Я открыла глаза в пять утра. Иногда жалею себя за эту вредную привычку — начинать думать ещё лежа в темноте на подушке. Не всегда ведь мысли душевные… Но сегодня вдруг отпустило: впереди была пятница, а не первое сентября, не четверг с авралом и не новое совещание на выдумку ради Вадима Анатольевича.
Я прислушалась: за стеной сопит в предутренней тишине Лиза. Подростковый сон — самое завидное время… Ну а мама? Мама вот встаёт пораньше, чтобы добраться на работу и — всё чаще — быть первой. В офисе свои ритуалы: кофе, окрошка сплетен и, главное, добровольный стыд счастья, которым нельзя делиться.
Путь до работы — старый автобус за двадцать пять минут с книгой. К тому времени мысли уже успевали разложиться по полочкам, а потом — приветливое светлое здание, турникет, лифт, запах вчерашнего чая… и, конечно, Ира. Она всегда приходила чуть позже, бодрая, ухоженная, с этим своим смехом с хрипотцой. И весёлым:
— Мань, ну и ты ранняя пташка! — кивала она мне по дороге в курилку, — Всю жизнь бы завидовала таким.
Завидовала… Как будто шутка, а как будто по-настоящему. Хотя, скажу честно, меня всегда останавливало одно: с Ирой легко — у неё своя правда, но и по мне не судит строго… Подругами вслух не зовёмся, но сколько всего вместе прошли — не сосчитать.
А тут ещё радость: вчера вечером мне наконец подтвердили участие в большом проекте. Да-да, презентация перед руководством, бюджет, перспективы! Мы обсудили детали с начальником — Вадимом Анатольевичем, тот сиял довольством, даже пожелал удачи отдельно, искренне, без снисходительности.
Ира отреагировала бурно:
— Мария, я за тебя! Такому человеку — и чтобы не повезло?! Ну ты, конечно, молодец, а я пока… в хвосте плетусь. Ещё не вечер!
А мне верится — искренне радовалась. Или не совсем? Господи, ну зачем выбираю параноидальные мысли!
— Ир, ну брось. Ты же знаешь, сколько ночей за должностям и проектам оставила… — хохотнула я, и мы обе затянулись дымом.
Откровенность — это сидеть друг против друга на «опорных» курилкиных стульях. Тем более, что власть и успехи между подругами — дело нечистое, вкус их быстро портится…
В тот день по дороге домой меня не покидало странное ощущение: как будто за улыбкой Иры прячется что-то ещё. Не обида… Не ревность… Странно подёрнутое холодком внимание — в котором ирония замешана с настоящей поддержкой. И всё сильнее я стала ловить себя на этом невольном страхе. Что если мы — не такие подруги, какими казались раньше?
Вот с чего началось, наверное… С этого неуловимого чувства отдаления в самой тесной дружбе.
Дальше всё будто потекло само собой. Одно за другим — маленькие странные эпизоды… Детали, на которые поначалу не обращаешь в серьёз: устал — пропустил, устал — разозлился на себя же.
Понедельничное утро, тянущее за собой сонные взгляды и однообразие рабочих дней. Я вбежала чуть позже обычного, держа в руках грязно-зелёный ланчбокс (Лиза крикнула мне в спину про бутерброды: "Не забудь!"). В коридоре встретила Иру — она как раз о чём-то переговаривалась с нашими из бухгалтерии. Притом — весело так, распаляясь.
Пригляделась… Нет, не показалось. При моём появлении тема явно сменилась.
— Мань, привет! Опять опоздала? — взгляд чуть скользнул в сторону, — А у тебя новый кейс сегодня? Ну, удачи-удачи, королева презентаций!
Улыбка — нарочитая, приподнятые брови… Незаметно сбила дыхание. Чего это она — при всех? На кухне подсела рядом, поставила чашку чая, внимательно на меня посмотрела:
— Ты вот скажи… не страшно было впрягаться в этот проект? Все говорят — риски сумасшедшие.
