26 июня 1941 года. Литовская ССР. Окрестности местечка Пашите.
Гул моторов сотрясал воздух, смешиваясь с далеким грохотом артиллерии и тревожными криками птиц. Внутри тесного железного брюха танка Т-26 образца 1939 года стоял невыносимый шум и запах – машинного масла, бензина, пота и страха.
В башне танка с 45-мм пушкой 20К сидел лейтенант Петр Воронин. Он был и командиром, и наводчиком. Внизу, у рычагов управления, напряженно следил за дорогой механик-водитель старший сержант Иван Козлов. Его лицо, искаженное смотровыми щелями триплекса, выражало сосредоточенность. Справа от пушки, в тесной башне, быстро двигался заряжающий Алексей Морозов по прозвищу "Курносый". Его руки автоматически извлекали снаряды из укладок вдоль бортов.
– Курносый! Бронебойный! – крикнул Воронин, прильнув к панорамному перископу ПТК командира.
Его голос, обычно спокойный и требовательный, как и подобает командиру взвода, занявшего в мирное время первое место в батальоне за боевую подготовку, сейчас был сжат, как пружина.
В видоискателе мелькали фигуры в серо-зеленом, окопы, вспышки выстрелов. Их 56-й танковый полк 28-й танковой дивизии врезался в наступающие порядки фашистов у Пашите, пытаясь контратаковать, отбить инициативу в эти страшные первые дни войны.
Всего неделю назад он, Воронин, подал заявление в партию. Слова, сказанные тогда комиссару, горели в нем сейчас ярче пламени: "Я хочу громить фашизм!" Это была не просто фраза. Это была клятва.
– Есть бронебойный! – отозвался Морозов, ловко вгоняя остроконечный снаряд в казенник. Металл звенел.
– Огонь! – автоматически произнес лейтенант, склонившись к прицелу ПТ-1.
Танк вздрогнул от выстрела. Через мгновение сквозь прицел Воронин увидел, как немецкий пулеметный расчет вместе с ящиком скрылся в клубах дыма и земли. Где-то слева рванул снаряд – это работал соседний танк их взвода.
– Молодец, Петя! Бьем гадов! – донесся приглушенный панибратский голос Козлова через переговорное устройство ТПУ-3. Но голос тут же прервался. – Черт! Справа, за кустами! Противотанковое!
Воронин рванул турель пулемета ДТ в своей башенке. Сквозь узкую щель он успел увидеть вспышку. Что-то свистнуло с леденящим душу звуком и ударило в корпус, ближе к корме. Танк качнуло, послышался звон рикошета и шипение.
– Пробило? – спросил Морозов, инстинктивно пригнувшись.
– Кажись, попали! – отозвался Козлов, давя на газ. – Движку хана! Горим! Запах гари!
Ужасный, сладковато-едкий запах горящего бензина и краски мгновенно заполнил боевое отделение. Из моторного отсека позади них повалил едкий дым. Танк резко сбавил ход, двигатель захлебнулся.
– Экипаж! Остаемся на месте! – приказал лейтенант Воронин, голос хриплый от дыма, но твердый. – Превращаемся в ДОТ! Курносый, не переставай заряжать! Иван, если можешь, попытайся потушить танк!
Он знал слабости своей машины – тонкую броню в 15-20 мм, низкую скорость, уязвимость двигателя. Но сейчас их Т-26, объятый пламенем с кормы, стал неподвижной, но смертоносной точкой на поле боя.
Воронин, игнорируя начинающийся жар под ногами и пронзительную боль в левом плече – осколок или вдавленная броня? – снова навел пулемет. Очередь. Другая. Немцы, решив, что танк мертв, поднялись в атаку. И попали под убийственный огонь.
– Лейтенант! Башню заклинило! Еле двигается! Или из-за попадания, или за огня из моторного отделения! – закричал Морозов, отчаянно дергая механизм поворота. Пушка смотрела почти прямо вперед.
– Стреляй тем, что есть! По пехоте! – скомандовал Воронин, продолжая поливать врага из своего ДТ. Он видел, как падали фигуры в сером. Его пулемет беспощадно косил наступающих.
Морозов, стиснув зубы, заряжал и стрелял из 45-мм пушки осколочными по скоплениям пехоты. Грохот внутри горящей стальной коробки был оглушительным. Дым ел глаза, першило в горле. Жар нарастал. Казалось, сама броня раскаляется.
– Петр Романович! Огонь подбирается! Затушить не получилось! – отчаянно крикнул Козлов.
Сквозь смотровую щель Воронин видел дым, идущий от их танка.
– Бейте врага, пока держимся! – Воронин впился глазами в перископ. Еще одна группа фашистов залегла метрах в ста. – Курносый! Осколочный! Вон ту кучу, за пнем! Быстро!
– Есть! – Морозов, кашляя, всадил снаряд. Выстрел. Разрыв. Крик.
Но в этот момент новый удар, страшной силы, потряс танк. Справа, в упор. Лязг, скрежет, ослепительная вспышка в башне.
Лейтенанта Воронина отбросило назад, ударив головой о сталь. Боль в плече вспыхнула адским огнем. Он почувствовал влажное тепло, растекающееся по гимнастерке. Заряжающий Морозов рухнул на сиденье, беззвучно открыв рот, на его груди алело пятно. Козлов застонал.
Сознание уплывало. Дым, гарь, боль... Гул мотора сменился треском пламени, пожирающего их стального коня. Где-то далеко рвались снаряды, кричали люди.
Лейтенант собрал последние силы. Правый глаз видел разбитый перископ, но левый улавливал движение – еще тени в сером. Дрожащей рукой он нащупал рукоятку пулемета ДТ в своей башенке. Палец нашел гашетку.
– Иван... Алексей... Огонь... – прохрипел он, не зная, слышит ли его еще кто-то в этом аду. И нажал. Пулемет захлебнулся короткой очередью, потом умолк. Пули кончились или заклинило.
Лейтенант Петр Воронин откинулся на спинку сиденья. Сквозь пробоину в башне он видел клочок литовского неба, затянутого дымом сражения. Горящий Т-26 с тремя храбрецами внутри продолжал стоять насмерть у Пашите, став немой угрозой и символом ярости, которая уже охватила всю страну. Они не отступили. Они громили фашизм до последнего вздоха, до последнего снаряда, до последней капли крови. Как и клялся сын своего народа.