8 июля – 110-летний юбилей питерского актера Николая Николаевича Крюкова, родившегося еще в дореволюционной России, а ушедшего из жизни в 1993 году, уже в постсоветские, ельцинские времена. Два года жизни до большевиков и два года после – такой вот элегантный символический ободок этой непростой человеческой и актерской судьбы. О ней размышляет киновед Вячеслав Шмыров.
Его первые роли в кино – маленькие, без упоминания в титрах – случились еще до Великой Отечественной, а с началом оттепели, когда артист преодолел порог сорокалетия, – его киноактерская карьера резко пошла в гору. Крюков снялся в более чем 90 фильмах. И пусть это были по-прежнему эпизодические роли и роли второго плана (за некоторым исключением), их определенность носила вполне осязаемое качество нового опыта, который в эти годы в кинематографе ценился больше, чем мастерство в его мхатовском или близком ему понимании. На экран пришли актеры-фронтовики, актеры-«сидельцы», актеры со сложными, не всегда одобряемыми официальной властью перипетиями личной судьбы: Смоктуновский, Никулин, Папанов, Юматов (вообще не имел актерского образования), Жженов – это первый ряд. Второй ряд – это те, кто так и не пробился (или почти не пробился) к главным ролям, но стал опорной частью отечественного кинематографа 1960-1980-х: Вацлав Дворжецкий, Николай Лебедев, Оболенский, Заманский, Крюков… Типажные потребности кинематографа сформировали определенный стереотип восприятия актера Николая Крюкова. Прежде всего его герои – это суровые, мужественные, физически крепкие люди. Очень часто офицеры и – почему-то летчики. Но тут же рядом – и атаман банды, и председатель рыболовецкого колхоза, командир партизанского отряда, директор судоремонтного завода, начальник военной типографии, директор музея, директор ипподрома, генерал милиции и даже шеф Интерпола. И опять волевое, командное начало, собранность и – почти как профиль с медали – человеческое достоинство! Многочисленные иностранцы – это тоже особая статья. Враг – настоящий или мнимый – получил в эти годы право быть на экране не только злым и коварным, но и умным. И в арсенале Николая Николаевича, выходца из села в Тверской губернии, – преимущественно англичане (даже два адмирала), но и немцы, французы, еще один адмирал – шведский и даже король Ганновера. И даже кубинский коммунист.
Называть фильмы, в которых действуют все эти персонажи, наверное, не имеет особого смысла (они в основном так и остались в своем времени), хотя и в этом ряду блистательным исключением стоит полковник Себастьян Моран, правая рука профессора Мориарти, в исполнении Крюкова из сериала «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Фильм «Смертельная схватка» (1980) с участием этого героя – едва ли не самый эффектный в экранизации рассказов Артура Конан Дойла, осуществленной для ТВ Игорем Маслениковым. И, наверное, не в последнюю очередь потому что герой Николая Крюкова уверенно выступает тут на равных со сквозными персонажами цикла, которых играют Василий Ливанов и Виталий Соломин. А попутно для актера – это еще и идеальное воплощение его главных типажных свойств: ведь Моран – и офицер, и ветеран, и англичанин, и образцовый злодей. Помимо признанных ленфильмовцев – Игоря Масленникова, Виталия Мельникова, Семена Арановича, Николая Крюкова много снимали классики yкpaинского кино – Тимофей Левчук и Леонид Осыка, белорусского – Владимир Корш-Саблин, эстонского – Калье Кийск, киргизского – Болот Шамшиев. Так была устроена судьба профессионального штатного киноартиста, да и Крюков, похоже, ни от чего не отказывался. Но пальму первенства в этом ряду, безусловно, надо отдать режиссеру фронтового поколения Теодору Вульфовичу, у которого Николай Крюков снялся четырежды. Именно Вульфович и Никита Курихин (сорежиссер Вульфовича) пригласили Николая Крюкова на главную и самую знаменитую в биографии артиста роль летчика Бена Энсли в экранизации рассказа английского писателя Джеймса Олдриджа «Последний дюйм» (1958). Это культовая картина поколения подростков, рожденных в конце 1940-х – начале 1950-х. Любимый фильм детства человека из этого поколения – Аллы Пугачевой (по ее признанию).
