Ветер швырял в лицо мокрую крупу — не то снег, не то дождь, типичный для апреля в Заполярье. Дмитрий стоял, опираясь на костыль, и смотрел, как мальчишки гоняют мяч на разбитой площадке между хрущёвками. Один из них — долговязый, с веснушками и непокорным вихром на затылке — выделялся среди других. Не столько ловкостью, сколько упрямством: падал, поднимался и снова бросался в гущу игры.
— Кирюха! Давай сюда! — кричали ему.
Кирилл. Десять лет и три месяца. Дмитрий знал это лучше, чем своё расписание таблеток.
Пацан замахнулся — неточно, неуклюже — мяч срикошетил от столба и покатился в сторону наблюдателя.
— Эй, дядя, кинь! — крикнул Кирилл, подбегая ближе.
Дмитрий наклонился, подхватил мяч здоровой рукой и бросил, стараясь не морщиться от боли в спине. Мальчишка поймал, буркнул «спасиб» и побежал к друзьям. Даже не взглянул толком на угрюмого мужика с обожжённой левой половиной лица.
«И правильно», — подумал Дмитрий, отворачиваясь.
— Тебе звонили из банка, — Зоя протянула мужу чашку кофе, от которой поднимался пар, смешиваясь с сигаретным дымом на кухне. — Говорят, опять какой-то перевод на счёт Кирилла.
Григорий хмыкнул, не отрываясь от экрана ноутбука.
— От этого... благодетеля? — последнее слово он произнёс с явной насмешкой, почти презрением.
— Да. — Зоя пепельницу с горкой окурков отодвинула к краю стола. — Плюнь ты на эти переводы. Я уже восемь лет их на отдельный счёт складываю, не трогаю. Кирюхе на образование пойдёт, когда вырастет.
— Нет, ну каково? — Григорий закрыл ноутбук. — Объявляется раз в полгода, деньги переводит, прощения просит. Думает, можно вот так всё... — он замолчал, заметив, как напряглась жена.
Через щель в двери было видно, как сын сидит на полу в коридоре, возится с развалившимся роботом — подарком Григория на Новый год.
— Потише, Гриш, — Зоя прикрыла дверь на кухню до конца. — Ты же знаешь, у него слух как у летучей мыши.
Григорий тяжело вздохнул, посмотрел на жену — усталую, осунувшуюся после ночной смены в больнице, но всё ещё красивую, с этой её упрямой складкой между бровей.
— Извини. Просто бесит. Как будто он имеет какое-то право...
— Никакого права он не имеет, — отрезала Зоя. — И никогда иметь не будет.
Она подошла к окну. С пятого этажа панельной девятиэтажки открывался вид на серые коробки соседних домов, пустырь с чахлыми деревьями и тёмную полосу леса вдалеке. Где-то там, за лесом, находился комбинат, на котором Григорий работал начальником смены. Отсюда казалось, что весь город придавлен к земле низким, набрякшим небом.
— Я иногда думаю, — неожиданно тихо сказала Зоя, — что мы должны были давно уехать отсюда. В Питер, например. Или хотя бы в Мурманск.
— Мы ещё успеем, — Григорий подошёл и обнял её сзади. — Вот закончится этот контракт, ещё полгода, и можно будет думать о переезде. Ты же знаешь, тут я получаю в три раза больше, чем мог бы на большой земле.
Зоя только кивнула. Они оба понимали, что дело не только в деньгах. В маленьком северном городке, где все друг друга знают, они были уважаемой семьёй: он — инженер на комбинате, она — фельдшер в поликлинике, сын — хорошист, занимается в музыкальной школе. А в Питере? Кто они там будут? Очередные приезжие, снимающие комнату на окраине.
— Мам! — из коридора донёсся голос Кирилла. — Мне к трём в музыкалку! Ты отведёшь?
— Да, сейчас! — отозвалась Зоя, отстраняясь от мужа. — Только переоденусь!
Когда за ними закрылась дверь, Григорий вернулся к ноутбуку, но вместо рабочих чертежей открыл папку с семейными фотографиями. Вот Кирилл в три года — пухлые щёки, кудряшки, сосредоточенно возится с кубиками. Вот в семь — первый раз за фортепиано, серьёзный до смешного. А вот прошлым летом на рыбалке — загорелый, счастливый, с первым пойманным окунем.
Его сын. Может, не по крови, но по всему остальному — его.
