ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Мой терпеливый читатель, моё повествование практически добралось до основных событий, побудивших меня рассказать всю правдивую историю своей жизни. Но перед этим я постараюсь очень кратко описать нашу дальнейшую судьбу с тех пор, как Алёна той тёплой летней ночью согласилась стать моей женой.
***
Учёба и Университет никак не мешали нашим отношениям, наоборот, вопреки обыкновению, наши чувства подстёгивали нас быть старательными и прилежными в учёбе. Мы оба имели повышенную стипендию, потому что учились исключительно отлично. Мой старый преподаватель английского языка никак не мог взять в толк, почему я упорно использую обороты староанглийского языка. Старательно переучиваясь, некоторые обороты речи самого Ньютона я запомнил на всю жизнь и использую их по сей день.
К концу третьего курса мы убедились и прочувствовали, что та наша чудесная, светлая и чистая юношеская любовь способна перерасти и уже переросла в великое чувство на всю жизнь. Знаю, такое редко кому удаётся. Мы взрослели, менялись, но не растеряли чувств в отношениях, становясь единым целым, дополняя и наполняя друг друга жизнью. Это великое чувство связывает нас по-прежнему с неослабевающей силой.
Тем летом, соблюдая традиции, я без лишнего пафоса, в семейной обстановке попросил руки Алёны у её родителей. Свою маму я уже давно подготовил к этому грядущему событию. Мы с Алёной сыграли скромную свадьбу, став супругами не только официально, но и фактически. Я сдержал обещание, данное её отцу и самому себе, хотя соблазн в лице Алёны был даже слишком велик.
Потом аспирантура, но Алёна поступила в неё чуть позже, ведь у нас родилась дочь Катя. Мы назвали её в честь той самой мудрой и доброй тёти Кати, которая помогла нам тогда. Если бы не всунутая ею мне в руки вне очереди в гардероб моя куртка…
Разумеется, кроме моей жены, ни одна душа не узнала, что со мной произошло в те двадцать минут нашей эпохи. Моя половинка верно сохранила эту тайну на всю жизнь. На основе моих корявых зарисовок в записной книжке и моих подробных рассказов, Алёна выполнила несколько очень правдоподобных иллюстраций. Тем, кто видел их, она объясняла, что это её видение быта крестьян Англии в семнадцатом веке. Мол, ей, как искусствоведу, так легче представить ту эпоху.
Шли годы. Рухнул Советский Союз. Прокатились тяжёлым асфальтовым катком по стране и людям девяностые годы. Мы еле сводили концы с концами, порой даже голодали. Я отчаянно стремился не бросить научную работу. Нас спасала халтура Алёны. Она подрабатывала оформителем и дизайнером у новых русских, но также как и я, не бросала своей интересной деятельности на стезе искусствоведения.
Потом потихоньку жизнь наладилась. Наука и искусство вновь стали востребованы. Прошло ещё много лет, и наша дочь без памяти влюбилась и вышла замуж за военного офицера. Теперь у нас внук и внучка. Но я подозреваю, что скоро пойдут правнуки.
Лет через двадцать пять после окончания аспирантуры, когда я активно занимался фундаментальной наукой, мы с Алёной побывали в Англии. Меня пригласили туда прочесть небольшой курс лекций по истории науки. Этот курс я с помощью моей Алёны разработал специально для студентов, и посвящен он был в основном Ньютону. Сами англичане удивлялись, что русский учёный так хорошо разбирается в трудах их великого соотечественника и так владеет английским языком. Многие мои зарубежные коллеги поговаривают, что я говорю языком старой викторианской Англии, хотя только Алёна знает, что я говорю языком самого Ньютона. А это значительно более ранняя эпоха.
В ту первую поездку на Туманный Альбион мы поехали вместе с Алёной. Я обещал свозить её в Вулсторп, да и сам очень хотел там побывать. Как я справился с волнением, уже не помню, но местность почти не изменилась. Я узнал её сразу, как только наше такси выкатилось с холма. С того самого холма, с которого той ночью я увидел усадьбу. Дом был там и точно таким же. Национальный Фонд Великобритании, который теперь владеет домом Ньютона, следит за ним исправно. Всё в точности так, за исключением большинства окружающих построек. Более трёх прошедших веков сделали своё дело. Разве что ещё церковь та же, но немного перестроенная.