— Где все? — я искренне дернулась, — Не слышала ни от кого.
— Да ну, на лестнице шепчутся… Наши говорят. Да я вот подумала: ну надо же, Марие опять всё подкидывают!
Вроде бы — с участием, а внутри у меня резануло. Почему — "подкидывают"? Почему — "все говорят"? С каких это пор моя работа чужим рот не даёт закрыть?
Я улыбнулась в ответ — не сразу. Ведь знаете, как бывает? С одной стороны — хочется вернуть доверие, теплую волну искренности. С другой — невидимая стенка внутри появляется… Она начала расти.
Дальше посыпались странности.
В офисе стали мелькать взгляды — какие-то уж слишком пристальные. Кто-то из молодых сотрудников случайно проговорился:
— Ой, Мария, вы теперь "любимица Вадима Анатольевича"...
В другой раз услышала, как за спиной кто-то перешёптывается — явно про меня:
— Ну да, случайно так повезло ей — опять всё под нос.
— Это Мария-то?! Ой, да ладно…
Я старалась не обращать — года, опыт, "всё бывает"… Но внутри росла обида. На всех вместе и на себя.
Ближе к пятнице залезла в почту — и вдруг наткнулась на пересланное Ирой письмо, в котором были строчки, предназначенные только ей, про нюансы цифр бюджета проекта. Странно — зачем кому-то ещё быть в курсе? Вроде бы "по дружбе", а вроде бы и нет…
А на обеде — за общим столом, под разговоры о детях, ипотеке и "джемпер за тыщу пятьсот", вдруг вновь:
— Мария, ты, главное, на вершине не загордись! — Ира усмехнулась, — А то, знаешь, тут и высоко, и одиноко бывает.
Я смотрела на неё и думала: ну зачем? Почему не порадоваться просто так… без приправы сарказма?
Вечером, когда все уходили, Ира притормозила меня у раздевалки:
— Ой, Мань… А ведь всё равно — ты молодец, правда. Просто тут людей… ну, хороших мало стало. Осторожней с ними.
Я до сих пор не понимаю — то была искренняя забота или тонкая издёвка? На душе поскребли кошки.
---
И вот — корпоратив, наш маленький "юбилей компании". Сбросили декорации повседневности: светло, весело, играет музыка, бокалы. Все раскрепощены — подпускают себе шутки, фразы за гранью.
Вадим Анатольевич поздравил меня отдельно:
— Мария, мы гордимся тобой! Есть с кого брать пример, — хлопнул по плечу, неловко, но по-доброму.
Я почувствовала, что многие смотрят на нас.
В этот момент Ира уже подлила себе вина, глаза чуть блестят:
— Ой, ну что вы, ну Мария всегда была… везучей! Гляньте — как будто сама Фортуна с ней за руку.
— Ира, перестань, — прошептала я, но она подхватила:
— Нет, ну правда, какое-то везение удивительное. Другие пашут-пашут, а тут просто раз — и подкинули проект… Везёт же некоторым.
Я вдруг ощутила — земля уходит из-под ног. Это ведь и есть та самая зависть, про которую говорят только в шепоте. Все смотрят, ловят наши взгляды. Приятельницы хихикают.
Я старалась не показать виду. Но внутри ныло так, что хотелось убежать, захлопнуть за собой дверь, не слышать этих слов.
А дома… Лиза увидела меня, тихо спросила:
— Мам, ты чего такая грустная?
А я не нашла, что сказать. Ни себе, ни ей. Просто крепко обняла…
Неделя после корпоратива стала для меня каким-то затяжным ноябрём: вроде бы солнце иногда и выглядывает, но всё — в полумраке. Я шла на работу будто на экзамен — слушать, смотреть, угадывать, где какой намёк и кто кому что перешёптывает.