В плацкартном вагоне было душно и шумно. Нина сидела у окна, уткнувшись в книгу, но строчки расплывались перед глазами от усталости. Две недели в столице, бесконечные очереди в министерстве, бессмысленные разговоры с чиновниками, а в итоге — отказ в финансировании проекта и обратный билет в купленный впопыхах на последние деньги.
Её соседом оказался мужчина лет тридцати пяти, с обожжённым лицом и покалеченной рукой. Он неловко забросил рюкзак на верхнюю полку, поморщился от боли и тяжело опустился напротив.
— Извините за вторжение, — буркнул он, заметив её взгляд.
— Ничего страшного, — Нина выдавила улыбку. — Мне даже приятно, что не старушка или мамаша с орущим младенцем.
Он слегка усмехнулся, но улыбка получилась кривой из-за шрамов.
Поезд тронулся, мерно застучали колёса. За окном поплыли унылые пейзажи: бетонные заборы, гаражи, свалки на окраинах Москвы. Постепенно город уступил место полям и перелескам.
— Далеко едете? — спросил мужчина, когда молчание затянулось.
— До Кондопоги, — ответила Нина. — А потом ещё автобусом до Лахденпохьи. Там проект у меня... был.
— Был?
— Накрылся, — Нина махнула рукой. — Детский реабилитационный центр для северных регионов. Два года готовили, экспертизы проходили, а в итоге — «нецелесообразно расходование средств». Ублюдки.
Она осеклась, смутившись собственной откровенности.
— Извините, вам это неинтересно.
— Почему же? — он пожал здоровым плечом. — Очень даже интересно. Я сам, кстати, прошёл через реабилитацию. После аварии на нефтедобыче.
Он машинально потер шрам на щеке, как делал всегда, когда нервничал. Привычка, от которой никак не мог избавиться.
— Дмитрий Савельев.
— Нина, — она протянула руку, на мгновение замешкавшись, когда их пальцы соприкоснулись. Его ладонь оказалась неожиданно теплой, с мозолями на подушечках пальцев — рука человека, привыкшего к физическому труду. — Приятно познакомиться. Хотя, если честно, редко такое говорю в поездах. Обычно мечтаю, чтобы попутчики просто молчали.
Разговор потёк свободнее. Дмитрий оказался хорошим слушателем, задавал правильные вопросы о её проекте, не пытался давать непрошеных советов. Когда проводница принесла чай, они уже общались как старые знакомые.
— А вы сами откуда? — спросила Нина, размешивая сахар в стакане.
— Из Северодонецка. Это за полярным кругом, вы вряд ли слышали.
— Как это не слышала? — удивилась Нина. — Я сама оттуда родом! Уехала пятнадцать лет назад учиться, да так и не вернулась. Вот теперь хотела хоть что-то полезное для родного края сделать, но...
— Удивительное совпадение, — Дмитрий нахмурился. — Может, даже знакомых общих найдём. Вы в каком районе жили?
— В Заречном. Отец на комбинате работал, мать — в детском саду. Семья Рудаковых, если вам это о чём-то говорит.
Дмитрий медленно опустил стакан.
— Надежда Рудакова? — спросил он тихо. — Она работала в детском саду «Снежинка»?
— Да, — удивлённо ответила Нина. — Вы знали мою маму?
Что-то промелькнуло в его глазах — боль? страх? — но он быстро справился с собой.
— Нет, просто слышал эту фамилию. Северодонецк — город маленький, все друг друга знают. А когда вы оттуда уехали?
— В 2007-м, после школы. Поступила в педагогический в Петрозаводске...
За разговором они не заметили, как пролетело время. Стемнело, пассажиры стали готовиться ко сну. Дмитрий достал из рюкзака бутылку коньяка.
— Не желаете? За знакомство.
Нина кивнула. День выдался паршивым, и немного алкоголя не помешает, чтобы заснуть в шумном вагоне.
— Только не здесь, — сказала она, поглядывая на соседей. — Пойдёмте в тамбур, там спокойнее.
В тамбуре было прохладно и пахло сигаретами. Они прислонились к стене, передавая друг другу пластиковый стаканчик.
— За встречу, — сказал Дмитрий, салютуя. — Бывают же такие совпадения.
— За встречу, — эхом отозвалась Нина.
Коньяк обжёг горло, растекся теплом по телу. Стало легче — отпустило напряжение последних дней.
— А у вас в Северодонецке остались родственники? — спросил Дмитрий.
