... солдатская жизнь со всеми обязанностями солдата
не совсем-то легка для человека...
Д о с т о е в в с к и й
Четыре года каторжных работ в Омском остроге , четыре года страдания «невыразимого, бесконечного» стали переломным моментом в жизни Федора Михайловича Достоевского. Именно в Омском остроге с беспощадного суда над самим собой и над всей прошлой жизнью началось перерождение его убеждений. Оно подготовлялось давно и не закончилось на каторге. «Ветхий человек «умирал медленно, мучительно борясь с «новым»; новый «неуверенно, ощупью отыскивал свое место». В «Дневнике писателя за 1873 год Достоевский утверждает, что ни эшафот, ни каторга не сломили его убеждений, что мысли и понятия, которые владели его духом, по-прежнему представлялись ему «чем то очищающим». «Мне очень трудно было бы рассказать историю перерождения моих убеждений, — признается он. — История перерождения убеждений, — разве может быть во всей области литературы какая-нибудь история более полная захватывающего и всепоглощающего интереса? История перерождения убеждений, — ведь это и прежде всего история их рождения. Убеждения вторично рождаются в человеке, на его глазах, в том возрасте, когда у него достаточно опыта и проницательности, чтобы сознательно следить за этим глубоким таинством своей души».
В начале февраля 1854 года Достоевского отправили в Семипалатинск. Отправляясь служить рядовым в 7-й Сибирский линейный батальон Достоевский не надеялся на освобождение от «вечной» солдатчины, так как высылался «без выслуги». Причем он не мог «выслужиться» и стать офицером, чтобы иметь возможность выйти в отставку, как это произошло с некоторыми декабристами, отправленными воевать на Кавказ.
В письме к брату Михаилу (30 января - 22 февраля 1854 года) писатель откровенничает: «На душе моей ясно. Вся будущность моя, и всё, что я сделаю, у меня, как перед глазами. Я доволен своей жизнью».
По прибытии 2-го марта 1854 года в Семипалатинск Достоевского зачисляют рядовым в первую роту батальона. При появлении в своей роте, командир Веденяев, по прозвищу «Буран», сказал фельдфебелю: «с каторги сей человек, смотри в оба и поблажки не давай».
Так, в далеком Семипалатинске начался очередной период жизни писателя — военная служба.
Через несколько недель в письме к брату Михаилу Достоевский делится первыми впечатлениями о своей военной службе:
«Ты поздравляешь меня с выходом из каторги и сетуешь о том, что по слабости здоровья я не могу проситься в действующую армию. Но на здоровье я бы не посмотрел. Дело не в том. Но имею ли я право проситься? Перевод в действующую армию есть высочайшая милость и зависит от воли самого государя императора. Поэтому сам проситься я не могу. Если б только от меня это зависело!
Покамест я занимаюсь службой, хожу на ученье и припоминаю старое. Здоровье мое довольно хорошо, и в эти два месяца много поправилось; вот что значит выйти из тесноты, духоты и тяжкой неволи. Климат здесь довольно здоров. Здесь уже начало киргизской степи. Город довольно большой и людный. Азиатов множество. Степь открытая. Лето длинное и горячее, зима короче, чем в Тобольске и в Омске, но суровая. Растительности решительно никакой, ни деревца — чистая степь. В нескольких верстах от города бор, на многие десятки, а может быть, и сотни верст. Здесь всё ель, сосна да ветла, других деревьев нету. Дичи тьма. Порядочно торгуют, но европейские предметы так дороги, что приступу нет. Когда-нибудь я напишу тебе о Семипалатинске подробнее. Это стоит того» (Письмо М.М. Достоевскому от 27 -го марта 1854 года).
Семипалатинск времен Достоевского представлял собою глухой унылый город, затерянный в киргизских степях. Он только что был преобразован в областной административный центр. Одноэтажные, бревенчатые, приземистые домишки, бесконечные заборы, на улице ни одного фонаря, ни сторожей, ни одной живой души. Ни деревца, ни кустика, один сыпучий песок, поросший колючками. Однообразный пейзаж приземистых и бедных строений оживлялся каменной церковью и очертаниями остроконечных минаретов.