Именно там в своей усадьбе великий учёный переждал годы Великой Чумы, занимаясь наукой в уединении. Тогда люди были напуганы этой болезнью и практически не перемещались по стране. Свирепствовавшая чума зачастую проявлялась увеличением лимфатических узлов, по большей части в паху. Это бубоны. Поэтому эта страшная болезнь называлась бубонная чума. Именно наличие этих бубонов в паху, а точнее, их отсутствие и проверял у меня той ночью верзила Сэм. Я узнал это позже, когда окольным путём расспросил свою мать об этой болезни и прочитал в библиотеке.
Мы зашли в дом, и я ощутил себя опять семнадцатилетним пареньком. Внутри почти ничего не поменялось, но вещи не те. Очень похожи, но не те. Теми самыми были только обстановка кабинета Ньютона, да небольшая кровать и столик в комнатке на втором этаже. В моей комнате, где я прожил те три недели.
Мы с Алёной прогулялись по окрестностям. Того полусгнившего мостика уже не было, вообще того леса не существовало, там стояли дома. А вот огромный старый дуб у межи полей я нашёл. Именно под ним, когда этот ныне коряжистый английский дуб был молодым деревом, я застукал Роберта и Мэри.
– Я же здесь в Вулсторпе уже была, – восхищённо обозревая окрестности, сказала моя жена, – в семнадцатом веке, в твоих рассказах, милый, я всё это видела. Всё именно так, в мельчайших подробностях.
– Родная моя, – обратился я к Алёне, обнимая её, – помнишь стихи Бёрнса? Словно списаны с этого места, как будто вот прямо здесь поэт их и сочинил, увидев Мэри с Робертом, правда, жил Бёрнс веком позже.
Алёна тут же начала читать эти строки по-русски, а я подхватил на языке оригинала:
Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи...
O, Jenny’s a’ weet, poor body,
Jenny’s seldom dry:
She draigl’t a’ her petticoatie,
Comin thro’ the rye!..
По просьбе моей верной жены, я попытался в церковных книгах найти записи о чете Бенгтонов. Записей семнадцатого века было крайне мало. Нашёлся лишь некий Уильям Бенгтон, захороненный на местном кладбище в 1804 году. Записи указывали, что он был внуком врача Симона Бенгтона. Я разволновался, вдруг этот Симон был сыном Роберта и Мэри, которого они назвали в честь меня. Но это только предположение. Подробности той истории утонули в толще веков.
Теперь я давно уже на пенсии, продолжаю научную деятельность и преподаю в родном Университете. Совершенно логичным после событий того лета, что вся моя научная деятельность посвящена проблематике связи пространства и времени. Я видел, что это возможно собственными глазами и чувствами. Коллеги, видя моё рвение, удивлялись моему энтузиазму. Одно дело вера в почти неосуществимое, и другое дело уверенность в возможность осуществления пространственно-временно́го перехода.
Алёна Игоревна уже много лет директор одного лучших музеев страны и мира. Она активно борется за сохранение исторических и культурных памятников по всему миру. Ей перешёл талант её отца, и она десятка два лет назад начала писать картины. Потрясающие по своей чувственности картины, которые охотно приобретают.
Уже много лет, фактически всю свою научную жизнь я, как и большинство моих коллег по счастью быть учёными в области фундаментальных исследований, озадачен созданием объединённой теории.
***
Дорогой неискушённый мой читатель, здесь я снова вынужден сделать отступление для пояснения. Вся история науки развивалась по нарастающей, начиная с древнего мира, с Архимеда, с Аристотеля, с Галилея и других. Наконец, Ньютон и последующие гении науки двигались вперёд постепенно. Развивая теорию науки, эти творцы строили модели мироздания и предсказывали новые открытия. Именно об этом когда-то очень точно сказал мой выдающийся коллега, лауреат Нобелевской премии Стивен Хокинг: «Наука продвигается вперёд, создавая частные теории, описывающие какую-то ограниченную область событий, и либо пренебрегает остальными эффектами, либо приближённо заменяет их некоторыми числами. Но есть надежда, что, в конце концов, будет найдена полная, непротиворечивая единая теория, в которую все частные теории будут входить в качестве приближений, и которую не нужно будет подгонять под эксперимент»⁶*.