— Нет, — покачала головой Нина. — Родители погибли в аварии пять лет назад. Других родных не было.
— Сочувствую.
— Спасибо. А вы сейчас где живёте?
— Нигде, — усмехнулся он. — В смысле, езжу по вахтам. Две недели там, две здесь. Сам из Новосибирска, но там только комната в общежитии. Своего угла нет.
Они помолчали. За окном проплывали огни маленьких станций, в которых поезд даже не замедлял ход.
— Скажите, — Дмитрий замялся, — а дети у вас есть?
— Нет, — Нина сделала ещё глоток. — Не сложилось пока. Хотя хотелось бы. А у вас?
Дмитрий долго смотрел в окно, прежде чем ответить.
— Есть сын. Ему десять. Но я его не воспитывал.
— Развод?
— Нет. Всё... сложнее.
В его голосе прозвучала такая боль, что Нина не решилась расспрашивать дальше. Они допили коньяк в молчании и вернулись на свои места.
Зоя заметила его, когда выворачивала из-за угла к музыкальной школе. Он сгорбился на скамейке, уткнувшись в потрепанную книжку без обложки, но глаза его то и дело перебегали к дверям школы. Пальцы мяли уголок страницы, сворачивая и разворачивая, пока бумага не истончилась до прозрачности.
Живот скрутило тугим узлом. Сколько раз она представляла эту встречу — в кошмарах, в злых фантазиях? А сейчас он сидел в каких-то пятнадцати метрах — осунувшийся, с изуродованным лицом, но все-таки узнаваемый. Что-то осталось в изгибе шеи, в том, как он наклонял голову — эти детали въелись в память, как ожоги в его собственную кожу. Она бы узнала его и через тридцать лет, не только через десять. Даже если бы от прежнего лица не осталось ничего.
Он тоже её заметил. Вздрогнул, привстал, но она резко мотнула головой, и он остался на месте.
Зоя зашла в школу. Кирилл был на занятии по сольфеджио, у неё оставалось полчаса.
Выйдя из здания, она направилась прямо к скамейке.
— Какого чёрта ты здесь делаешь? — спросила она, останавливаясь перед ним. — Мы договорились — никаких контактов. Только деньги на счёт.
Дмитрий медленно поднялся. Он был на голову выше, но сутулился, словно пытаясь казаться меньше.
— Я просто хотел увидеть его, — сказал он тихо. — Издалека. Не подходить.
— И как давно ты следишь за нами?
— Неделю. Я не...
— Неделю?! — она понизила голос, заметив, что прохожие начали оглядываться. — Ты совсем с катушек съехал? Если Григорий тебя увидит, он тебя убьёт. И я не стану его останавливать.
— Я скоро уеду, — сказал Дмитрий. — Просто... мне нужно было увидеть его. Хоть раз. Клянусь, я не собираюсь вмешиваться в вашу жизнь.
Зоя внимательно посмотрела на него — измождённого, с потухшим взглядом, в потёртой куртке с чужого плеча.
— Что с тобой случилось? — спросила она неожиданно для самой себя.
— Авария на буровой, — он машинально коснулся шрамов. — Четыре года назад. Долго восстанавливался. Сейчас вот начал потихоньку работать.
— Жалеешь себя? Хочешь, чтобы я тебя пожалела?
— Нет, — он покачал головой. — Просто отвечаю на вопрос.
Они помолчали.
— Какой он? — спросил Дмитрий наконец. — Что любит? Чем увлекается?
Зоя хотела огрызнуться, сказать, что это не его дело, но внезапно ей стало безразлично. Пусть знает. Ничего это не изменит.
— Любит математику и историю. Играет на фортепиано, но без особого энтузиазма — я заставляю. Фанатеет от "Звёздных войн". Мечтает о собаке, но у Гриши аллергия. Упрямый, если берётся за что-то — не отступит, пока не доделает.
— В тебя, — заметил Дмитрий.
— Возможно, — Зоя пожала плечами. — Слушай... ты действительно скоро уедешь?
— Да. Вахта заканчивается через три дня.
— Хорошо. Тогда... — она заколебалась, — можешь приходить сюда. Только держись на расстоянии. И не вздумай с ним заговорить.
— Спасибо, — выдохнул Дмитрий. — Правда, спасибо.
Зоя повернулась, чтобы уйти, но остановилась.
— Знаешь, я так и не поняла, зачем ты это сделал, — сказала она. — Тогда, на той вечеринке. Я же никогда не давала повода, даже не флиртовала с тобой.
