16 августа 1942 года Уинстон Черчилль встретился в Кремле со Сталиным. Черчилль был очарован Сталиным. Он вернулся в правительственный дом отдыха в три часа ночи и сообщил британскому послу в Москве, что работать с «этим великим человеком» было «удовольствием».
На самом деле, судя по всему, Сталин был блестящим переговорщиком. Он добивался уступок для Советского Союза, которые позволили бы ему сформировать послевоенный мир по своему усмотрению, и в то же время обучал союзников искусству использовать силу и обаяние, чтобы добиться своего. Отсутствие у него личного тщеславия означало, что он мог позволить Черчиллю и Франклину Д. Рузвельту разглагольствовать, пока сам молча обдумывал свой следующий шаг. Как заметил один из членов британской делегации, когда Сталин говорил, он «всегда попадал в точку». Действительно, Сталин настолько блистательно выступал на совещаниях, что Энтони Иден, министр иностранных дел Великобритании, впоследствии писал: «Если бы мне нужно было выбрать команду для участия в совещании, я бы в первую очередь выбрал Сталина».
Мастерство Сталина в ведении переговоров основывалось на четырёх ключевых качествах. Во-первых, он умел концентрироваться только на самом важном. Когда, например, в декабре 1941 года в Москву прибыла британская делегация, чтобы обсудить будущие отношения между двумя странами, они были шокированы, услышав, что Сталин сразу же потребовал от них согласиться с тем, что в конце войны Советскому Союзу будет позволено сохранить восточную Польшу — территорию, которую он захватил в рамках германо-советского пакта о ненападении в 1939 году. Британцы были поражены тем, что Сталин поднял этот территориальный вопрос, когда немецкие войска находились всего в нескольких км от советской столицы. Но Сталин всегда мыслил на перспективу и в вопросах внешней политики всегда фокусировался на главном, а не на сиюминутном.
С самого начала своих отношений с западными союзниками Сталин сосредоточился на двух ключевых целях: сохранить территории, полученные Советским Союзом по договору с Германией, и обеспечить «дружественный» по отношению к его режиму статус государств, граничащих с Советским Союзом. Таким образом, Сталин определил параметры всех будущих переговоров.
Вторым ключевым элементом мастерства Сталина в заключении сделок было глубокое понимание важности выбора времени для любых переговоров. Он не расстроился, когда в декабре 1941 года Великобритания ответила отказом на его требование о том, чтобы в конце войны восточная Польша осталась за Советским Союзом. В январе 1942 года Черчилль в частной беседе с министром иностранных дел Иденом сказал, что это требование возмутительно, поскольку эта территория была «приобретена в результате агрессивных действий в позорном сговоре с Гитлером».
Сталин понимал, что его способность успешно завершить переговоры будет зависеть от успеха или провала Красной армии. Если бы советские войска отбросили немцев, то все возражения Черчилля, основанные на благородных «принципах», были бы сняты. Так и случилось. Как отмечает британский историк Эндрю Робертс, в отношениях между западными союзниками и Советским Союзом произошёл «значительный сдвиг», когда «Красная армия начала давать отпор». По его словам, «на карте Восточного фронта можно проследить, как Рузвельт и Черчилль стали больше уважать Сталина и уделять ему больше времени».
И вот во время Тегеранской конференции 1943 года — к тому времени Красная армия уже начала давать отпор немцам — Черчилль полностью изменил свою позицию в отношении восточной Польши. Теперь он предложил Сталину оставить эту территорию за Советским Союзом, а Польше компенсировать потери землями на востоке Германии. После войны вся Польша сдвинулась бы к западу. Это был один из крупнейших демографических сдвигов в истории Европы, повлиявший на жизнь миллионов людей. Черчилль предложил этот шаг без согласия тех, кого он затрагивал, — поляков. Всё это было сделано лишь для того, чтобы угодить Сталину.
Когда Черчилль спросил Сталина, что тот предлагает, Сталин просто ответил, что «не считает нужным спрашивать себя, как действовать». Сталин блестяще разыграл свою партию: он просто сидел и слушал, ожидая, когда Черчилль даст ему то, что он хочет.
Какими бы умными ни были эти переговоры в Тегеране, они не шли ни в какое сравнение с тем, как Сталин рассчитал свой вклад в ключевой момент знаменитой Ялтинской конференции в Крыму в феврале 1945 года. Речь снова шла о будущем Польши. Хотя Сталин и выиграл битву за Восточную Польшу — эта территория действительно стала частью Советского Союза после войны, — оставался нерешённым вопрос о том, как будет управляться «новая» Польша, граничащая с Советским Союзом. Британцы и американцы поддерживали демократическое польское правительство в изгнании, базировавшееся в Лондоне, но Сталин не доверял им. В 1943 году он разорвал с ними дипломатические отношения. В 1944 году, после того как Красная армия вошла на территорию Польши, он сформировал собственное польское правительство.
Таким образом, ко времени проведения Ялтинской конференции фактически существовало два польских правительства. Одно из них поддерживалось западными союзниками и находилось в Лондоне, другое поддерживалось Сталиным и находилось в Польше. Урегулирование этого вопроса было первоочередной задачей для западных союзников на Ялтинской конференции. Даже Рузвельт, который не вникал в детали вопроса о будущем Восточной Европы, был обеспокоен этой проблемой — настолько, что написал Сталину письмо, в котором предложил представителям лондонских поляков немедленно вылететь в Ялту, чтобы встретиться под контролем союзников с представителями поляков, которых поддерживал Сталин. Таким образом, «большая тройка», действуя сообща, могла добиться своего рода компромисса.