____________
⁶* Цитата взята из книги Стивена Хокинга «Краткая история времени», изданная в 1988 году. (примечание автора)
____________
***
Однажды около двух лет назад мне довелось читать очередную открытую лекцию по проблематике объединённой теории. На сей раз это состоялось в Великобритании в Кембридже. В том самом Кембридже, который когда-то возглавлял Исаак Ньютон. В зале присутствовало много людей, а я вёл лекцию в виде беседы со слушателями. Я приметил, что мне много раз задаёт вопросы и активно участвует в беседе одна и та же молодая девушка. После лекции она подошла ко мне. Молодая леди представилась как Мэгги Смит, вольнослушательница в Университете Оксфорда. Меня несколько удивило, присутствие такой юной мисс на лекции по передовым проблемам науки, и я ей об этом так прямо сказал. Однако Мэгги, ничуть не смущаясь моего замечания, начала мне задавать научные вопросы, которые я готов был слышать только от своих учёных коллег.
Буквально через несколько минут мы оживлённо обсуждали самый край науки, самый тот рубеж, к которому подошёл я в своих исследованиях и не мог двинуться дальше. Словно тупик.
Однако мне интуитивно чувствовалось, что это не тупик вовсе, а дверь, которую уже почти нащупал, которую смутно представлял, как отворить, но топтался на месте, нуждаясь лишь в толчке, в озарении, чтобы пойти дальше.
Мэгги стала спорить, разжигая во мне борца за истину науки. Уже не обращая внимания на юность этой особы, я с жаром доказывал ей свою правоту, выводя ручкой на листах бумаги различные математические и логические выкладки. Она также хватала ручку и делала правки в моих рассуждениях. Меня немного стало раздражать, что она, годясь мне во внучки, спорит со мной на равных. Тем не менее, я заметил, что она не дерзит, не пытается поддеть, как это иногда любит делать чрезмерно грамотная и ретивая молодёжь, не пытается меня разубедить, а, напротив, о чём-то говорит между строк.
Тут зазвонил мой телефон, я извинился перед Мэгги и ответил. Мне звонила Алёна. Она потеряла меня, забеспокоившись, что я куда-то подевался. Я глянул на часы, мы проговорили с Мэгги почти час.
– Прости, родная, – говорил я с Алёной по-русски, – заработался с коллегой. Уже еду. Целую.
– Мисс Смит, извините, – я снова перешёл на английский, – мне пора. Было очень приятно с вами беседовать.
Пока я разговаривал с Алёной по телефону, Мэгги что-то быстро писала на листах бумаги, которые стали полем нашего оживлённого научного спора.
– Я понимаю вас, – спокойно сказала она, – мне тоже было приятно и очень полезно. Спасибо вам и удачи!
Она быстро вышла из аудитории, а я остался собирать свои вещи. Складывая свой портфель, мой взгляд упал на листы исписанной нами бумаги, и тут я заметил последние записи, сделанные Мэгги. Дважды пробежав по ним глазами, я схватил собранный портфель, эти листы и выбежал за мисс Смит, насколько позволил мой возраст. Однако её и след простыл. Я тщетно пытался её догнать или найти. Никто, даже охрана не заметили никакой молодой леди, выходящей из здания тем вечером. Это было странно.
Сидя на заднем сиденье такси по пути в гостиницу, где ждала меня Алёна, я перечитывал листки нашего с Мэгги научного диспута. Снова и снова. На том последнем листке, на котором писала юная леди, пока я разговаривал с женой по телефону, был ключ к той самой двери в тупике, был тот самый, необходимый мне толчок. Меня вдруг озарило, и я понял, как идти дальше, как выйти за передовой край науки.