Самое страшное — не прямые слова, а намёки. Они растекаются, как вода по полу: потом и не соберёшь, откуда пришли. То кто-то из новых коллег с улыбкой спросит про то, как мне "так везло всегда в жизни", то кто-то из смежников подмигнёт:
— Мария, тебе бы в лотерею. Всё сама, без блата, ну да?.. — и уходит, оставив у меня осадок.
Я несколько раз пыталась поговорить с Ирой, выбрать момент для простого, чистого разговора. Но она скользила — как будто не замечала перемен. Всё так же репетировала дружбу:
— Ну ты держись там, звезда! Если что — зови на помощь, я посмеюсь рядом…
Однажды ночью пришлось читать логику на экране компьютера: не выдержала, начала вспоминать. А потом в почте случайно заметила какое-то обсуждение — вроде пустяк, но именно этого внутреннего нюанса бюджета знала только Ира. Только она.
Сначала я хотела не обращать внимания: мало ли, случайность, с кем не бывает… Но на следующий день услышала за дверью, как о моём проекте рассказывает бухгалтер — пересказывает чужими словами, теми самыми, которые я делилась только Ире!
Всё сошлось, как в детской задачке. Сердце глухо стучало: так вот откуда растёт эта "всеобщая осведомлённость"…
На кухне, когда все разошлись и остались только мы вдвоём, я вдруг решила не молчать. Долго прокручивала, как начать — а потом просто выдохнула:
— Ира, мне очень тяжело последние дни. Мне кажется, кто-то в офисе начал распространять обо мне нехорошие слухи…
Она молчала, ковыряя ложкой сахар в чайнике.
— Речь идёт о деталях проекта, которые знала только ты.
— Ты что, обвиняешь меня?! — резко, обжигающе.
— Я не обвиняю. Я спрашиваю. Если есть вопросы ко мне — скажи прямо. Не надо говорить за моей спиной, раздувать истории. Я думала… мы можем быть честнее друг с другом.
Ира на секунду поджала губы и вдруг сказала с натянутой улыбкой:
— Ты всегда была первой. Учёба — тебе пятёрки, друзья — все вокруг тебя… А мне — догонять. Мне разве не тяжело было? Ты даже не замечала…
Голос у неё дрогнул.
— Я не знала. Но в чём я виновата? Что работаю, что люблю свою работу, что мне дали шанс? Я не просила…
— Но ты же понимаешь, что это не только твои заслуги… Просто тебе всё шло легче, чем другим. Ты смотришь на меня всегда с высоты.
— Не смотри, Ира, не смотри, — прошептала я, — мне очень жаль, что ты чувствуешь себя хуже. Но ведь, если бы ты честно сказала, поговорили бы… Мы ведь никогда не были врагами.
Ира опустила голову, плечи опустились — почти, как у маленького ребёнка, на которого наорали.
— Я устала… Я больше не могу быть веселой. Мне больно.
Больше слов не было. Только тишина между двумя бывшими подругами. Тишина — как междугородний звонок, в котором голос обрывается, и ты понимаешь: обратно уже никогда не вернуться.
Я вышла из кухни, чувствуя: что-то навсегда изменилось. Вскрылись эти яйца зависти, раздутые под шелухой дружбы. Осталась только усталость да пустота.
Утро после того разговора было обычным — но внутри меня разливалась тишина, вызывающе непривычная. Вроде всё по расписанию: позавтракала одна, Лиза с ленцой собиралась в школу, а мне — снова маршрутом к автобусу, мимо желтых тополей, склонивших ветки под студёный октябрь.
Я подумала: сколько это длилось? Года два? Три? Нет, дольше. Мы же и до офиса с Ирой были не «по долгу», а по-настоящему, как будто сестры — делили секреты и мелкие победы, билеты в кино и рассказы про детей... Теперь — всё иначе.