Дмитрий опустил голову.
— Я был пьян. И под коксом. Не помню почти ничего. Но это не оправдание, я знаю.
— Нет, не оправдание.
Она ушла, не оборачиваясь, чувствуя его взгляд между лопаток.
— Мам, а кто этот дядька? — спросил Кирилл, когда они возвращались из школы.
Сердце Зои пропустило удар.
— Какой дядька?
— Ну, с палкой. Обгоревший. Он вторую неделю тут сидит. Сегодня вы разговаривали.
Кирилл смотрел на неё внимательно и серьёзно. В свои десять он был на удивление проницательным.
— Это... знакомый. Из прошлой жизни. Ничего важного.
— А почему он на меня так смотрит?
— Как?
— Не знаю. Странно. Как будто... знает меня.
Зоя остановилась, присела перед сыном на корточки, взяла его за плечи.
— Кирилл, послушай. Этот человек скоро уедет и больше не вернётся. Не обращай на него внимания, хорошо? И пожалуйста, не говори папе, что видел его. У них... сложные отношения.
— Они враги? — глаза мальчика загорелись.
— Нет. Просто... им лучше не встречаться.
Кирилл кивнул с серьёзным видом. Он обожал секреты и заговоры.
— Хорошо, мам. Я никому не скажу.
Последний день перед отъездом выдался пасмурным. Дмитрий пришёл к музыкальной школе раньше обычного и устроился на своей скамейке с книгой. До занятия оставался час.
Он листал страницы, не вчитываясь в текст, и думал о том, что через два дня будет уже в Новосибирске, в своей унылой комнате в общежитии. А через неделю — снова на буровую, в масляную вонь и грохот механизмов. И так по кругу, до следующего отпуска, до следующей вахты.
Раньше его это устраивало. Работа, деньги, съёмные квартиры, случайные женщины. Почему же сейчас всё изменилось? Почему вдруг захотелось чего-то большего? Той настоящей жизни, которую он видел у других людей — не промежутки между вахтами, а постоянное присутствие, вплетенность в чьи-то будни. Хотелось возвращаться туда, где тебя ждут. Хотелось оставить след.
Трещина в асфальте у его ног расширялась и сужалась, расширялась и сужалась перед глазами. Дмитрий так глубоко провалился в эту гипнотическую пульсацию, что вздрогнул от неожиданности, когда скамейка рядом скрипнула, прогибаясь под чьим-то весом. Он повернул голову и замер, как сломанный механизм.
Кирилл сидел рядом, болтая ногами. На коленях — потёртый футляр с нотами.
— Здрасьте.
— Здравствуй, — осторожно ответил Дмитрий.
— Вы кто?
Вопрос застал врасплох.
— Я... просто отдыхаю тут.
— Неправда, — мальчик прищурился. — Вы специально приходите, когда у меня уроки. И смотрите на меня. Мама сказала, вы её знакомый из прошлой жизни.
Дмитрий растерялся. Что ответить? Соврать? Но он устал от лжи.
— Да, я знал твою маму давно. Очень давно.
— А меня вы знаете?
— Нет. Только... видел пару раз. Издалека.
Кирилл внимательно разглядывал его шрамы, не скрывая любопытства, но без отвращения, которое Дмитрий привык видеть в глазах людей.
— Это от огня? — спросил мальчик.
— Да. Авария на работе.
— Больно было?
— Очень.
— А сейчас?
— Иногда.
Они помолчали. Кирилл открыл футляр, достал несколько нотных листов.
— Я «К Элизе» Бетховена играю, — сказал он с важным видом. — Не получается пока. Руки маленькие для октавы.
— Ты любишь музыку? — осторожно спросил Дмитрий.
— Не-а, — покачал головой мальчик. — Мама заставляет. Говорит, для общего развития. А я хочу на борьбу ходить, но она не разрешает — говорит, опасно.
Дмитрий не удержался от улыбки.
— Мамы всегда беспокоятся.
— Ага, — вздохнул Кирилл. — А папа говорит, в жизни за себя постоять надо уметь.
Дмитрий сжал зубы, чтобы не выдать своих чувств при упоминании «папы».
— Твой папа, наверное, сильный человек?
— Ага, — кивнул Кирилл. — Он на комбинате главный по своему цеху. Его все слушаются. И он на охоту ходит. А мне пока нельзя, мелкий ещё.
