Телефон зазвонил в половине седьмого вечера, когда я накрывала на стол. Одна тарелка, одна чашка — привычка последних трех лет. На экране высветилось «Катя», и сердце екнуло от радости. Дочь звонила редко, раз в месяц, не больше.
— Мам, нам нужно поговорить.
Голос был холодным, официальным. Таким Катя разговаривала с коллегами по работе, я слышала однажды, когда приехала к ней с пирогами.
— Конечно, солнышко. Как дела? Как Максимка с Полинкой?
— Вот об этом и речь. — Пауза. Долгая, тяжелая. — Мама, я не хочу, чтобы ты больше приезжала к нам.
Слова повисли в воздухе. Я не поняла сразу, переспросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду то, что сказала. Ты больше не будешь видеться с внуками.
Ноги подкосились. Я опустилась на стул, сжимая трубку так сильно, что побелели костяшки пальцев.
— Катенька, что случилось? Я что-то не так сделала?
— Мам, мне стыдно за тебя. — Голос дрожал, но решимость в нем была железной. — Стыдно перед соседями, перед друзьями, перед мужем. Ты не понимаешь, как выглядишь со стороны.
— Как... как я выглядю?
— Ты пьешь, мама. Каждый раз, когда приходишь, от тебя пахнет. Дети замечают. Максим вчера спросил, почему бабушка такая странная.
Мир поплыл перед глазами. Да, я выпивала. Рюмку-две после работы, чтобы заснуть. Иногда больше — в выходные, когда одиночество становилось невыносимым. Но я же не алкоголичка. Я работаю, плачу за квартиру, хожу в магазин.
— Катя, я могу исправиться. Я брошу пить, если это тебя так беспокоит.
— Поздно, мам. Слишком поздно. Андрей сказал, что не хочет, чтобы его дети видели такую бабушку. И я с ним согласна.
— Андрей? — Зять, которого я никогда особенно не любила, но терпела ради дочери. — Это он тебе сказал так решить?
— Никто мне ничего не говорил. Это мое решение. — Катин голос стал еще холоднее. — Мне сорок лет, мама. У меня своя семья, свои дети. И я не хочу, чтобы они росли, думая, что пить — это нормально.
— Но я их люблю...
— Любовь — это не только слова. Это поступки. А твои поступки говорят о другом.
Гудки. Катя повесила трубку.
Я сидела на кухне до глубокой ночи, глядя на телефон. Набирала номер и сбрасывала. Снова набирала. Пальцы дрожали. В холодильнике стояла бутылка водки — почти полная. Я достала ее, поставила на стол. Открыла. Понюхала. И вылила в раковину.
Прошла неделя. Я не пила ни капли, хотя руки тряслись, а по ночам накатывала такая тоска, что хотелось выть. Квартира казалась огромной и пустой. Раньше я готовилась к приходу внуков — покупала сладости, игрушки, планировала, чем их занять. Теперь холодильник пустовал, а детские книжки пылились на полке.
Максиму восемь, Полине пять. