Вчера папа сказал: «Максим, собирайся, пойдём на блошиный рынок!» А сам так загадочно улыбался, будто собирался не старый хлам покупать, а настоящий пиратский клад откапывать.
— Ты чего такой довольный? — спросил я.
— Вот, сюрприз будет! — говорит. — У одного продавца «Полароид» завалялся. Это такая камера - щёлкаешь, и через минуту из неё фотография вылезает, как будто фокусник в цирке бумажную ленту из рукава тянет!
Я, конечно, сразу представил себе не просто камеру, а целый волшебный аппарат: с блестящими колёсиками, таинственными лампочками и, возможно, даже с крошечным гномиком внутри, который спешно рисует картинки, ругаясь, что опять не успевает.
На рынке папа сразу повёл меня к лотку, за которым сидел дядя в клетчатой кепке, нахлобученной до самых бровей, и с усами, как у водопроводчика из мультика — такими густыми, что, кажется, в них могла бы поселиться птица. А перед ним на полке лежала неказистая белая коробочка с потёртыми уголками, будто её сто раз роняли, но каждый раз подбирали и жалели.
— О-о-о! — завопил папа. — Да это же «Полароид» 80-х! Легендарная модель!
Дядя в кепке тяжело вздохнул, будто ему предложили продать родную бабушку, взял камеру в руки и протёр её рукавом.
— Эх, продавать-то её и не хотел, честно… — пробурчал он. — Просто поставил для антуража. Этой штукой я двадцать лет жизнь снимал…
— И что снимали? — спросил я.
Дядя вдруг оживился, словно его включили в розетку, полез в карман и вытащил потрёпанную фотографию. На ней была маленькая девочка в розовом платье, вся перемазанная чем-то липким.
— Это моя Катенька… — сказал он, и глаза у него стали какими-то мокрыми. — Ей три года было. Только мороженое ей купил, она его в кулак зажала — и тут же по всему лицу размазала. А как увидела, что картинка сама появляется, так завопила: «Папа, это магия!»
Потом он показал другую — там он сам, молодой, в джинсах-клёш таких широких, что, кажется, под ними мог бы спрятаться ещё один человек, стоял у какого-то фонтана.
— А это Рим! В девяностые ездил. Итальянцы вокруг толпились, просили их сфоткать — для них «Полароид» тогда был диковинкой. Один мужик даже сто лир дал за снимок! А я потом весь вечер пиццу на эти деньги ел.
Папа слушал, кивал, а я разглядывал камеру и думал: вот она — настоящая машина времени. Нажал кнопку, и прошлое вылезает из чёрного квадратика, как привидение из шкафа.
— Ладно… — вздохнул дядя, будто смирился с неизбежным. — Берите, если хотите. Только плёнку теперь дорого искать…
Папа отсчитал деньги, а дядя ещё раз протёр камеру и сказал:
— Вы только аккуратнее. Она же живая.
Вечером мы нашли в одном магазине плёнку (за такие деньги, что папа ахнул, а мама потом полчаса причитала: «Ну и зачем вам эта развалюха?!»). Заправили камеру и решили сфоткать нашего дворового кота Барсика.
Щёлк! — и камера с хрустом, будто нехотя, выплюнула квадратик. Мы с папой ждали, уставившись на него, как заворожённые. Постепенно на белом поле проступил силуэт… но это был не кот, а какое-то размазанное пятно с ушами и хвостом — будто Барсика переехал велосипед.
— Призрак Барсика, — сказал я.
— Зато настоящий! — засмеялся папа. — Как в моём детстве: половина фоток — просто зелёные пятна, зато свои!
И я подумал, что, может, в этой камере и правда живёт магия. Только она уже старая, подуставшая, и фотографии получаются немножко кривыми, зато волшебными — как сны, которые забываешь, едва проснувшись.
Но теперь у нас есть своя машина времени. И если постараться, может быть, из неё вылезет что-нибудь совсем удивительное. Например, папа в джинсах-клёш. Или я с мороженым на всю физиономию. Или даже сам Барсик — но уже не призрак, а настоящий, только, возможно, с тремя глазами.
Главное — верить. И не жалеть денег на плёнку.