Точно известно, что это было совсем не в интересах Сталина. Он не хотел, чтобы Черчилль и Рузвельт определяли правительство новой «дружественной Советскому Союзу» Польши. Но он понимал, что не может просто так отвергнуть предложение Рузвельта. Итак, во-первых, в соответствии с классической моделью поведения лидеров, оказавшихся под давлением, он вообще не спешил с ответом, заявив, что не может связаться со своими польскими коллегами и что они с министром иностранных дел Молотовым разработали несколько собственных идей, но, к сожалению, они ещё не были напечатаны.
Это означало, продолжил Сталин, что «Большая тройка» не могла обсудить польский вопрос, как планировалось, но они, безусловно, могли сделать это позже, на конференции. Тем временем, предложил советский лидер, у него есть кое-какие мысли по поводу создания Организации Объединённых Наций — послевоенного вопроса, который был ближе всего сердцу Рузвельта.
До этого момента Сталин тянул с вопросом об участии СССР в будущей ООН. Он знал, насколько важна была ООН для Рузвельта, который явно видел в ней ключевую часть своего наследия. Но Сталин, вероятно, намеренно пытаясь создать для себя пространство для будущих переговоров, препятствовал планам Рузвельта в отношении ООН, настаивая на том, чтобы каждая советская республика имела один голос в Генеральной Ассамблее, что давало Советскому Союзу 16 голосов против 1 у США.
Теперь, в качестве завершающего штриха, Сталин поручил Молотову сообщить участникам конференции, что вместо 16 голосов на Генеральной Ассамблее Советский Союз будет удовлетворен всего «двумя или тремя». Рузвельт и Черчилль назвали эту перемену «большим шагом вперед» на пути к созданию сильной ООН.
И Рузвельт, и Черчилль, всё ещё наслаждавшиеся хорошими новостями об ООН, согласились с советским предложением. Но даже они наверняка понимали, насколько нелепой была идея о том, что Сталин не может «поговорить по телефону» со своими ручными поляками.
Точно так же они должны были понимать, что вопрос о «привлечении» некоторых поляков из Лондона к существующему недемократическому правительству Польши будет непростым, особенно с учётом того, что теперь этим вопросом будет заниматься СССР, а не западные союзники.
И Сталин добился всего этого. Как заметил Александр Кардиган, глава Министерства иностранных дел Великобритании во время Второй мировой войны, на Ялтинской конференции: «Должен сказать, что дядя Джо [Сталин] производит самое сильное впечатление из всех троих [то есть более сильное, чем Черчилль или Рузвельт]. Он очень спокоен и сдержан… Президент размахивал руками, премьер-министр гремел, а Джо просто сидел, наблюдал за всем происходящим и, кажется, забавлялся».
Хотя Сталин знал, что в любых переговорах важно правильно выбрать время, третьим качеством, которое делало его непревзойденным переговорщиком, было понимание силы грубой власти и умение использовать ее при необходимости. «Словам нельзя доверять, — сказал Сталин в 1944 году. — Дела важнее слов».
На банкете в честь Тегеранской конференции Сталин так оскорбил Черчилля, заявив, среди прочего, что премьер-министр испытывает «тайную привязанность» к Германии, что тот в гневе покинул ужин. А позже, после Ялты весной 1945 года, Сталин снова разозлил Черчилля, заявив, что британцы пытаются обмануть Советский Союз. В ответ Черчилль отправил пространную жалобу, в которой назвал обвинения СССР «оскорбительными» и заявил, что ни он, ни британцы не заслуживают «позора». Ответная телеграмма Сталина была ледяной: «Мои послания носят личный и строго конфиденциальный характер. Это позволяет говорить прямо и откровенно. В этом преимущество конфиденциальной связи. Однако если вы будете считать каждое моё откровенное высказывание оскорбительным, это сильно затруднит такого рода общение».
Черчилль, Рузвельт и многие другие, судя по всему, были искренне задеты оскорблениями Сталина, что говорит о том, что они считали себя его друзьями. Даже Рузвельт, который сам умело манипулировал эмоциями других людей, был лично оскорблён заявлением Сталина о том, что западные союзники вели переговоры с немцами в апреле 1945 года за спиной Советского Союза. Он написал Сталину, что такие «гнусные обвинения в мой адрес» вызвали у него «горькое негодование». Но чтобы понять, почему Сталин был так силён на переговорах, нужно осознать, что он не нуждался в дружбе или личных отношениях.
Правда заключается в том, что к концу войны Сталин добился от Черчилля и Рузвельта практически всего, чего хотел. И всего этого он добился благодаря умелому сочетанию угроз, политической смекалки и обаяния. По сути, он успешно обманул западных союзников. Вернувшись из Ялты в конце февраля 1945 года, Черчилль сказал: «Бедный Невилл Чемберлен верил, что может доверять Гитлеру. Он ошибался». Но я не думаю, что ошибаюсь насчёт Сталина.