Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук, член испанской Ассоциации исследователей актуальной истории, лектор курсов Level One, преподаватель Школы журналистики имени Владимира Мезенцева при Центральном Доме журналиста Георгий Андреевич Филатов рассказал о влиянии культуры и написании истории в нынешнее время.
— Как меняется сознание исследователя, когда он много лет работает с одной культурой?
— Когда человек долго работает с одной культурой, он, конечно, глубоко в неё погружается. Очень часто он начинает искать в ней аналогии с тем, что происходит вокруг него. Ему кажется, что всё, что он видит в окружающем мире, каким-то образом связано с данной культурой и что в ней можно найти отражения и сходства с нами. Однако это иллюзия. На самом деле все, кто занимается изучением какой-либо культуры, говорят примерно одно и то же. Секрет в том, что люди и культуры похожи.
— Как формируется чувство идентичности в многонациональном и многокультурном пространстве, например, в Испании?
— На этот вопрос сложно ответить. У меня дома целая полка книг, авторы которых пытаются ответить на этот вопрос. Однако если коротко, то это результат длительного взаимодействия множества факторов: языка, средств массовой информации, музеев, культурных традиций, общения, этнических групп и так далее. Всё это вместе формирует идентичность в таком сложном и разнообразном пространстве.
— Можно ли сравнить культуру Испании с культурой России и вынести уроки?
— Они чем-то похожи, чем-то отличаются, но обе являются частью общеевропейского культурного пространства. В целом они действительно близки, у них есть общие проблемы, и можно провести аналогии. Испания и Россия — это периферийные страны, которые долгое время сомневались, являются ли они полноценной частью Европы. У нас в ХIX веке были славянофилы и западники, спорившие на эту тему. У испанцев происходили точно такие же дискуссии. Похожие нарративы тоже есть: испанцы считали себя мостом между Востоком и Европой, но и у нас говорили то же самое. Или, например, испанцы спасли Европу от арабов, а мы — от татаро-монголов.
— Что даёт нам гуманитарные знания в эпоху, когда цифры и алгоритмы стали решающим языком мира?
— Во-первых, гуманитарные знания дают нам то, что мы любим, чувствуем, ощущаем. Во-вторых, пока ни искусственный интеллект, ни алгоритмы не способны создавать прорывные технологии самостоятельно. Они могут помогать, но настоящее творчество и настоящая наука — дело человека. Наука — это новое открытие, которое создаёт человек. Алгоритмы работают только с тем, что уже есть, с той информацией, которая в них заложена. Они могут делать выводы, но радикально новое знание, насколько мы сейчас понимаем, машины создать не могут. Технологии помогают человеку находить связи и делать выводы, но пока не способны на самостоятельное открытие.
— Как в эпоху фейков историк может доносить правдивую информацию до общества?
— Я не думаю, что современная ложная информация радикально отличается от той, что была раньше. Просто сейчас её легче распространять. Раньше тоже были слухи, непроверенные сведения. Кто контролировал средства информации, тот и влиял на умы. Люди всегда любили верить в необычное, объяснять проблемы человечества заговорами масонов или рептилоидами. На мой взгляд, особой новой проблемы нет. Главная сложность заключается в другом: те, кто придумывает странные теории, не встречают серьёзного отпора от науки. Серьёзные историки часто не считают нужным опровергать ложные идеи. Они не объясняют людям, почему данная информация — неправда. Многие смотрят свысока и думают: «Зачем объяснять очевидное?» В результате наука не разбивает даже самые глупые аргументы вроде того, что Земля плоская. Такое высокомерие приводит к тому, что многие либо верят в подобные теории, либо просто посмеиваются над ними, но не понимают, где правда.
— Как пишется история в нынешнее время, когда достаточно много фейков и цензуры?
— Историки, как я, и пишут историю.
— Не запрещают ли публиковать определённые факты или предоставлять их будущему поколению?
— Есть государственная политика, которая, конечно, влияет. В нашей стране, например, она тоже присутствует. При этом надо сказать, что есть не так много вещей, на которые у нас законодательно ограничены вопросы по истории. У нас, в частности, законодательством регулируются вопросы, связанные со Второй мировой войной. В других странах эта проблема тоже есть. Например, в Испании есть закон о демократической памяти, который запрещает возвеличивать франкистский режим, то есть ты не имеешь права сказать, что при Франко сделали что-то хорошее. Если я пишу, что при нём строили школы, то получается, что я его одобряю, и, по сути, это запрещено законом.
Есть давление общества, например, движение Black Lives Matter, и в их случае пересматривали историю по-новому, через призму угнетения европейцами других слоёв населения. Однако нельзя сказать, что это цензура. Люди в каждом периоде времени ставят различные задачи и смотрят на них по-разному. Раньше считалось, что надо строить как можно больше заводов, но сейчас мы знаем, что такие действия могут вызвать проблемы, из-за чего связанные реки становятся зелёного или фиолетового цвета.
— Не считаете ли Вы, что такая «цензура» (ситуация, когда скрываются какие-либо сведения или материалы), может повлиять на сознание общества в отрицательную сторону?
— Может. Во время нацистской Германии, например, выстраивали исторический нарратив так, чтобы он подтверждал необходимость уничтожать людей, ограничивать их, считать их неполноценными. Да, это может повлиять.
— По Вашему мнению, как нужно писать историю? Так, как диктует, к примеру, политика или как она есть сама по себе?
— Возьмём историю арабо-израильского конфликта — вещь, которая никому особо не интересна. Если я историк, который живёт в Газе, то у меня один взгляд: нас всех выгнали из наших земель евреи, какие-то переселенцы. Это история людей, которых выгнали и бомбят, но они хотят жить, иметь детей, ходить в парк, есть мороженое. Однако их бомбит Израиль. Если же я пишу израильскую историю, то это уже история многовекового угнетения израильского народа, который наконец-то обрёл историческую родину. И их оттуда хотят выбить. Устраивают теракты, бомбят, угрожают вторжением. Какая из двух историй — правда? История — это точка зрения.
Любая история, которая преподаётся в школе, — это государственная политика, которая строит из нас всех граждан, и во всех странах она своя. Она не плохая и не хорошая. Однако бывает плохой, когда история призывает людей уничтожать, убивать.
Взрослый человек, особенно с университетским образованием, должен понимать, что любой исторический рассказ является точкой зрения и важно признавать, что существуют альтернативные точки зрения на ту или иную историю. Объективной истины с большой буквы нет, потому что люди и их взгляды разные.
Автор: София Макарова, студентка направления "Деловая журналистика" факультета журналистики Президентской академии, стажёр Школы журналистики имени Владимира Мезенцева при Доме журналиста