Двинск (Даугавпилс). 25 июня 1941 года.
Воздух был густым от пыли отступающих колонн, гари горящих машин, брошенных телег и безысходности. Город, ворота на Псков и Ленинград, задыхался.
Мимо развилки дорог, где стоял он, текли потоки людей – не части, а толпы. Измотанные, без связи, без команд, с глазами, полными ужаса от мощи немецкого удара.
– Стой!
Голос, как удар топора, рассек гул моторов и приглушенный гомон. Группа бойцов замерла. Впереди – старшина с грязной повязкой на руке.
– Куда путь держите, товарищи бойцы?! – хмуро спросил полковник Белоусов Григорий Антонович и шагнул навстречу.
Невысокий, коренастый, с сединой в щетине и глазами, прищуренными не от солнца, а от привычки видеть суть. За его спиной – жалкие остатки его батальона 41-го полка 84-й моторизированной дивизии, несколько уцелевших танков 46-го и 201-го полков. Осколки армии.
– В тыл, товарищ полковник! – выкрикнул старшина, махнув в сторону востока. – Приказа нет... Но мы только что прорвали кольцо окружения...
– Какой тыл?! – грозно рыкнул Белоусов и резко ткнул пальцем в сторону города, где уже рвались снаряды. – Двинск – наш заслон. Потеряем его – и враг прорвется к Пскову, а затем и к Ленинграду. Здесь фронт! Здесь нужно стоять!
На несколько мгновений полковник замолк. Его взгляд сердито скользил по растерянным лицам солдат.
– Вы – красноармейцы! Умеете носить ордена, но не можете поднять винтовку в час беды? Старшина, развернуть людей! Занять позиции там, – Григорий Антонович указал на свежевырытые окопы. – Командиров ко мне! Всех, кто готов с оружием в руках сражаться с врагом!
Белоусов действовал не по уставу, а по жестокой необходимости. Он использовал свой авторитет, харизму ветерана и неумолимую логику обреченного рубежа.
Он не просто останавливал отступающих бойцов – он реорганизовывал. Из клочьев 2-го стрелкового, других полков, тыловиков, разрозненных батальонов он лепил импровизированную боевую группу (БГ).
Его наблюдательный пункт (НП) – подвал на окраине – превратился в штаб. Он распределял людей по секторам обороны, привязывал уцелевшие орудия к ключевым направлениям, создавал огневые мешки на вероятных путях атаки, особенно вдоль дорог.
Танки, которых было крайне мало, он использовал как подвижные огневые точки (ПТОТ), загнав их по башни в глубокие окопы или замаскировав в развалинах на флангах.
Цель: заставить немцев заплатить кровью за каждый метр, выиграть время для эвакуации или подхода резервов.
26 июня. 16:55. Подвал штаба.
Гул артиллерийской канонады на западе перешел в сплошной низкий рев. Пыль сыпалась с потолка подвала. Белоусов стоял у стола, заваленного картами и донесениями. Рядом – молодой, осунувшийся капитан, командир одного из собранных им отрядов.
– Григорий Антонович... – нервно сглотнул капитан. – Разведка и дозоры доложили, что на подходе целая дивизия. С танками.
Полковник не отрывал глаз от карты, где были нанесены их жалкие позиции, огневые точки, закопанные танки, 45-мм. противотанковые пушки.
– Знаю.
– Силы не равны!. Может, отвести? Хоть к мосту...
Белоусов поднял голову. В его взгляде не было страха, только стальная тяжесть ответственности.
– Куда отвести? За нами – город. За городом – наша Родина! – твердо ответил он, стуча кулаком по карте. – Мы остаемся здесь. Каждый выигранный час – это спасенные жизни наших товарищей на востоке. Время нужно для подхода резервов или укрепления обороны.
Он подошел к окну, которое было прикрыто мешковиной, и выглянул наружу. Солнце клонилось к закату, ослепляя своим светом.
– Подготовить людей. Замполитам – собрать коммунистов и комсомольцев. Будем сражаться здесь.
17:00. Передний край.
Земля заходила ходуном. Из-за холмов на западе выползли десятки стальных чудовищ с черными крестами. За ними, как серо-зеленая туча, шли цепи пехоты. Уверенно, почти не пригибаясь.
На НП, заваленном мешками с песком, Белоусов впился в бинокль. Телефонная трубка прижата к уху.
– Спокойно! – его голос, хриплый, но твердый, разносился по позициям и без связи. – Всем слушать! Артиллерия – цель пехота за танками! Орудия ПТО – бить по флангам, в борт! Пулеметчики – кинжальным огнем по цепи! Без команды не стрелять! Подпустить! Ближе!
Полковник решил выжидать не просто так. Нужно было экономить боеприпасы. Патронов и снарядов было критически мало. Каждый выстрел должен был быть наверняка.
На дистанции 500-300 метров броню танков пробить сложно, а пехота может залечь. Нужно было подпустить противника ближе, где был выше шанс пробития брони, особенно бортовой, и гарантированное поражение пехоты картечью и пулеметами.
В окопах стояла мертвая тишина, нарушаемая только лязгом гусениц и нарастающим гулом моторов. Бойцы вжимались в землю. Лица были серые от пыли и напряжения.
Капитан, лежавший рядом с Белоусовым, прошептал:
– Триста... Двести пятьдесят... Боже...
– Молчать! – рявкнул Григорий Антонович, не отрывая бинокля. – Ждать!
200 метров. Лица немецких пехотинцев уже были различимы. Танки казались чудовищно огромными. Напряжение достигло предела.
Тактический расчет полковника Белоусова был прост и в тоже время гениален. На дистанции в двести метров танки теряли часть преимущества в маневре, а их пушки и пулеметы не могли эффективно бить по окопам под острым углом вниз. Пехота противника была сконцентрирована и уязвима.
Капитан испуганно схватил Григория Антоновича за рукав:
– Товарищ полковник! Они же сейчас...
Белоусов резко вырвал руку. Он понимал, что ждать дальше нельзя. Его боевая группа, собранная из отступающих, была на грани паники. Еще минута ожидания под гусеницами и пушками – и оборона рухнет. Нужен был перелом. Сейчас.
Полковник вскинул наган, взобрался на бруствер, став четким силуэтом на фоне дымного неба.
– За родину! За Сталина! Ура-а-а-а! Вперед! В атаку!
Его мощный крик пронзил воздух. И случилось чудо. Там, где секунду назад был паралич страха, вспыхнула ярость.
Одновременно заговорили наши жалкие орудия и минометы – не по танкам, а по пехоте позади, отсекая резервы. Земля вскипела за стальными громадинами.
Визг! Резкие хлопки! Противотанковые "сорокопятки" били в борта ближайших машин. Один немецкий Pz.III дернулся, из люка повалил дым.
Тут же застрекотали пулеметы, они косили передовые цепи немцев, прижимая их к земле.
И в этот же миг прозвучало дикое, нечеловеческое "УРА-А-А!" Советские бойцы, как одержимые, выпрыгнули из окопов. Не бежали – летели навстречу лавине, перегоняя друг друга, сжимая винтовки со штыками наперевес.
Эффект был ошеломляющим. Уверенные немецкие цепи дрогнули, смешались. Танки, лишившись прикрытия пехоты и получив удары с флангов, заколебались, стали разворачиваться, отползать назад. Паника, как волна, покатилась по наступающим.
– В штыковую! Добьем гадов! За мной! – полковник Белоусов был уже не на НП. Он мчался в первых рядах, его наган стрелял по бегущим немцам.
Красноармейцы, воодушевленные успехом, врезались в смешанные порядки врага. Отступление немцев стало паническим бегством к спасительным холмам. Но не для всех.
– В дома! В развалины! – яростно кричал Григорий Антонович.
Он видел, как группы немецких пехотинцев, отрезанные от танков, прижатые к земле ураганным огнем и преследованием, кидаются в ближайшие укрытия – первые сараи, полуразрушенные дома, подворотни окраины Двинска.
– Лейтенант Петров! – громко проговорил Белоусов и схватил за плечо молодого офицера. – Ваш взвод – вон в тот сарай! Выкуривайте врага! Гранатами! Остальные – зачищаем подворотни! Не давайте противнику закрепиться!
Бой распался на десятки очагов. Взрывы гранат, треск винтовочных выстрелов в упор, хриплые крики, лязг штыков. Уличный бой родился не из плана немцев штурмовать город, а из хаотичного отступления, в котором часть их пехоты была загнана на окраины и прижата к первым строениям.
Полковник Белоусов метался между группами своих бойцов. Его пистолет не умолкал. Он видел, как падают серо-зеленые фигуры, как его солдаты выбивают немцев из укрытий. Казалось, еще миг – и последнего вышибут за городскую черту.
– Бей фашистскую нечисть! Не давайте им передышки! – подбадривал бойцов Григорий Антонович.
Именно в этот момент, рядом с ним, разорвалался тяжелый снаряд. Оглушительный удар. Острая боль пронзила бок и ногу. Его отбросило, как тряпичную куклу. Мир погрузился в гул и темноту. Чьи-то руки схватили его.
– Товарищ полковник ранен! Выносим!
Сквозь туман боли Белоусов услышал свой собственный голос, слабый, но неумолимый:
– Отставить... Не до меня... Добейте... гадов... – Григорий Антонович попытался встать, опираясь на плечо солдата. – Поставь меня к стене... Позовите связного...
Его прислонили к уцелевшей стене сарая. Связисты оперативно протянули линию и принесли телефон.
Лицо полковника было белым, как мел, от потери крови, глаза ввалились, но в них горел все тот же огонь. Опираясь на кирпичи, он хрипел в трубку, отдавая приказы, направляя последние резервы. Он командовал до тех пор, пока тьма не поглотила его окончательно.
Эпилог
25 июля 1941 года. Где-то в госпитале, полковнику Григорию Антоновичу Белоусову вручили Орден Красного Знамени. В наградном листе сухо значилось: "за организацию обороны Двинска из разрозненных частей и личное руководство контратакой, обратившей противника в бегство. Будучи тяжело ранен, продолжал руководить боем".
Два дня в июне под Двинском. Эти два дня стали символом тактического гения и несгибаемой воли. Импровизированная оборона и внезапная контратака на близком расстоянии переломили ход битвы. Город пал, но честь была сохранена. Один командир показал, что даже в хаосе отступления можно найти опору и нанести решающий удар. Подвиг полковника Белоусова остался в памяти как легенда, написанная кровью и сталью на полях сражений под Двинском.