Последующие полтора года я провёл в интенсивных исследованиях. Моя научная группа вдохновилась моими идеями, хотя эти идеи принадлежали не мне. Путь к созданию обобщённой теории был свободен. Тщетно пытаясь разыскать Мэгги, я просматривал много раз видео той лекции, показывал эту юную особу коллегам и английским констэблям. Никто не знал, кто она такая и откуда. Дальнейшие поиски оказались бессмысленны, она ведь не совершила ничего противоправного. Я бросил эту затею и, скрепя сердце, присвоил её идею себе, но сославшись в своём труде на Мэгги, которая толкнула меня на озарение.
Опубликовав свою работу с идеей Мэгги, я произвёл фурор в мировой научной общественности. Многие теоретики и практики с энтузиазмом бросились развивать, дополнять и расширять эту мысль, верной дорогой идя к цели. Моя мечта юности фактически сбылась, я дал начало нечто эпохальному.
И вот два месяца назад, этим летом мы прогуливались рука об руку с Алёной в лесу возле нашего загородного дома. Мы выстроили свой дом в том самом дачном посёлке, где во времена нашей юности была дача отца Алёны. Теперь тот дачный дом мы отдали дочери и её семье. Лес тот же самый у железной дороги. Только теперь вместо тропинки широкая дорога, а мост через ручей теперь железобетонный. Лес стал выше. Появилось множество тропинок, фактически превратив этот некогда густой лесной массив в ухоженный парк. По железной дороге теперь почти бесшумно мчатся экспрессы из города, который стремительно наступает на пригород, расширяя свои владения. Мы с Алёной сотни и тысячи раз проходили здесь. Видели перестройку дороги и моста. И всякий раз, возле места моего перехода во времени, у меня сжимается сердце, а я непроизвольно ожидаю почуять атомарный кислород.
Мы прожили с Алёной уже больше пятидесяти лет в браке и ни разу не поругались. Ссоры были, но незначительные, наша любовь не давала им шансов развиться в конфликт. Я ни разу её не обидел, как обещал её отцу и как поклялся сам себе в молодости. Теперь меня всё чаще спрашивают, каков мой секрет супружеского долголетия. Я всегда тактично поправляю спрашивающего:
«Не мой, а наш, и вовсе не секрет».
Нам вдвоём удалось сохранить ту трепетную юношескую чувственность в наших отношениях, которая родилась в нас тогда в семнадцать. Так, наверное, не бывает, но так оно и есть.
В нашем доме до сих пор в сохранности свадебный букет Мэри, правда, под стеклянным колпаком. Мы всем говорим, что это мой букет, который я преподнёс Алёне, когда позвал её замуж. Это так и было, но никто, кроме нас не знает истинного происхождения этого скромного букетика. За все эти годы никто не обратил внимания, что такие полевые цветочки практически не встречаются в нашей полосе. Перстень Ньютона я всю жизнь ношу на пальце, всем говоря, что это реплика старинного ювелирного изделия. Меня можно счесть чрезмерно сентиментальным, но я сохранил и стеклянную бутылку из-под минералки, которую мы выпили с Алёной в медовый месяц, и свою спортивную сумку, и рубашку со следами ниток экономки Хизер, и даже листок с планом Игоря Валентиновича, не говоря уже о часах, что подарила мне мама. Лишь мои туфли пришли в полную негодность ещё к пятому курсу. Библиотечный том знаменитого труда Ньютона мне удалось выкупить у районной библиотеки в десятикратном размере, как утерянный, хотя честно признался заведующей, что хочу оставить эту книгу себе. Я сохранил все вещи, к которым прикасался великий гений. Возможно, это было глупо, но осознание того, что все эти вещи держал в своих руках сам Исаак Ньютон, вдохновляло меня всю жизнь на исследования, на труд ради науки.
Был вечер последнего дня июня. Мы с Алёной отошли от моста через ручей и, пройдя вдоль неспешного течения, присели передохнуть на скамеечку. Глядя на мерно журчащую поверхность воды и заходящее сквозь деревья солнце, мы вели неспешную беседу об искусстве, в котором я разбирался не хуже своего искусствоведа.
Вдруг пространство перед нами задрожало. Солнечный свет заплясал, словно теперь он светил сквозь стену водопада. Моё поистрёпанное сердце застучало сильнее. Мы с Алёной переглянулись, понимая, что открывается пространственно-временной разлом. Но почему? Куда он поведёт?