Достоевский, тем не менее, смотрел в будущее с оптимизмом и надеждой: «Выйдя из моей грустной каторги, я со счастьем и надеждой приехал сюда. Я походил на больного, который начинает выздоравливать после долгой болезни и, быв у смерти, еще сильнее чувствует наслаждение жить в первые дни выздоровления. Надежды было у меня много. Я хотел жить...»
Военная служба поглощала все время Достоевского. Он старался быть точным в исполнении своих обязанностей, выполнял все требования воинской дисциплины. Его усердие не осталось не замеченным. Командир 1-й роты А. И. Бахирев аттестовал Достоевского так: «Отличался молодцеватым видом и ловкостью приемов, при вызове караулов в ружье. По службе был постоянно исправен и никаким замечаниям не подвергался. В карауле аккуратность его доходила до того, что он не позволял себе отстегивать чешуйчатую застежку у кивера и крючки от воротника мундира или шинели даже и тогда, когда это разрешалось уставом (например, в ночное время при отдыхе нижних чинов караула перед заступлением на часы). <...> Часовым Достоевскому пришлось стоять почти на всех постах того времени. <...> По отношению к своим сослуживцам-солдатам был внимательный, отзывчивый. Помогал им чем только мог. Приказания исполнял беспрекословно и точно. Казарменные неприятности переносил терпеливо» (Ф.М. Достоевский в забытых и неизвестных воспоминаниях современников. — СПб.: Андреев и сыновья, 1993).
О солдатской жизни Достоевский рассказывал в очередном письме брату: «Приехал я сюда в марте месяце. Фрунтовой службы почти не знал ничего и между тем в июле месяце стоял на смотру наряду с другими и знал свое дело не хуже других. Как я уставал и чего это мне стоило — другой вопрос; но мною довольны, и слава богу! Конечно всё это для тебя не очень интересно; но по крайней мере ты знаешь, чем я был исключительно занят. Что ни пиши, однако же, на письме, однако же никогда ничего не расскажешь. Как ни чуждо всё это тебе, но, я думаю, ты поймешь, что солдатство не шутка, что солдатская жизнь со всеми обязанностями солдата не совсем-то легка для человека с таким здоровьем и с такой отвычкой или, лучше сказать, с таким полным ничегонезнанием в подобных занятиях. Чтоб приобрести этот навык, надо много трудов. Я не ропщу; это мой крест, и я его заслужил» (Письмо М. М. Достоевскому от 30 июля 1854 года).
Сначала Достоевский, простой солдат, вынужден был жить в казарме, которая никак не способствовала писательской деятельности. Живя в казарме, Достоевский являлся невольным свидетелем, того какими суровыми мерами внедрялась дисциплина в солдатскую жизнь.
В статье 1862 года «Книжность и грамотность» Достоевский вспоминает о своем казарменном житье: «Мне самому случалось в казармах слышать чтение солдат, вслух (один читал, другие слушали) о приключениях какого-нибудь кавалера де Шеварни и герцогини де Лявергондьер. Книга (какой-то толстый журнал) принадлежала юнкеру. Солдатики читали с наслаждением. Когда же дошло дело до того, что герцогиня де Лявергондьер отказывается от всего своего состояния и отдает несколько миллионов своего годового дохода бедной гризетке Розе, выдает ее за кавалера де Шеварни, а сама, обратившись в гризетку, выходит за Оливье Дюрана, простого солдата, но хорошей фамилии, который не хочет быть офицером единственно потому, что для этого не желает прибегать к унизительной протекции, то эффект впечатления был чрезвычайный. И сколько раз мне приходилось иногда самому читать вслух солдатикам и другому народу разных капитанов Полей, капитанов Панфилов и проч. Я всегда производил эффект чтением, и это мне чрезвычайно нравилось, даже до наслаждения. Меня останавливали, просили у меня объяснений разных исторических имен, королей, земель, полководцев».
Не забывали Федора Михайловича и омские друзья; И. И. Троицкий и К. И. Иванов написали военному губернатору Семипалатинской области, полковнику П. М. Спиридонову письмо с просьбой пособить чем можно рядовому Ф.М. Достоевскому. Петр Михайлович, добрейший человек, разрешил ему переехать на частную квартиру и «жить особо, близ казарм, за ответственностью его ротного командира». В казарму Достоевский должен был являться только в экстренных случаях, когда за ним посылали. Посланных Достоевский оделял деньгами, табаком и угощал чаем, если они приходили к готовому самовару. Вестовые, поэтому, охотно ходили к Достоевскому с поручением от фельдфебеля или другого начальства.
Достоевский снял комнату с обедом в кривой бревенчатой хате, стоявшей на пустыре, на краю города. Платил пять рублей в месяц за «пансион»: щи, каша, черный хлеб.
« У Достоевского была одна комната, довольно большая, но чрезвычайно низкая; в ней царствовал всегда полумрак. Бревенчатые стены были смазаны глиной и когда-то выбелены; вдоль двух стен шла широкая скамья. На стенах там и сям лубочные картинки, засаленные и засиженные мухами. У входа налево от дверей большая русская печь. За нею помещалась постель Федора Михайловича, столик и, вместо комода, простой дощатый ящик. Все это спальное помещение отделялось от прочего ситцевою перегородкою. За перегородкой в главном помещении стоял стол, маленькое в раме зеркальце. На окнах красовались горшки с геранью и были занавески, вероятно когда-то красные. Вся комната была закопчена и так темна, что вечером с сальною свечою — стеариновые тогда были большою роскошью, а освещения керосином еще не существовало — я еле-еле мог читать. Как при таком освещении Федор Михайлович писал ночи напролет, решительно не понимаю. Была еще приятная особенность его жилья: тараканы стаями бегали по столу, стенам и кровати, а летом особенно блохи не давали покоя, как это бывает во всех песчаных местностях» ( Барон Врангель А. Е. Мои воспоминания о Ф. М. Достоевском в Сибири. 1854—56 гг. СПб., 1912).
В апреле 1854 года был обнародован Высочайший манифест «О войне с Англиею и Франциею». Находясь под сильнейшим впечатлением политических новостей Достоевский пишет патриотическое стихотворение «На европейские события»:
С чего взялась всесветная беда?
Кто виноват, кто первый начинает?
Народ вы умный, всякой это знает,
Да славушка пошла об вас худа!
Уж лучше бы в покое дома жить
Да справиться с домашними делами!
Ведь, кажется, нам нечего делить
И места много всем под небесами.
К тому ж и то, коль всё уж поминать:
Смешно французом русского пугать!
<...>
Меч Гедеонов в помощь угнетенным,
И в Израили сильный Судия!
То царь, тобой, всевышний, сохраненный,
Помазанник десницы твоея!
Где два иль три для господа готовы,
Господь меж них, как сам нам обещал.
Нас миллионы ждут царева слова,
И наконец твой час, господь, настал!
Звучит труба, шумит орел двуглавый
И на Царьград несется величаво!
Достоевский обратился к батальонному командиру, подполковнику Белихову с просьбой отправить стихотворение вышестоящему начальству для получения разрешения опубликовать. Белихов направил стихотворение в Омск, начальнику штаба Отдельного сибирского корпуса генерал-лейтенанту Яковлеву с ходатайством автора о дозволении поместить патриотическое сочинение в «Санкт-Петербургских Ведомостях». Начальник штаба в официальном порядке препроводил стихотворение в Петербург на рассмотрение управляющего Третьим отделением генерал-лейтенанта Л.В. Дубельта вместе с ходатайством командира батальона Белихова. В канцелярии получение бумаг было зарегистрировано, но необходимое разрешение от Дубельта так и не последовало. Автограф стихотворения остался в деле Третьего отделения «Об инженер-поручике Федоре Достоевском».
Создавая патриотическое стихотворение, Достоевский преследовал, прежде всего, цель убедить правительственные сферы в своей благонадежности и сделать попытку напечататься. Это стихотворное послание в 140 строк, что очень важно, подводило черту под прошлым Достоевского: писатель навсегда отказывался от роли заговорщика.