В офисе мы увиделись как всегда: обычные приветствия, холодная нейтральность, будто ничего и не было. Ира занималась своими делами — избегала моих глаз, отчётливо прижимала губы, когда возникала поблизости. Я не давала себе повода к прежней разговорчивости; что-то внутри меня будто сжалось, вырос внутренний забор, крепкий, непроходимый.
С Вадимом Анатольевичем, на планёрке, я держалась ровно; мне нравилось чувствовать себя незаметной, работать молча — не ввязываться ни в какие «завистливые коридоры». Всё стало проще и прямее, без этих двойных подтекстов, без розовых иллюзий. Работа — значит, работа. Не дружба, не битва, не сосуществование в обиде. Честнее стало дышать.
На обеде мы теперь сидели раздельно — за свойствами корпоративного стола. Наши разговоры окончательно ушли в формальное русло:
— Мария, уточни, пожалуйста, расчёт по второму этапу, — спокойно, без улыбки.
— Конечно, Ирина, сейчас отправлю, — так же спокойно, без вопросов «как сын».
Вечерами домой я возвращалась прежней дорогой, но шаг был легче: странно… даже, пожалуй, свободнее стало. Свободнее именно от этого обязательства быть «ближе, чем хочется», игры в ненастоящие отношения.
И однажды дома я вдруг поняла: потеряв в мнимой дружбе, я приобрела в уважении к себе. Мне не истереть с плеч названых шепотом обид, не вернуть дружбу искусственно; зато можно оставить прошлое в своём времени — и позволить себе быть честной. И пусть теперь моя жизнь обогатилась одиночеством, но в этом одиночестве есть немного спокойствия.
А Ира… она нашла себе новых собеседников. Перестала пытаться быть рядом со мной. Наверное, и ей стало свободнее: не подыгрывать, не улыбаться сквозь зависть.
После работы я дольше задержалась на улице, вдыхая чистый воздух. Думала: взрослеть — значит, иногда отпускать. Даже если это очень больно. Даже если так проще… и правдивее.
Пусть лучше без лишней маски, без обмана. Пусть останется между нами только рабочее, и всё.
Я отпускаю. Мы отпустили. Пусть новой дружбы и не будет — зато у каждой своя, более честная жизнь.
И спустя месяц после той историю я всё думала: почему нас так легко учат терпеть неудобства ради призрачного мира — скрывать обиду, сглаживать острые углы, делать вид, что всё хорошо, когда внутри скребёт и ноет? Но взрослая жизнь учит большему — выбирать себя, даже если страшно, даже если думаешь, что потеряешь кого-то. Потому что сохраняешь главное — уважаешь свою правду.
Сегодня я смотрю на себя с уважением, которого прежде не хватало. Я смогла не увязнуть в попытках всем понравиться, не стала делать хорошую мину при плохой игре. Я поняла — мы нужны друг другу только тогда, когда рядом честность, когда можешь не только посмеяться вместе, но и сказать неприятное. Настоящая близость не бывает под камуфляжем зависти. Я научилась говорить «нет» тому, что меня разрушает, и «да» — тому, что укрепляет.
Стали ли мы с Ириной вновь подругами? Нет. Но я не стала горше — наоборот, доверяю миру больше. Я знаю — я выдержала, я не предала себя ни в словах, ни в поступках.
И если бы меня сегодня спросили, стоит ли бояться честности или одиночества — я бы ответила: нет! Пасовать нужно только перед ложью и внутренним предательством. А за свою правду — стоит стоять до конца, даже если дрожит голос и подкашиваются колени.
Пусть каждый новый день будет как чистый лист. Пусть на нём пишется лишь то, что пронизано уважением — к себе и к другим. Потому что в конце пути останется самое главное — не количество приятелей и чужих улыбок, а собственное достоинство.
И это — лучший подарок себе на взрослую жизнь.
Подпишитесь на канал, чтобы не пропустить много интересного!
Ещё почитать: