— Елена, опять ты опаздываешь?! — Громкий голос Артёма из темноты коридора. — У тебя вообще совесть есть, а? Или работа твоя — главное?
Я бросила сумку, даже не раздеваясь: поздние смены, лестница воняет капустой, а дома — как будто в капкан попала.
— Мама, привет, — Валера выглянул из комнаты, глаза в пол, — у тебя получится помочь с задачкой?
— Пусть сам разбирается, — Людмила Ивановна, строгая худая женщина, уже стояла с чашкой у плиты: — Перестал быть сопливым — пусть работает. А то вырос, но всё ждёт заботушки!
Я сдержалась.
— Иди, Валер, я сейчас подойду.
В кухне — привычный дурдом. Артём сидит у окна, пустой стакан, телевизор глухо фонит криминальной мелодией.
— Успешная ты наша. Всё «героиня», всё «врач», а дома как приёмная мать — детдом какой-то, — буркнул он. — Даже ужин нельзя нормально поесть.
Людмила Ивановна не промахнулась:
— А я ему говорила, Елена, не всякая «карьеристка» семью потянет. Чуть что — на работу сбежала. Валеру балуешь — мужика из мальца не выйдет!
Я молча резала хлеб — чтобы не дрожали руки.
— Опять хлебом, — фыркнул Артём, — а мясо кто приготовит? Я вот из дома за женским столом не ужинал!
Я кивнула — привычно, почти автоматически.
Валера скользнул босиком, держа учебник так, что мог бы исчезнуть. Людмила Ивановна — нависла, юрко подсунула:
— Почему чашка разбита? Опять этот Валерка! Только и умеет — всё губить!
— Я нечаянно... — тихо.
— Ты видишь, как ты его разбалуешь? Своим первым мужем портить стала!
Я подавилась глотком чая, Артём вскинулся:
— Валера, за собой следи! Мать твоя — королева, а ты кто? Паж, да?
— Всё! — Голос мой был чужой. — Хватит.
Момент — и всё будто замирает. Я вижу: Валера дрожит, Артём хмур, Людмила Ивановна сверлит глазами.
— Много ты себе позволяешь, — процедил Артём. — Может, вообще со своим сыном и первым мужем к чертям поедешь?
В этот вечер я впервые не нашла слов.
Трещины в стенах квартиры будто расширялись с каждым днём: тут невозможно было дышать, смеяться, даже плакать — будто сама жизнь застряла в узком коридоре между кухней и ванной.
Я подняла глаза. Валера исчез в своей комнате.
На телевизоре мелькали лица — суматошные, испуганные.
А в доме — начинался новый бой.
Своих не щадят.
Дни — как копия друг друга: я возвращаюсь с работы, а на кухне уже сборище делёжки и упрёков. Даже запах в доме меняется — вместо пирога или травяного чая пахнет тревогой, простоявшими на сквозняке мыслями и куриным бульоном, остывшим до горечи.
— Ты опять на работе допоздна? — Артём протягивает мне грязную чашку. — Валера даже посуду за собой не может помыть, балбес.
— Устал он, уроков море, — говорю спокойно.
Но тут же вмешивается Людмила Ивановна:
— Устал! А мой Артём, значит, работал без усталости, не то что ваша молодёжь. Ты его спрашивала когда так заботливо, а, Леночка? Под себя гнёшь — и сына, и мужа!
Валера, бледный, сжимает учебник:
— Я сейчас всё помою.
— Сам должен был додуматься! — шикнула она.
Я злюсь.
— Мам, не повышайте на него голос. У каждого своё детство.
Артём усмехается, будто ловит момент для добивки:
— У тебя одно детство. Ты всегда «сильная», да только без меня бы полы мыла, и всё! Да кто бы тебя с ребёнком взял...
Я держусь, до последнего. Потому что знаю: если оспоришь — получу ещё. Если промолчу — и Валере достанется. Внутри всё похрустывает от злости и боли, но годы в больнице научили выдержке: пока не треснет — держи фасад.
Поздно вечером Валера подходит:
— Мам, можно мне в лагерь этим летом? Там ребята из параллели едут.
Я обнимаю его, шепчу:
— Конечно можно. Я всё устрою, я всегда с тобой.