Я оглянулся. Вокруг ни души. Постепенно пространство сделалось прозрачным. Солнце было по-прежнему на месте, только там исчез лес и ручей. Перед нами чуть левее небесного светила возвышался огромный город с гигантскими блестящими домами, уходящими в лазурную высь. До него от самой нашей скамеечки тянулось зелёное поле с цветами и травой. Прямо вререди, почти загораживая заходящее солнце, находился силуэт человека. Судя по фигуре, это была девушка. Она двинулась к нам, как только граница пространств исчезла.
– Здравствуйте, – её голос был обычным, но говорила она как-то необычно, с лёгким акцентом, – не пугайтесь, пожалуйста, Семён Аркадьевич и Алёна Игоревна, меня зовут Эйми. Я присяду рядом?
Еле справившись с волнением, я и Алёна кивнули. Пришелица подошла и остановилась у скамейки. Во мне всплыли мои юношеские воспоминания, мои ощущения, но я почему-то усомнился в реальности происходящего. Перед нами стояла стройная хрупкая девушка в облегающем не то комбинезоне, не то трико белого цвета. Светлые короткие волосы, выразительные глаза, поразительным образом напомнившие мне Мэгги.
– Алёна, – обратился я к своей верной жене, – ты тоже видишь эту девушку? И тот город?
– Да, милый, – волнительно ответила она, держа мою руку обеими ладонями, – я всю жизнь тебе верила, а теперь вижу это собственными глазами.
– Здравствуйте, Эйми, – сказал я, – вы правы, мы те самые. Если я не ошибаюсь, вы прошли через границу времён из будущего. Ведь так?
– И да, и нет, – она присела на скамейку около меня.
– Это как?
– Вы поймёте из нашего дальнейшего разговора, Семён Аркадьевич, – Эйми дышала, как-то странно, будто долго находилась под водой, но, в то же время, дыхание её не было учащённым и резким, как это обычно бывает при нырянии.
– Мне не кажется, – я всматривался в её лицо, – мы с вами встречались раньше?
– Вы правы, ваших два года назад, – лукаво ответила она, – в Кембридже. Тогда в вашем времени я пришла дать вам подсказку, чтобы вы пошли верным путём в своих исследованиях.
– Я так и знал! – воскликнул я, хлопнув себя по колену. – Значит, вы, как и я когда-то, явились из будущего подсказать путь?
Впервые в жизни в присутствии другого человека я признался в своём путешествии во времени.
– Именно так, Семён Аркадьевич.
– Но зачем? Зачем я тогда был у Ньютона? Что происходит, или происходило, или ещё произойдёт? – я совсем растерялся. – Так это всё было не случайно?
– А вот именно с вами тогда произошло совершенно случайно, – чуть весело ответила Эйми, – но вы дали подсказку Ньютону. Точно также как когда-то в вашем временно́м потоке другие мои коллеги давали подсказки Аристотелю, Галилею, Амперу, Фарадею, Эйнштейну и многим другим гениям науки и не только науки.
– Для чего? – непонимающе спросил я.
– Для того, чтобы история человечества стала такой, какая она есть, какой была изначально.
– Не понимаю.
– Вы, наверное, не сможете полностью это понять, мне весьма сложно объяснить, – Эйми попыталась пояснить на доступном примере, – вот скажите, Семён Аркадьевич, смог бы тогда двадцатитрёхлетний Ньютон понять, если бы вы ему объяснили теорию относительности или квантовую механику?
– Ух-х! Наверное, лишь в общих чертах, но полностью, очень вряд ли, – почти уверенно ответил я.
– Правильно, с вами примерно также, уж извините, – улыбнулась Эйми и продолжила, – до тех знаний, которыми владею я, науке развиваться ещё двести пятьдесят лет. Тогда в Кембридже я дала вам подсказку, чтобы вы смогли пойти дальше. Ведь именно тогда вы зашли в тупик. Я права?
– Да, научная мысль уже двинулась дальше, сойдя с мёртвой точки. Я догадываюсь, эта ваша подсказка приведёт к созданию объединённой теории? – спросил я, начиная что-то понимать.