Героико-романтическая баллада про мальчика, который не просто осуществляет невозможную и страшно завидную подростковую мечту – поднять в небо самый настоящий самолет (и потом успешно его посадить), но и спасает при этом летчика-отца в исполнении Крюкова, который после кровавой схватки с акулами теряет возможность двигаться и с трудом удерживает себя в сознании (но четко направляет при этом действия подростка). Отец в фильме суров, даже жесток. Его эмоциональную скупость по отношению к сыну неминуемо бы привела к гибели обоих, если бы в душе мальчика не таилось романтическое, «книжное» благородство. И в этом сюжете легко увидеть перекличку с сюжетом фильма Андрея Звягинцева «Возвращение», который будет снят 45 лет спустя. При всем различии финалов двух этих разных фильмов (в «Возвращении» отец, которого играет Константин Лавроненко погибает), фильмы Вульфовича – Курихина и Звягинцева (кстати, по странному совпадению еще и дебютные) сближает не только фигура изгоя-отца, человека-одиночки, но и программная камерность, выражающая безлюдность и безразличие окружающего мира. И это, конечно, странно для приключенческого фильма, да еще снятого в цвете. Как поется в памятной многим песне из фильма «Последний дюйм»: «Какое мне дело до всех до вас? А вам до меня!» Когда съемки фильма «Последний дюйм» на «Ленфильме» подошли к концу, в Риге скончался Сергей Эрнестович Радлов, выдающийся театральный режиссер, учитель Николая Николаевича Крюкова. Так для 43-летнего актера закончилась одна жизнь – преимущественно театральная и началась другая – исключительно кинематографическая. Покинув Рижский театр русской драмы, Крюков в том же 1958 году перебрался в Ленинград и стал штатным артистом киностудии «Ленфильм». Этот жест судьбы оказался более чем символическим. Ведь с Радловым Крюков был связан с 1938 года. Именно под его творческим водительством он сыграл Лаэрта и Гамлета, Кента в «Короле Лире», Макдуфа в «Макбете», Тибальда в «Ромео и Джульетте». Шекспировский репертуар был основным для Сергея Радлова. Тем более переводчиком пьес Шекспира выступала, как правило, жена режиссера, поэт Анна Радлова. «Пусть будет так… Горацио, я мертв. А ты живешь – так расскажи правдиво Всё обо мне и о моих делах Всем, кто захочет знать». Уильям Шекспир. «Гамлет». Перевод Анны Радловой.
*** Всем театралам хорошо известен Санкт-Петербургский академический театр имени Ленсовета, чей золотой век пришелся на годы творческого и семейного содружества Игоря Владимирова и Алисы Фрейндлих. Но он, как выясняется, не единственный в городе театр, носивший это «высокое» имя. Дело в том, что свое современное наименование этот театр получил только в 1953 году, а до этого он именовался Новым театром. А до 1942 года в Ленинграде работал другой Театр имени Ленинградского совета, как раз руководимый Сергеем Радловым (до этого – Молодой театр). И его главной особенностью была «специализация» на пьесах Шекспира. С исчезновением театра связана трагическая история. Радловская труппа, пережившая первую блокадную зиму, получив статус Блокадного театра, была отправлена на «прокорм» в Пятигорск, а уже через несколько месяцев из-за просчетов советского командования город захватили немцы. И часть сотрудников театра, не успевшая эвакуироваться, вынуждена была работать на оккупированной территории. Сам актер об этом периоде вспоминал так: «Был приказ о работе. Мы, сколько могли, тянули: отговаривались тем, что состав труппы неполный –нужно время для восстановления спектаклей, многих исполнителей не хватало и т. п. Но и это не могло продолжаться вечно. Были приняты кое-кто из случайно оставшихся актеров, кое-кто пришёл к нам из состава оперетты. И начали работать… (…) Население ходило к нам в театр, и спектакли – мы это видели – много значили и для зрителей, и для нас. В атмосфере спектакля мы сильнее ощущали временность оккупации, не теряли веры в нашу победу». Успех шекспировских постановок был такой, что театр много гастролировал и по оккупированной Украине, и по Европе. И, разумеется, это не осталось безнаказанным. Выманенные в Москву под «гарантии безопасности» после разгрома нацизма супруги Радловы были сразу же арестованы и получили по десять лет. Анна Радлова умерла в лагере после перенесенного инсульта, Сергей Радлов после освобождения из заключения был «распределен» в Латвию и пережил жену на десять лет. В 1957 году после (уже после смерти Сталина) он был реабилитирован (как и его супруга – посмертно). Ну а «зримым» воплощением радловской школы сегодня может считаться, наверное, один из их главных актеров последнего периода, исполнитель роли Гамлета Николай Крюков.
