его художников.
... Вскоре после войны, в 1946 году, я провел несколько недель в анжуйской деревне, неподалеку от родины Дю Белле. Широкая Луара то кажется полноводной, то внезапно мельчает, выступают островки. Деревья стоят на страже, как часовые. На дальних холмах виноградники; анжуйское вино очень душистое, сладковатое, с легким горьким привкусом. Воздух морской, влажный, на губах чувствуешь соль. Редки дни без солнца, и редки дни без дождя. Есть в Дю Белле нечто от этого пейзажа, от природы всей Франции. Он всегда думает, даже когда хочет забыться. Его усмешка переходит в улыбку, но он не смеется, он усмехается. Он человечен в слабостях, в ошибках, в заблуждениях. Поэт страны, которая слишком хорошо узнала, что такое война, он (впрочем, как и все поэты Франции) прославляет мир. Безмерно преданный искусству, он порой издевается над ним. Он — поэт эпохи и народа, которым не свойственны ни фанатизм, ни даже полнота веры. Это придает его стихам и мягкость, и светлую грусть. Может быть, именно в тот век Франция наиболее полно выразила свою душу. Дю Белле не был ни мудрым Паскалем, ни непримиримым солдатом, как Агриппа д’Обинье, ни «принцем поэтов», сладкогласным Ронсаром. Он не обличал, не прославлял, не учил, он оставил нам свои признания. В этом для меня объяснение его жизненности: я переводил стихи близкого мне человека, современника, которого я случайно не встретил в одном из придорожных трактиров Франции.
Юлия Н. Шувалова, 22 июля 2025 года
При цитировании и/или перепечатке ссылка на автора обязательна.