Иногда бывает день, когда даже воздух вокруг кажется уставшим. У Татьяны вся неделя была именно такой. Ребёнок — словно вошел в разлад с миром: капризничал с утра до вечера. Муж, кажется, нарочно задерживался на работе. Всё валилось из рук. Готовка, стирка, уборка — как будто её звали в десять разных сторон, и ни в одной она не могла быть до конца.
Я это видела. Мы жили в соседних квартирах, иногда чаёвничали вечерами. И вот однажды мне нужно было съездить в небольшой город по делам, я сказала просто:
— Поехали со мной. Просто так. Чтобы отдохнуть.
Татьяна задумалась, позвонила мужу, маме и согласилась.
Дела в городе завершились быстро и мы пошли в городской парк — тот самый, старый, с вековыми деревьями, мягкой тропой, речкой внизу и земляникой, прячущейся под листьями.
Там сразу дышалось по-другому. Даже птицы, казалось, пели тише.
На площадке, где обычно детвора бегает, стояла фельдшерская машина. Мы переглянулись.
— А давай проверим давление? — предложила я, улыбаясь.
— Давай. Для проформы. А то голова, как кастрюля — вот-вот молоко убежит, — пошутила Татьяна.
Шофер прогуливался вокпуг машины, посмотрел на нас и хмыкнул:
— Сегодня все больные в парк тянутся. А на самом деле - к ней, нашей Наталье Степановне. Притягивает добротой.
Мы рассмеялись, но когда подошли ближе, стало понятно — он не шутил.
Медсестра сидела в машине. Лицо — светлое. Спокойная. И в глазах было то, что редко встретишь: полное присутствие. Она смотрела не сквозь, а прямо в человека. И это не пугало.
Я зашла первой. Вопросов было немного, руки — добрые, движения — тихие. Всё будто само собой. А потом — Татьяна. Я наблюдала со стороны. Сначала всё как обычно: давление, пульс. А потом Наталья Степановна положила руку ей на плечо — как будто не для диагноза, а чтобы вернуть к себе. И сказала:
— Устали вы, милая. Не от быта даже. А от того, что внутри себя перестали звучать. Вы всё для всех. А что для вас?
Татьяна только моргнула. Не ответила.
— Женщина не обязана быть сильной всегда, — продолжала она мягко. — У нас нет такого контракта с жизнью. Нам можно сесть, погрустить, себя порадовать — без вины. Вы, может, забыли, но радость — это тоже право.
Татьяна слегка кивнула.
— Я вижу, вы терпеливая. Всё стерпит - это не про счастье или принятие. Счастье — это когда вы живёте не вопреки, а с собой. А чтобы к себе вернуться, надо хотя бы иногда останавливаться. Вот вы и остановились. А теперь, может, и услышите.
Мы вышли молча. Потом соседка тихо сказала:
— Я не знаю, как она это сделала. Но как будто груз с плеч упал, а в груди калиточка поскрипела и открылась.
И расплакалась.
На обратной дороге мы почти не говорили. Слушали радио, смотрели в окно. Воздух был тёплым, дорога — ровной.
Уже на площадке, когда я доставала ключи, Татьяна задержалась.
— Знаешь... Я хочу принести в дом ту тишину, которую почувствовала. Пусть хоть чуть-чуть. И, решилась: перестану всё время думы думать, стараться быть нужной, следить за тем чем и кому можно помочь. Больше буду с собой.
Она улыбнулась. И мне показалось, что во всем доме стало чуть-чуть тише, как в том парке. И добрее.