Любопытно, что до Крюкова у Радлова Гамлета играл Борис Смирнов, который успел эвакуироваться из Пятигорска, а впоследствии даже стал актером МХАТа и народным артистом СССР. Не в последнюю очередь, конечно, потому что стал «штатным» Лениным в театре и кино. Как раз в тот период, когда эту роль в силу возраста еще «доигрывал» Максим Штраух, но еще не утвердился главный «рекордсмен» роли Юрий Каюров. Крюков же звание заслуженного артиста РСФСР получил только в 1991 году – наряду с «сидельцами» Дворжецким и Оболенским, на излете советского строя и собственной жизни. Впечатляющий послужной список – это одно, а идеальная анкета без строки, указывающей на пребывание на оккупированной врагом территории, – совсем другое. Об том периоде жизни артиста подробнее и интереснее всего написал мой коллега Петр Багров: «Ни в лагере, ни в ссылке Крюков не был, но в советском кино столь драматичные и невероятные актерские биографии наперечет. Вряд ли знали Вульфович и Курихин, что малоизвестный, немолодой уже провинциальный актер был одним из лучших Гамлетов советского театра. Правда, видели этого Гамлета лишь жители оккупированного Пятигорска да командование немецких войск, по приказанию которого и работал эвакуированный из блокадного Ленинграда Театр им. Ленсовета под руководством Сергея Радлова – непревзойденного постановщика шекспировских трагедий на отечественной сцене. Крюков с Радловым создали Гамлета характерного – вопреки традиции. Спектакль – быть может, даже помимо воли создателей – носил вполне антифашистский характер. Это не ускользнуло от внимания посетившего театр фельдмаршала Эвальда Пауля Людвига фон Клейста, по приказу которого Радлову было вовсе запрещено ставить Шекспира. Оставляя Пятигорск, немцы забрали театр с собой. Но в Берлине Радлов наотрез отказался работать. Проведя несколько месяцев под стражей, часть труппы, в которой были и Радлов, и Крюков, оказалась на юге Франции, где была брошена на произвол судьбы. А через два месяца, после высадки американских войск, труппа уже играла в Марселе и Париже для освобожденных советских военнопленных. Среди зрителей оказался и Жан Кокто, который был поражен мужеством изможденных актеров, игравших водевили. Тогда же Кокто сделал рисунок, на котором изображен Крюков в спектакле «Юбилей». В 1945 г. самолет эскадрильи «Нормандия-Неман» вывез актеров в Москву. Непосредственно на Лубянку. (…)
Почти десять лет провел в заключении Радлов. Над актерами же висел негласный запрет играть в больших городах. Выйдя из заключения, Радлов был назначен главным режиссером Рижского драматического театра. Крюков – единственный из бывших актеров радловского театра – разыскал учителя и переехал в Ригу. Радлов в это время ставил «Короля Лира», Кентом стал Крюков. Он и в жизни, по меткому замечанию театроведа Давида Золотницкого, будто исполнял роль Кента при Лире-Радлове (…). Времена Олдриджа и Хемингуэя миновали быстро, Шекспира тоже ставили без особой охоты. Кстати, Крюков вел переговоры с Григорием Козинцевым о съемках в «Короле Лире», но безуспешно. Он выступал в литературных вечерах на эстраде вместе с Тамарой Якобсон – Офелией из того, радловского, «Гамлета». Во время последних выступлений Гамлету было уже за семьдесят, а Офелии – за восемьдесят (…). Почему же навсегда остался Крюков Беном Энсли? Почему не прижился на экране? Прежде всего потому что Бен Энсли был одинок, и не просто одинок, а каждым взглядом своим доказывал, что только таким одиноким и должен быть настоящий человек. (…) А, кроме того, дело в том, что Крюков был актером необычайно талантливым, но, пожалуй, не ярким — бывает, как ни странно, и такое. Не ярким, следовательно – не запоминающимся. Такого актера могли раскрыть только Козинцев, Глеб Панфилов, Андрей Тарковский. Не случилось». На роль Бена Энсли также пробовался еще один актер с трудной судьбой – Георгий Жженов. Этот – лагерный, фронтовой, попросту новый – опыт был на стыке времен в огромной цене. Недаром одним из главных выразителем времени в эти годы стал Иннокентий Смоктуновский, «подглядевший», в свою очередь, пластику Мышкина (с которого, собственно, и начался его актерский триумф) у человека из массовки, который в реальной жизни оказался бывшим лагерником с 15-летним стажем.