В его голосе звучало такое неприкрытое обожание, что Дмитрию стало тошно от зависти. Этот незнакомый Григорий получил всё, что должно было принадлежать ему: любовь Зои, восхищение сына, семью, дом.
«А чего ты ожидал? — спросил внутренний голос. — Ты же сам всё разрушил. Своими руками».
Он вздрогнул, когда из-за угла показалась Зоя. Увидев их вместе, она побледнела и ускорила шаг.
— Кирилл! Пора на занятие!
Мальчик вскочил.
— Уже иду! — Он повернулся к Дмитрию. — Пока, дядя!
И убежал, размахивая футляром с нотами.
Зоя остановилась перед скамейкой, скрестив руки на груди.
— Я же просила не подходить к нему.
— Я не подходил, — ответил Дмитрий. — Он сам сел рядом. Что я должен был сделать — убежать?
Зоя вздохнула и неожиданно опустилась на скамейку.
— Ладно. Ты ведь завтра уезжаешь?
— Да.
— Хорошо.
Они сидели молча. Странно, но в этом молчании не было прежней враждебности.
— Знаешь, — сказала наконец Зоя, — я много лет представляла, как встречу тебя и выскажу всё, что накопилось. А сейчас... просто нет сил ненавидеть. Ты мне безразличен, Дима. Совершенно безразличен.
Эти слова должны были ранить, но вместо этого принесли облегчение. Безразличие — это уже не ненависть.
— Я понимаю, — кивнул он. — И я... я рад, что у вас всё хорошо. Правда рад.
— Неужели? — она посмотрела на него скептически. — А по-моему, ты завидуешь Грише.
— Завидую, — не стал отрицать Дмитрий. — Но это не отменяет того, что я рад за Кирилла. У него настоящая семья, любящие родители. Это главное.
Зоя отвернулась, и он заметил, как дрогнули её губы.
— Иногда я думаю, — сказала она тихо, — что должна была сделать аборт. Из принципа. Мать умоляла избавиться от ребёнка, подруги крутили пальцем у виска. А я упёрлась. Доказывала что-то себе, им, всему миру. Как будто это был вызов — выносить и родить. А потом... — она запнулась, — потом он родился, и всё изменилось. Я посмотрела на него и поняла, что никогда, ни на секунду не пожалею о своём решении. Каким бы безумным оно ни казалось.
Дмитрий молчал, боясь спугнуть её откровенность.
— Ты спрашивал, каким он вырастет, — продолжила Зоя. — Не знаю. Но точно не таким, как ты. Гриша настоящий мужчина, он научит его правильным вещам.
— Я знаю, — кивнул Дмитрий. — Я вам не нужен. Поэтому и уезжаю.
— Почему ты вообще приехал? — спросила она. — После стольких лет?
Он не ответил сразу, глядя на серое небо.
— Возможно, авария что-то изменила во мне. Когда лежишь под завалом, думаешь, что вот-вот задохнёшься, и вся жизнь проносится перед глазами... понимаешь, что почти ничего в ней не было настоящего. Кроме одного.
— Чего?
— Кирилла. Хотя я его даже не видел раньше. Но знал, что он есть. Что где-то живёт мой ребёнок, которого я никогда не увижу, не обниму, не научу кататься на велосипеде. Это... больно.
— Ты не заслужил права на эту боль, — жёстко сказала Зоя. — Не после того, что сделал.
— Я знаю.
Она встала.
— Мне пора. Кирилл скоро закончит занятие.
— Зоя, — окликнул её Дмитрий. — Можно спросить? Ты простила меня?
Она долго смотрела на него, прежде чем ответить.
— Нет. Но и не ненавижу больше. Это всё, что я могу тебе дать.
Она ушла, оставив его одного на скамейке.
В поезде было непривычно тихо. Нина открыла глаза и увидела, что большинство пассажиров вышли на большой станции. Только Дмитрий всё ещё сидел напротив, глядя в окно.
— Долго я спала? — спросила она, потягиваясь.
— Пару часов, — улыбнулся он. — Скоро Петрозаводск.
— Чёрт, а я хотела там пересесть на другой поезд, — Нина полезла в сумку за расписанием. — Я в такой спешке уезжала, что не успела нормально всё спланировать.
— Куда вам нужно?
— В Лахденпохью. Там офис нашего фонда.
— Но ведь проект закрыли?
— Да, но есть и другие. Не всё же на одном зациклиться.
Дмитрий покачал головой.
— Восхищаюсь вашим оптимизмом.