Сзади слышу:
— Только на себя деньги умеешь тратить, Ленка, — подслушала. — Могла б хоть раз мужа порадовать отпуском… Всё на мальчишку, на себя… Узнала бы твоя мать, как ты с мужчинами обращаешься, ещё бы в детстве перевоспитали.
Потом — длинная суббота под командованием Людмилы Ивановны.
— Подметай под батареей, Валера!
— Я же только что пылесосил...
— Не учи меня жить! Вон пятно — это ты ли шоколадом?
— Мне нельзя? Я же не взяла, — тихо оправдывается Валера.
— Всегда врёшь! Мать твоя — та ещё выдумщица, ты такой же!
Я слышу это из комнаты, сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони.
На кухне:
— Мама, Валера не виноват, — уже стучит голос.
— А кто виноват?! Ты его воспитываешь, как хрустальное чудо! Мужика не вырастет! Артём, скажи хоть ты — он работает по дому через раз, все женщины сами всё делают?
Артём устало отмахнулся, переключая канал.
— Да отстаньте вы, девчонки, — хлопнул дверцей холодильника, — только бы пожрать да поспать.
Я срываюсь — тихо, чтобы не услышать кашля за стенкой.
— Валера, иди ко мне.
Он прижимается к плечу.
— Мам, я мешаю им?
— Нет, родной. Никому ты не мешаешь.
В тот понедельник возвращаюсь поздно — у меня смена в приёмном, новая девочка с аллергией. У двери слушаю, как Артём орёт:
— Опять эта твоя медицина! Зачем жить с женщиной, которая по ночам дома не бывает?
Людмила Ивановна сочувственно вздыхает:
— Такую не переделаешь. Всё сама, всё сама...
Я ухожу с кухни и слышу за спиной:
— Валера, иди сюда! Посмотри, как делается настоящий мужской чай!
Парень молчит, колеблется.
— Ничего, он привыкнет, — слушаю сплетни за кухней. — Таких женщин надо ставить на место! Мать твоя — королева, а ты — паж.
Я закипаю.
— Прекратите! Так со мной никто не будет разговаривать!
— Что ты сказала? — Артём резче.
— Я сказала — хватит!
— Ты тут никто! Моя мать, мои правила!
Валера всё чаще засиживается у себя. Когда захожу, он делает вид, что читает. Вместо музыки — тишина. За ночь выясняется: у него под глазом синяк.
— Откуда?
— Случайно поцарапался, — шепчет.
Но вечером я слышу, как Артём шипит, раздражённо:
— Мужиком надо быть! Если не научишься — всю жизнь будешь под каблуком у таких, как мать!
Людмила Ивановна вторит:
— Всё из-за развода! Дурная кровь, неполная семья!
Я пытаюсь поговорить — спокойно.
— Артём, давай разберёмся. Ты всё время раздражён, злой. Я не враг, прошу тебя, остановись.
— Ах, теперь ты у нас супергерой, да? Врача из себя корчишь... —
Людмила Ивановна смеётся:
— Родись другой — не была бы такой.
— Вы понимаете, что происходит? — у меня уже ломается голос. — Валера страдает, я не знаю, как нам жить вместе.
— Уйти хочешь? — Артём издевательски. — Да кому ты нужна с этим своим хлюпиком? Ты держись за меня — без меня ты никто!
Я впервые осмеливаюсь советоваться с юристом.
— У меня невыносимая ситуация. Я боюсь за Валеру.
Он долго смотрит:
— Елена, собирайте документы. Снимайте понемногу деньги. Главное — действуйте без лишнего шума.
Я прячу заначку в обувную коробку.
В неделю четыре раза звоню маме бывшего мужа, рассказываю осторожно, не всё. Она молчит:
— Валеру мне присылай, если что. Я его люблю, он мне не чужой.
Вечер снова задыхается в ссорах. Людмила Ивановна подходит:
— Слышу, ты с кем-то шепчешься? Тайнички завела?
— Я — взрослая женщина. Дайте мне личное пространство, пожалуйста.
— Личное? В семье личное? Вот и живи потом как мать одиночка.
Она хлопает дверью, мурлычит:
— Всё развалится, всё развалится...
Валеру не пускают к компьютеру. Людмила Ивановна отбирает телефон:
— Ты тут будешь сидеть и думать, почему не слушаешь старших!
Мальчик смотрит мокрыми глазами:
— Мам, я… я правда плохой?
— Нет, солнышко. Ты — мой. Никого больше тебе не слушай.
Потом наступает вечер — самый страшный.
Я поздно приезжаю из клиники. Терпко пахнет пылью, в коридоре темно. Вижу: Валера в куртке, чемодан рядом, глаза огромные и испуганные.
— За что? — шепчу.
— Бабушка сказала — уходи на улицу, мужиком станешь.
Я влетаю — Людмила Ивановна устроила шоу:
— Видишь, что вырастила! Избалованный, чашки бьёт, ремнём бы тебе показала, если бы не твой «ангельский» характер! Теперь пускай на улице посидит, мозги проветрит, авось поумнеет!
В этот момент я понимаю: вернуться нельзя. Внутри вырастает что-то чёрное.
Я спокойно беру валерьянку, набираю “112”:
— Сейчас я вызову полицию — на вас обоих.
Людмила Ивановна хватается за сердце:
— Помогите, сердце, убивают! Кого ты сюда привела?! Хотела быть королевой — получай!
Артём бледный, нервный:
— Ты совсем? Валеру жалко, но ты — стерва.
Я смотрю на Валеру:
— Сынок, мы больше не ночуем здесь.
Всё.
Я беру документы, сумку, телефон. Валера сжимает мой локоть изо всех сил.
Дверь хлопает за нами.
Трещина в стене становится настоящей.
Где я — там дом.
— Ты с ума сошла?! — орёт Артём из прихожей, дверь грохочет, как барабан. — Вернись! Ты не можешь так уйти!
Я стою на пороге спальни, держа Валеру за плечо. Кровать завалена сумками, по полу рассыпаны бумаги.
— Я всё решила.
Голос у меня железный. Я будто не я — спокойно складываю паспорта, счета, любимые карандаши сына.
Людмила Ивановна врывается с другой стороны — волосы растрёпаны, халат наполовину сполз, глаза мокрые:
— Убьёшь меня, тварь! Хоть бы пожалела старую! Эти “мать-одиночки” ещё по телевизору себя жалеют! Артём, ты — мужик или нет?
— Я… никогда бы никуда не ушёл… — Артём смотрит на меня, будто видит впервые.
Я держу себя.
— Валера либо со мной, либо я сейчас же вызываю органы опеки.
— Ах ты! — шипит старуха — Скандал тебе подавай, хочешь выставить нас на посмешище?! Ты никогда не станешь настоящей женщиной!
— Зато хорошей матерью быть могу.
— А квартиру? Ключи где? —
— На месте, — протягиваю ей связку, — я свои дела уладила.
Из кухни раздаётся звонок — как в суде:
— Открывай! — визг Артёма, — не смей закрываться!
— И снова скандал! — Людмила Ивановна валится на диван: — У меня сердце, я сейчас умру…
Валера жмётся за спиной:
— Мам, не оставляй меня здесь…
— Я с тобой, слышишь? — прижимаю его к себе.
Торопливо достаю телефон, набираю:
— Алла Сергеевна, это Лена. Всё очень плохо…
Полминуты в трубке молчание — только дыхание.
— Забирай ребёнка, приезжайте ко мне. Потом всё обсудим. Дверь открою — и не закрою.
Я выдыхаю.
— Валера, сейчас оденемся, всё самое нужное заберём.
Артём рычит:
— Не вздумай!
Я выкладываю на стол: договор дарения, рядом — выписанные счета за квартиру.
— Это моя квартира, она давно уже не твоя, Артём. Ни одна бумажка тебе не поможет — я всё оформила на себя и сына.
— Ты врёшь! — он бросается к документам, но я уже собираю вещи:
— Всё, я ухожу.
Людмила Ивановна заливается истерикой:
— Сирота ты будешь, Валера! Да как так можно! Всех предала! Я так и знала — ведьмы вы обе!
Я спокойно:
— Пожалуйста, прекратите.
Валерыно лицо побледнело, руки дрожат, но он впервые смотрит Артёму прямо в глаза.
— Я не хочу здесь жить.
— Вон отсюда оба! — скрипит Артём, зажимая кулаки. — Будете жалеть потом!
— Вряд ли, — выдыхаю.