– Не так скоро, но да. Именно ваше имя стоит особняком в ряду создателей этой теории.
– Очень лестно, значит, благодаря этому, – продолжал я цепь своих рассуждений, – люди будущего научатся управлять пространственно-временным потоком?
– Именно так, к величайшему сожалению…, но об этом позже.
Взгляд Эйми потускнел. Я почувствовал неладное, внимательно посмотрел на неё, потом на мою Алёну.
– А вот эта временная граница, – указал я рукой в сторону города будущего, – и другие такие же, кем создаются?
– Нами, – спокойно ответила Эйми, – нашим институтом.
– А почему вы мне об этом рассказываете?
– Потому что вы последний учёный в цепочке подсказок.
– Но для чего же всё это? – спросил я.
– Семён Аркадьевич, если объяснить простыми словами, то мы собираем разрозненные временны́е вихревые потоки воедино, чтобы сохранить человечество.
– Разрозненные? Сохранить? – уже тревожно спросил я.
– Да, – теперь Эйми говорила очень серьёзно, – через двести пятьдесят лет от этого момента времени, – двумя руками ладонями вниз она показала на землю возле скамейки, – алчные люди, открыв возможность управления пространственно-временным потоком, совершили преступление и тайно бесконтрольно начали путешествовать во времени, из корыстных побуждений. Однако всё тайное становиться явным. Единый наш поток времени разветвился, возникло огромное множество нестабильных временны́х потоков, и все они окончились гибелью человечества в том или ином времени.
– Ужас какой! – воскликнула Алёна.
– Именно, Алёна Игоревна, – утвердительно кивнула головой Эйми, – ужас! Наш институт, в котором была создана единственная в мире установка управления временем, усилием небольшой группы учёных успел выйти из общего временно́го потока во вре́менный до начала разрушения всех потоков. Это не просто неотвратимый апокалипсис, это дикое множество их!
– Подождите, – начал сопоставлять я информацию, – правильно понимаю, всё время оборвалось, и теперь в будущем нет ничего?
– Вообще ничего больше не стало, ни будущего, ни прошлого, – Эйми указала рукой на город и солнце, – там, некий вре́менный кольцевой поток времени, в котором осталась только горстка учёных и установка. Там времени как такового нет, вернее оно есть, но почти никакое. Там солнце всегда на закате. Мы там даже не едим, у нас отсутствует обмен веществ. Мы там еле двигаемся, но можем мыслить. Только здесь в вашем потоке я дышу и чувствую себя живой. Я даже не знаю, сколько мне лет в вашем понимании. Нам вообще невозможно определить, как долго мы уже выправляем время, это может быть и несколько дней, а могут быть и сотни лет. Когда мы с коллегами смогли захватить институт и установку, мне было всего двадцать пять лет, а мой отец работал в лаборатории времени.
Мы с Алёной слушали эту девушку с безмерным сочувствием и страхом за будущее.
– Значит, я открыл людям путь к разрушению всего! – удручённо сказал я.
– Нет, – успокоила Эйми, – без этого у нас ничего не получилось бы, то есть, не получится. Установка должна быть создана, но тут же её выведут в иную реальность, вроде этой, – она указала на город, – и эта дьявольская машина растворится в вихрях времени. А всё что произошло, будет обнародовано, мы ведём запись всех своих действий.
– А потом что произошло, ну, произойдёт?
– Мы принялись исправлять то, что натворили люди от недомыслия и жадности. Нам только-только удалось выправить этот поток времени, в котором мы сейчас с вами находимся. Поэтому надо, чтобы всё развивалось, как надо, особенно наука, иначе поток станет нестабильным и развалится, а в таком случае это будет фатально и вообще невосстановимо.
– Тогда, почему нельзя исправить всё людское страдание из-за людской же алчности и властолюбия? – спросил я.