— Это не оптимизм, а упрямство, — усмехнулась Нина. — Я если за что-то берусь, то до конца довожу. Всегда такой была.
Поезд начал замедлять ход, приближаясь к Петрозаводску.
— Слушайте, — сказал вдруг Дмитрий, — у меня тут идея появилась. Я вот думаю... Вам же нужно финансирование для проекта? А у меня есть деньги — копил на что-то стоящее, но всё никак не мог решить, на что. Может быть, это судьба? Вы занимаетесь хорошим делом, помогаете детям. Я мог бы инвестировать...
Нина смотрела на него с удивлением.
— Вы серьёзно? Мы же только познакомились. Вы ничего не знаете о нашем фонде, о проекте...
— Расскажете. У нас впереди ещё три часа пути.
Она покачала головой, не веря своим ушам.
— Но почему? Зачем вам это?
Дмитрий пожал плечами.
— Считайте это... искуплением. За старые грехи.
— Какие грехи? — Нина прищурилась. — Вы не похожи на человека с тёмным прошлым.
— У всех есть свои скелеты в шкафу, — он грустно улыбнулся. — Ну так что, принимаете моё предложение?
Нина задумалась. С одной стороны, это звучало безумно — брать деньги у незнакомца из поезда. С другой — его предложение могло спасти проект, над которым она работала столько лет.
— Давайте сделаем так, — сказала она наконец. — Я расскажу вам всё о проекте. Если после этого вы всё ещё захотите инвестировать — что ж, будем обсуждать детали.
— Договорились, — кивнул Дмитрий.
За окном медленно проплывал перрон Петрозаводска.
Зоя стояла у окна, наблюдая, как Григорий учит Кирилла забивать гвозди. Они мастерили скворечник — простую деревянную конструкцию, которая вряд ли привлечёт хоть одну птицу, но сам процесс, казалось, увлекал обоих.
В дверь позвонили. На пороге стоял почтальон с заказным письмом.
— Зоя Николаевна? Распишитесь.
Она расписалась и закрыла дверь. Письмо было из банка — очередное уведомление о пополнении счёта. Но на этот раз сумма была в десять раз больше обычной.
В конверт была вложена записка: «Для образования. И не только. Это последний перевод. Я встретил человека, которому эти деньги нужнее. Детский реабилитационный центр в Карелии — хорошее дело, правда? Если Кирилл когда-нибудь спросит обо мне, скажи ему, что я не был хорошим человеком, но старался исправиться. Дмитрий».
Зоя медленно опустилась на стул. Значит, всё? Он уходит из их жизни навсегда?
Почему-то эта мысль не принесла облегчения. Только странную, необъяснимую грусть.
Она подошла к окну. Кирилл, высунув от усердия язык, прилаживал крышу к скворечнику. Григорий стоял рядом, готовый подхватить, если что-то пойдёт не так. Её семья. Её настоящая, единственная семья.
— Мам, смотри! — крикнул Кирилл, поднимая готовый скворечник. — Получилось!
— Молодец! — отозвалась она. — Сейчас чай пить будем?
— Нет, мы с папой сначала повесим его! Правда, пап?
— Конечно, сынок, — Григорий потрепал его по голове. — Сделал дело — доведи до конца.
Зоя улыбнулась. «Сделал дело — доведи до конца». Может быть, этому принципу следовал и Дмитрий, приехав сюда спустя столько лет? Закрыл гештальт, как говорят психологи. Поставил точку.
Она сложила письмо и убрала в ящик стола, где хранились другие уведомления. Когда-нибудь Кирилл узнает правду — не сейчас, но когда вырастет и будет готов. А пока пусть наслаждается детством, семьёй, любовью. Всем тем, что у неё самой когда-то отняли, но что она сумела вернуть — уже для своего сына.
«В конце концов, — подумала Зоя, глядя, как Григорий подсаживает Кирилла на плечи, чтобы дотянуться до ветки, — иногда из самых тёмных историй рождается свет».
Она вышла на крыльцо, щурясь от яркого весеннего солнца.
Друзья, если эта история задела вас за живое, поделитесь своими мыслями в комментариях. Как вы думаете, имеет ли человек, совершивший непростительный поступок, право на искупление? Может ли время и раскаяние изменить что-то в такой ситуации, или есть поступки, которые не имеют срока давности?
Ваше мнение важно! Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить новые истории о непростых человеческих судьбах, и ставьте лайк, если текст заставил вас задуматься.