Как-то получается так, что мир вокруг нас ни хороший и ни плохой, ибо неправильно ставить какие-то знаки различия (мир не армия, хотя кое-кто всегда будет стремиться его к неё приравнять); а вообще, следовало бы давно уже ввести абстрактную форму восприятия бытия, ну хотя бы потому, что восприятие мира не лежит в плоскости логически-разумного объяснения (помните Тертуллиана с его «верую, ибо абсурдно»), потому и любого рода религию можно одновременно и «объяснить» и «не объяснить» (попутно опровергнув ранее «объяснённое», - помните из Ильфа и Петрова: «Вы еще не знаете Паниковского! Паниковский вас всех продаст и купит, и снова продаст, но уже дороже!»), и в этой вот антиномии истины существовать (и весьма, замечу, комфортно).
Впрочем, огромная ошибка человечества - это доверчивость. Всегда излишней доверчивостью страдал и я, в подавляющем большинстве случаев приписывая людям качества, им не только не свойственные, но и порой даже обманчиво противоположные существованию у них. Но это может и объяснимо. Хотя я и сам порой грешил истиной, запутывая оную до невероятности её абстрактного понимания. И что точно и наверняка, по отношению ко мне мир никогда не был чёток и выверен, и мне ближе абстракция, чем любого рода логическое объяснение бытия. Ну а вообще любое и понимание, и объяснение мира уже априори интересно. А потому я в такой дзеновской парадигме жил, ибо это было для меня лично и ближе и понятнее.
Независимо ни от чего - надо идти вперед. И к чёрту любые размышления. Надо - и всё. В этом залог успеха. Любого успеха.
И при этом я понимал, что несмотря на то, что жизнь фактически безгранична в своём стремлении к успеху, в тоже время всё может быть относительно печально в ощущении счастья. И не потому, что того нет (хотя и поэтому тоже), а от того, скорее, что достигается всё очень и очень сложно, а порой даже и невозможно. Ну, по крайней мере это так ощущается. Хотя любое наше видение — это ведь фактически ничто, так, фрагментарное (и сугубо индивидуальное) восприятие, не более (даже если способны быть и разного рода исключения).
Конечно, о многом можно было бы говорить, что это все не нужно и бесконечно обманчиво, но вот, как ни странно, все равно все происходит как-то совсем не так, как того бы хотелось нам (каждому из нас), ибо всегда найдется нечто, что заставит пересмотреть что-то. Другой вопрос - хорошо это или плохо, сейчас я просто констатирую факт. Вот ведь в чем недолга...
Но любопытно, конечно, не это. Всякий раз, когда я словно бы и пытаюсь «одуматься» да повернуть все вспять, находится что-то (свыше?), что не дает окончательной возможности мне это сделать, словно оставляя надежду, что будет иначе. Когда? Не знаю, не это главное. Важно что будет.
Иногда становилось необъяснимо и непонятно воспринимать происходящее, но при этом я отчего-то верил, что оно имеет (несет в себе) какую-то завершенность, а значит уже как бы и ничего не потеряно (а если потеряно – то рано или поздно возвратится).
Вообще, если разобраться, это, конечно же, не должно было иметь какого-то серьезного значения; равно как непонятно, по сути, что оно должно было нести в себе. Но вот ведь как порой загадочно могло быть… У меня словно создавалось впечатление, что все не совсем так, как это будет (было, будет, сейчас и прочее, - данные слова по особенному как-то не важны, ибо важно суть иное), но при этом то, что будет – уже, собственно говоря, и было. Этакое экклезиастовское что было – то и будет («Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». (Еккл.1:9)), но может и не совсем то, а лишь чуть шире. Впрочем, если это возможно, конечно, шире (да и нужно ли).
Но и не совсем даже сейчас об этом, наверное. Мир ведь, на мой взгляд, столь же загадочен, сколь и лежит порой на поверхности самое простое, что только способно существовать. Но даже если это и так, подобное совсем еще ничего не значит.
Вообще, жизненные ситуации меня всегда по-своему радовали и лишь немного огорчали; да и огорчали не потому, что было что-то не то или не так, а просто мир как таковой слишком серьезно воспринимается каждым из нас; тогда как после смерти все проходит (и в том числе проходит память о вас). А потому к чему так уж слишком серьезно раздумывать над чем-то, размышлять да горевать, не лучше ли просто жить? Жить так, как можете (способны) жить вы, жить – не мудрствуя лукаво, как говорится, и может тогда на вас спуститься благодать; ну и даже если не спустится – какая все-таки разница. Помните Экклезиаста, написавшего несколько веков до рождения Христа (так называемая «наша эра» считается со дня рождения Христа, все что было до этого - говорят, что было «до нашей эры»), что было – то и будет, и что будет – то и было:
(«Слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме. Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, - всё суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме; и предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем. Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё - суета и томление духа! Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать. Говорил я с сердцем моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». (Еккл.1:18)).
«Царь Соломон превосходил всех царей земли богатством и мудростью». («3Цар.10:23).
«…когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно». (2Кор.4:18).
«Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом». (Евр.11:1).
Можно, конечно, сколько угодно говорить о каком-то внутреннем величии того или иного человека, или разглагольствовать о необходимости подгонки истины под ту или иную категорию бытия, но ведь дело подобное никак не меняет, а все, что окунается в сверх сознание – все суть наносное. Ну, то есть, не нужное (равно как и необъяснимое) нам. А раз так, то разве необходимо было так-то уж печалиться, что словно понимая (да порой и не понимая вовсе, и, по сути, это так) происходящее, вы закрывали глаза на то или это, тогда как и закрывать глаза можно было не закрывать, ибо порой и сами не помним уже когда-то постигнутого да изученного, разве что я всегда считал, что должно сохраняться некое общее видение того или иного алгоритма постигнутого бытия, - хотя, впрочем, видимо каждому свое, каждому своё, однако. Вот ведь как бывает… (А может и не бывает, кто знает, - хотя может ведь и будет… а может и не будет… Да уж, так можно запутать и самого себя, хотя… Хотя может и запутал уже, а?).
Если я случайно (вдруг как-то случайно, нелепо и, что называется, не соответствует обстоятельствам) стал отходить от главного – направляйте (возвращайте, принуждайте) обратно. Помните, как у Ходасевича: «Бывало, думал: ради мига // И год, и два, и жизнь отдам… // Цены не знает прощелыга // Своим приблудным пятакам. // Теперь иные дни настали. // Лежат морщины возле губ, // Мои минуты вздорожали, // Я стал умен, суров и скуп. // Я много вижу, много знаю, // Моя седеет голова, // И звездный ход я примечаю, // И слышу, как растет трава. // И каждый вам неслышный шепот, // И каждый вам незримый свет // Обогащают смутный опыт // Психеи, падающей в бред. // Теперь себя я не обижу: // Старею, горблюсь,- но коплю // Все, что так нежно ненавижу // И так язвительно люблю».
У Арсения Тарковского мне очень нравится про ночь:
«Садится ночь на подоконник, // Очки волшебные надев, // И длинный вавилонский сонник, // Как жрец, читает нараспев. // Уходят вверх ее ступени, // Но нет перил над пустотой, // Где судят тени, как на сцене, // Иноязычный разум твой. // Ни смысла, ни числа, ни меры. // А судьи кто? И в чем твой грех? // Мы вышли из одной пещеры, // И клинопись одна на всех. // Явь от потопа до Эвклида // Мы досмотреть обречены. // Отдай - что взял; что видел - выдай! // Тебя зовут твои сыны. // И ты на чьем-нибудь пороге // Найдешь когда-нибудь приют, // Пока быки бредут, как боги, // Боками трутся на дороге // И жвачку времени жуют».
Ну и конечно Бродский, сразу, то что помню наизусть: «Топилась печь. Огонь дрожал во тьме. // Древесные угли чуть-чуть искрились. // Но мысли о зиме, о всей зиме, // каким-то странным образом роились. // Какой печалью нужно обладать, // чтоб вместо парка, что за три квартала, // пейзаж неясный долго вспоминать, // но знать, что больше нет его; не стало. // Да, понимать, что все пришло к концу // тому назад едва ль не за два века, - // но мыслями блуждать в ночном лесу // и все не слышать стука дровосека. // Стоят стволы, стоят кусты в ночи. // Вдали холмы лежат во тьме угрюмо. // Луна горит, как весь огонь в печи, // и жжет стволы. Но только нет в ней шума».
Или вот, из Бродского, вдогонку, тоже мое любимое: «Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере, // используй, чтоб холод почувствовать, щели // в полу, чтоб почувствовать голод – посуду, // а что до пустыни, пустыня повсюду. // Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере, // огонь, очертанья животных, вещей ли, // и – складкам смешать дав лицо с полотенцем – // Марию, Иосифа, сверток с Младенцем. // Представь трех царей, караванов движенье // к пещере; верней, трех лучей приближенье // к звезде, скрип поклажи, бренчание ботал // (Младенец покамест не заработал // на колокол с эхом в сгустившейся сини). // Представь, что Господь в Человеческом Сыне // впервые Себя узнает на огромном // впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном».
А вот Блоковское, бессмертное (два, - стихотворения, - два, сразу пришедшие на память): «Под шум и звон однообразный, // Под городскую суету // Я ухожу, душою праздный, // В метель, во мрак и в пустоту. // Я обрываю нить сознанья // И забываю, что и как... // Кругом - снега, трамваи, зданья, // А впереди - огни и мрак. // Что, если я, заворожённый, // Сознанья оборвавший нить, // Вернусь домой уничижённый, - // Ты можешь ли меня простить? // Ты, знающая дальней цели // Путеводительный маяк, // Простишь ли мне мои метели, // Мой бред, поэзию и мрак? // Иль можешь лучше: не прощая, // Будить мои колокола, // Чтобы распутица ночная // От родины не увела?», и - «Ночь, улица, фонарь, аптека... // Ночь, улица, фонарь, аптека, // Бессмысленный и тусклый свет. // Живи еще хоть четверть века - // Все будет так. Исхода нет. // Умрешь - начнешь опять сначала // И повторится все, как встарь: // Ночь, ледяная рябь канала, // Аптека, улица, фонарь».
Стихи в памяти идут потоками, и даже можно сказать эшелонами, на днях проводил эксперимент – три часа чтения наизусть (дальше дорога закончилась, знал бы – пошел более длинной, думаю пять – семь часов без проблем стихи что в памяти, если дольше – надо еще подучить; хотя изучаю все время, пока график простой: неделя - равно стихотворение, месяц - четыре, год - под пятьдесят, - там кривая составляющая дней тире ночей, - ну а вообще видимо иду с некоторым опережением графика, если, конечно, ничто не нарушит бег, - да и жизнь еще не заканчивается и границы памяти не исчерпаны – мне бы сутки напролет, да в стихах, вот тогда круговорот, в делах…).
Prof. Dr. Сергей Зелинский (чемпион мира, академик, доктор философии, профессор психологии, автор 250 книг)
(из книги: "Барашки волн земного бытия", 2019 год.