– Нельзя, – Эйми отчаянно замотала головой, – ресурсов хватает только на то, чтобы точечно воздействовать на эту выправленную линию времени. Во временно́м потоке есть хаотичные возмущения, которые могут привести поток не в то русло или разрушить вовсе. Мы воздействуем в ту точку времени, когда тот или иной учёный делает важный шаг. Ведь именно наука движет прогрессом. Перед этим в потоке времени возникают существенные возмущения, которые мы можем регистрировать. Но этот очередной учёный, в силу тех самых возмущений в потоке может и не совершить важный и определяющий шаг. Поэтому мы гарантированно обеспечиваем совершение им этого действия. Помимо учёных есть ещё много людей, существенно влияющих, то есть, влиявших на ход истории человечества. За ними мы тоже следим и подсказываем, как поступить. Мы обнаружили неприятную закономерность, по которой критические возмущения во времени не возникают при принятии людьми решений злобных, решений разрушающих. А вот перед действиями, направленными, в результате, на созидание, улучшение человеческого бытия, время как бы встаёт на распутье. Словно задаёт извечный вопрос «Быть или не быть»? Мы всё делаем очень аккуратно, чтобы не оставить своих следов в истории. До этого момента о нашей работе никто не знал в этом временно́м потоке. Вы первые. Должно быть всё, как было, только так мы придём к моменту создания установки. Сейчас мы совершили предпоследний шаг в исправлении потока времени. Мы почти всех спасли.
– Значит, вы воссоздали заново всю человеческую историю?
– Примерно так. На самом деле всё значительно сложнее. Не заново, а уцелевшие временны́е фрагменты собираем в один стабильный поток. Шаг за шагом.
– И нужен ещё один? – спросил я, пытаясь разобраться в ходе мыслей Эйми.
– Да, теперь мы возьмём под контроль всю цепочку создания системы управления пространством и временем, не позволив больше никому уйти в прошлое. Моё появление здесь должно стать последним. Систему управления временем разрушат, установив запрет путешествий во времени. Это было ошибкой. Страшной ошибкой! Её нельзя больше совершать! Точнее, нельзя будет совершить! Только тогда все страдания людей останутся в истории. Мы пройдём этот этап эволюции человечества, и в мире наступит красота и любовь без горя и зла!
Эйми говорила очень эмоционально, в её глазах стало ярче отражаться солнце от заполнивших их слёз.
– Скажите, – я взял её за руку, пытаясь успокоить, – а почему тогда к Ньютону вы послали меня, а не вы сами или кто-то из ваших коллег?
– Ньютон был очень сложный человек. Да, вы и сами знаете, надо было дать подсказку ювелирно аккуратно, но вы там оказались случайно. Это была почти катастрофа! Очередной из ответвившихся потоков времени, окончательно потеряв стабильность, развалился как раз в тот момент, когда мы открывали проход в Вулсторп. Это сместило точку входа, и она оказалась в этом временно́м потоке в вашей юности, переместив вас к Ньютону. Мы можем фиксировать только сам проход, но не контролировать действия. После вашего прохода возникло огромное, критическое возмущение потока времени и пространства. Мы уже приготовились к худшему, к полному краху нашей затеи, но внезапно поток стабилизировался. Это означало, что вам удалось самому исполнить нашу миссию, и вы сами не оставили там фатальных следов своего пребывания. В те времена свирепствовала чума, и люди мало контактировали между собой, поэтому мощные пространственно-временные возмущения, возникнув с вашим присутствием, быстро затихли.
– А эти возмущения могут быть заметны в нашем временно́м потоке? – спросил я, сопоставляя информацию, как учёный.
– Могут, – ответила Эйми, – и вы, Семён Аркадьевич, видели их проявление.
Я удивлённо посмотрел на гостью из будущего.
– Ну, вспомните, что вы увидели там необычного? – Эйми с интересом смотрела на меня, подбадривая.
– Да, ничего такого там не было… Столько лет прошло…
– Вы сейчас всё подробно вспомните.
– Да… Вряд ли…
И правда, вдруг отчётливо вспомнив поведение Луны той первой ночью, я кратко пересказал Эйми про те дикие лунные скачки.
– Просто я забыл о Луне, ведь был абсолютно уверен, что это какой-то мираж или шутка моего воображения, – окончил я свой рассказ.
– Я же говорила, что вспомните, – она утвердительно кивнула головой, – да, это было именно проявление критических временны́х возмущений. Хорошо, что так закончилось.