Возвращаюсь за последними вещами. Артём хватает меня за руку:
— Ты сама — ничего не стоишь без меня. Никто никогда тебя не полюбит, пойми это!
— Не тебе решать, кто и что я.
Тут на пороге — глухо, как гром, стучит Алла Сергеевна. — крепкая, волевая:
— Прошу простить, вмешиваюсь, — глаза у неё стальные. — Валера, Лена, идём ко мне.
Людмила Ивановна взвизгивает:
— Ты? Чужая бабка?! Вот ты и добралась до нас! На двух матерей науськала мальца!
Алла спокойно:
— Валеру довели до слёз — только и могу теперь, что помочь. Лена, иди.
Я киваю.
В коридоре тёплый свет. Валера быстро хватает свой рюкзак, подмигивает мне, чтобы я шла чуть быстрее.
А за дверью уже крики:
— Позор семьи! Да чтоб у тебя…
— Всё, Артём, заканчивай.
— Ты не жена, ты ничто!
Мы выходим в тёмный подъезд. Валера дышит, впервые за два года — свободно.
У двери Аллы Сергеевны пахнет пирожками и лилиями из старого букета.
— Спасибо, — шепчу.
— Будь собой, Лена, — тихо отвечает она. — Помотало нас с тобой, но теперь ты не одна.
Я вдруг расплакалась — и мне не было стыдно.
Выдохнула.
Новую дверь за сыном прикрыла сама.
Месяц спустя тишина стала новой музыкой. Вместо кулаком по столу и визга кастрюль — шелест тетрадей, запах жареной картошки и карандаши под ладонью сына. Двушка на окраине, облупленное окно и полочка с двумя кружками: здесь не богатство, но — воздух.
— Мам, давай поспорим, кто быстрее почищит картошку? — Валера смеётся, забрасывает шкурку на газету.
Я улыбаюсь, откидывая волосы назад — у меня больше нет привычки подпрыгивать от шагов за спиной.
— Готово, — гордо объявляет сын. — Я в этот раз выиграл!
— Победителей сегодня не ругают, только накормят, — подталкиваю его к раковине.
В телефоне — чат девочек с работы, переписка с Аллой Сергеевной. Появились новые привычки: вечерами — прогулки без глаз за спиной, раз в неделю — кино. Даже тревога теперь дремлет только на краю ковра — а не висит у горла.
Однажды, прямо среди смены, в процедурку вошла старая фигура, сгорбившаяся, в чёрном платке. Людмила Ивановна.
В руках направление, взгляд скользкий, будто она здесь случайно, но по глазам вижу: пришла не просто за таблетками.
— Мне бы рецепт, — хрипло, не глядя в лицо. Пальцы цепляются за столбик. — Сердце, давление... Никого больше нет. Артём уехал — говорил, что вот-вот… а теперь его полгода не слышно.
Я смотрю — не с жалостью, и не с ненавистью. Просто чужая женщина со своей болью.
— Я не ваш доктор, — ответы спокойные, но внутренние стены держатся. — Могу посоветовать терапевта.
Она будто теряет равновесие, сжимаясь до размера ребёнка:
— Лена… всё ли у вас…
— Спасибо, у нас всё хорошо.
Людмила Ивановна посидела ещё минуту. Вгляделась в окно — там мелькал кто-то из подростков, смех — и пошла прочь, медленно, мелкой походкой.
Я вышла из кабинета, вдохнула глубоко — впервые не больно. Файлы прошлого сгорели; осталась рукопись жизни, где больше нет страха.
Вечером, на кухне, Валера вытаскивает из духовки противень, едва не уронив его на пол.
— Мам, теперь мне не страшно спать ночью.
Я ловлю его взгляд — честный, открытый. Держу руку, не убирая.
— И мне тоже, сынок. Правда.
Лампа светит тёплым жёлтым пятном. За окнами начинается февраль, снег уже не скрежещет по стеклу — просто падает, тихо и красиво.
Однако не всем удается так легко сбросить оковы прошлого. Что делать, если дом, который должен быть крепостью, превращается в музей чужих обид, а близкий человек не готов сделать выбор? Узнайте историю Лидии, которая оказалась в ловушке между властной свекровью и бездействием мужа, и поймите, что иногда единственный способ обрести свет — это разрушить привычные стены, читать историю...