Иногда мир затихал, и в этой тишине Дариус чувствовал, как нечто древнее, не принадлежащее времени, касается его разума. Видения вспыхивали, не спрашивая разрешения — не как сон, а как память, которой у него не могло быть. Он не знал, откуда это — но знал: то, что открывается ему, старше звёзд, глубже времени.
Явь пробудилась, но ещё была тиха. Воздух стоял недвижно, воды лежали зеркальной гладью, и огонь дрожал лишь в глубинах мирового сердца. Всё уже существовало — земля и небо, свет и тень, тепло и холод, — но не хватало движения, не хватало голоса самой Яви. Сварог видел: мир его стал прочен и красив, но безмолвен. Не шуршал лес, не шептались волны — слишком долго мир держал своё дыхание. Как утро без птиц, как грудь без дыхания, Явь держала в себе силы, что жаждали освобождения. Мир ждал первого раската, который сорвёт покров безмолвия.
И тогда Сварог замыслил гром. Не слово, но голос для мира; не разрушение, но пробуждение. Он взял напряжение неба и тяжесть облаков, взял пламя, спрятанное в каждой каменной жиле, и поднялся над вершинами мироздания. Там, на границе небес, он замахнулся своей незримой молотобойней. Он ударил — не по металлу, а по самой тишине. Тишина треснула. Безмолвие разошлось раскатом, который не был ещё громом, но уже потряс воздух. Волны звука рванулись по небосводу. То было не слово Сварога, а его дыхание, ставшее слышимым. Первый удар сотворил вибрацию, от которой задрожали горы и проснулись дремлющие воды. Но это был лишь знак, лишь протяжный гул, ещё не обретший сердца.
Чернобог почувствовал новую волю в творении и ответил своим присутствием. Он не хотел остановить Сварога — но хотел рассеять его замысел. Пока кузнец высекал гром, Чернобог проскользнул в сами волны звука. Он сделал их холодными и беспорядочными, превратил гул в грохот без ритма, который мог только пугать и рушить. Не как враг, но как тень, он придал раскату дикость и ярость. Гром хлестнул по небосводу разом, как разорванная ткань, и молчание обратилось хаосом звуков. В слепой тьме тучи метнулись первые молнии — яростные, но бесполезные когти света, что рвали небеса без цели. Но Сварог лишь сжал челюсти — и ударил вновь.
Каждый новый удар был твёрже и размеренней. Как кузнец, выбивающий узор на медном щите, он задавал грому размер и такт. Сварог ковал ритм: раз от разу гром бил уже не беспорядком, а пульсом. Небо гудело, словно обретая сердце. Однако Чернобог не отступал. Он вложил во всполохи раскатов слепую ярость, так что каждый громовой удар норовил расколоть горы и испепелить долины. Не сила созидания то была, а сила страха: мир вздрагивал, но не пробуждался радостно — он цепенел в ожидании беды.
И тогда из тени вышел Велес. Тихо, неслышно он поднялся сквозь туманы от земли к небу, туда, где Сварог ковал звук. Велес не вмешивался грубо — он подкрался к самому первому раскату, что всё ещё плыл под небесным сводом, и шепнул ему тайну — тише тумана, но достаточно ясно, чтобы раскат услышал. Он знал: в каждом хаосе спит скрытый счёт, стоит лишь разбудить его осторожным шёпотом. Гром не знает слов, но Велес дал ему намёк на песню. Тот раскат откликнулся эхом, и эхо сложилось в ритм. Что-то новое промелькнуло меж небом и землёй — будто небеса услышали голос лесов и рек, зовущий дождь.
Сварог ощутил помощь Велеса и улыбнулся. Его следующий удар уже подхватил найденный ритм. Грохот стал ритмичным громом, как барабан, что не рушит, а ведёт войско. Чернобог попытался смешать удары, наложить один на другой, чтобы снова стянуть их в хаос. Но Велес скользнул меж раскатов, разделяя их по времени, разводя гулы по разным сторонам неба. Там, где Чернобог хотел свалить всё в единую оглушающую лавину, Велес хитро вплёл тишину между ударов. И гром начал звучать мерно.
Раскат за раскатом неслись по небесам, и Явь больше не пугалась их — она внимала, словно великая грудь, наконец, вздохнула ветром после долгого застоя. Горы больше не рушились, но отзывались далёким эхом. Долины прокатывали гром, передавая зов дальше. И тяжёлые облака, что до того лишь ждали, наконец разразились дождём. То был первый дождь Яви — вода жизни, хлынувшая с небес. Мир впервые вдохнул влажный аромат; почва напилась живительной влаги, пропитываясь силой. Эта вода стала первой кровью будущей жизни, предвестием ростков и зелени.
В тот миг, когда пролился первый дождь, в сердце бури вспыхнула молния. Она не была холодным огнём Чернобога — она была сыном Сварогова огня и небесной воды. Ярчайший всполох рассёк тучу, и в нём мир впервые увидел образ нового бога. Не рождённый матерью, не задуманный заранее, он стал явью из сплава сил. Он вышел из молнии — грозовой муж в сияющих доспехах тучи. В руках его пылала секира молнии, выкованная самой бурей. Вокруг плеч его извивались всполохи — послушные змеи грозы, готовые метнуться вниз по его велению.
Он не был Сварогом, но нёс в себе волю отца. Не был Чернобогом, но хранил в груди гнев бури, обузданный порядком. Он окинул взором мир — и мир дрогнул от благоговения и благодарности. Гром, затихая, повторил его имя: Перун. Так родился бог грома. Перун застыл на миг на своём облаке, впитывая силу небес и земли, а затем его громовой хохот прокатился над миром, как обещание защиты. Отныне каждый раскат, каждый зигзаг молнии будут нести волю Перуна — карающую и дарующую жизнь одновременно. Где Перун пронесёт свой грохот, там враг устрашится, а семя прорастёт под дождём. Так в Яви явился гром, и с ним — его воитель и страж. Перун стал первым сыном Яви, рождённым от союза огня небес и воды земной — повелителем гроз и хранителем живого под небесами Яви. А Велес, усмехнувшись, тихо растворился в тумане: мир обрёл ещё один голос, и в нём зазвучала новая мелодия.