– Подождите, – во мне проснулся исследователь всего нового, – я правильно понимаю, критические возмущения в потоке времени вызывают подобные оптические искажения?
– Это были не оптические искажения, Семён Аркадьевич, Луна на самом деле так скакала в пространстве, – Эйми говорила тихо, – если бы поток развалился, потеряв стабильность, то та Луна скорей всего врезалась бы в Землю, мгновенно погубив человечество и всю планету…
– Но ведь это противоречит всем законам природы, – сказал я.
– О-о, Семён Аркадьевич, при разрушении потока времени привычные нам явления и закономерности напрочь перестают быть таковыми, – Эйми вновь заговорила эмоционально, – там творится сущий ад, это невозможно представить, там… я видела такое… это…
Она замолчала. Судя по всему, эта милая девушка знает, о чём говорит. Она не в силах была дальше рассказывать обо всём том ужасе и страданиях людских, что видела, её горло сжал спазм.
– Простите меня, что напомнил вам о чём-то ужасном…, – мне стало жалко эту смелую девушку, видавшую безмерное людское горе и стремящуюся спасти будущее, нынешнее и прошлое человечество.
– Ничего, – Эйми взяла себя в руки, – я в порядке.
– Ещё раз простите моё любопытство, я же учёный, вы понимаете, – извинился я, вернувшись к теме беседы, – вы сказали, что я исполнил вашу миссию правильно.
– Да, вы всё сделали правильно, сами того не подозревая. Существовал риск, что вы останетесь там, но ваша любовь не смогла вам это позволить, – Эйми улыбнулась и посмотрела на мою Алёну.
– Откуда вам это известно? – недоумённо спросил я.
– От вас и известно, – она продолжала улыбаться, – я же всё-таки из будущего.
– Ах, да, я упустил это обстоятельство, – я тоже улыбнулся и посмотрел на свою Алёну, – а как же вы смогли догадаться открыть переход назад именно в следующее полнолуние? – спросил я.
– О, это просто, – Эйми снисходительно кивнула, – зная приверженность и интерес Ньютона к астрономии, можно было предположить именно такой исход. Но существовал запасной план, я бы просто за вами туда пришла, и поток времени не повредился бы. Ну, всё, мне пора. Надо прощаться.
– А мне надо что-то ещё сделать? – взволнованно спросил я.
– Да, у меня к вам просьба, Семён Аркадьевич, – Эйми встала перед скамейкой лицом к нам, – напишите всё, что с вами произошло в жизни, и опубликуйте. Вы известный человек, вас должны услышать. Пусть люди узнают обо всём этом и осознают всю пагубность путешествий во времени. Пусть они перестанут грезить об этом, пусть они продолжат путешествовать лишь в своих воспоминаниях и в своих мечтах, как сказал когда-то Герберт Уэллс.
– А разве сейчас можно об этом рассказывать? – с сомнением спросил я.
– Вы об этом тоже уже рассказали, Семён Аркадьевич, иначе, как бы мы узнали, что вы и Алёна Игоревна в данный момент отдыхаете на этой скамейке. Поэтому сейчас это необходимо! После публикации ваших воспоминаний, поток времени пойдёт несколько иным путём, и созданная машина времени не причинит больше никому вреда. Прощайте!
Последние слова Эйми произносила, уходя спиной к городу и солнцу. Она медленно-медленно помахала нам рукой за уже колышущейся границей времён и пропала вместе с городом и полем в хаотичной мути за этой стеной. Вновь перед нами с Алёной были ручей и закатное солнце, протискивающееся сквозь деревья.
***
Дорогой мой читатель, на этом я заканчиваю свою не придуманную историю в надежде, что человечеству будущего хватит мудрости предков не обернуть открытия науки против себя самого. Мы это уже поняли с химическим, биологическим и ядерным оружием, с открытиями в генной инженерии и вирусологии. Должны же мы это понять и с остальными научными открытиями? Иначе все наши чувства, вся наша любовь, вся наша культура, накопленные тысячелетиями, исчезнут бесследно.
Пока никто не знает, удалось ли Эйми и её друзьям вывести будущую машину времени из строя, и не дать разрушиться нашему с вами потоку времени.