А вот с одним в тексте Багрова не соглашусь: Теодор Юльевич Вульфович, один из режиссеров «Последнего дюйма», был очень образованным и проницательным человеком. Сын репрессированного, фронтовой разведчик, младший товарищ Елены Сергеевны Булгаковой и близкий друг художника Анатолия Зверева, он обладал одним редким, воистину режиссерским качеством – опытом пристального человеческого наблюдения. Такие люди в жизни нередко оказывались талантливее, чем в своей творческой работе («растворяемость» в другом огромна – им всегда словно бы не хватает собственного эгоизма или даже тщеславия). Но что делать... Этот интерес к людям нестандартным, живущим «поперек эпохи», которые в избытке всегда были вокруг Вульфовича, возможно, мешал его режиссерской карьере. Он и тогда, и потом был «внутренним диссидентом». Еще один рассказ об актерах радловской труппы, полученный мной после первой публикации о судьбе Николая Крюкова: «Я – дочь актрисы радловского театра А. А. Ростовцевой (играла до войны фру Альвинг в «Привидениях», Гертруду в очередь с Сошальской), которая вместе с частью труппы успела покинуть Пятигорск до прихода немцев. Среди актеров были В. Сошальская, Б. Смирнов, Д. Дудников (кстати, именно Дудников был одним из лучших Гамлетов на советской сцене, ведь спектакль-то довоенный!), Н. Глаголев, А. Дергаев (умер на пути в Ташкент), К. Злобин, Н. Кайдинов и др. Именно этих актеров, хотя под немцами и с немцами они и не были, после войны не брали ни в какие московские и ленинградские театры, кроме Б. Смирнова, который ещё из эвакуации уехал по приглашению В. И. Немировича-Данченко во МХАТ, чтобы сыграть Иванова. Боже Вас упаси подумать, что я в чем-то упрекаю Н. Крюкова, конечно же, нет! Я с детства знала, что Коля Крюков очень хороший актер и замечательный человек, но мне кажется, что Вы, в силу обстоятельств, недостаточно знаете не только о трагедии разделенного в 1942 году радловского театра, но и о самом театре, которым руководил с 1928 г. С. Э. Радлов (…). Театр им. Ленсовета был официально отправлен из блокадного Ленинграда на гастроли, а не в эвакуацию! Но спросить Вам уже не у кого, все участники драматических событий давно умерли, да и когда были живы, почти ничего не рассказывали, боялись. За публикацию я Вас благодарю».
Я попросил у Наталии Владимировны разрешение опубликовать это письмо, и она дала согласие, добавив к предыдущему тексту следующее: «Я училась в театральном в конце 1960-х годах и пыталась написать со слов участников этих событий о том, как они добирались до Пятигорска, о том, как выезжали на подводах из этого города чуть ли не за час до прихода немцев, как чуть не утонули на Каспии, переправляясь на какой-то шаланде на другой берег, в Туркменистан, но все друзья моей мамы, которых я знала с детства, актеры ленинградских театров Злобин, Кайдинов, Дудников, отказывались вести со мною беседы об этих событиях! «Ты же дочь Шуры, вот пусть мама тебе и рассказывает!» – так мне говорил Костя Злобин, работавший у Акимова. Все, что я знаю, я знаю от мамы и моей тетушки, маминой сестры Е. А. Ростовцевой, преподавателя ритмики в театральном институте, которая вместе с театром Радлова уехала из блокадного Ленинграда». Кстати, в конце жизни Николай Николаевич Крюков все-таки написал мемуары, только они до сих пор, к сожалению, не изданы.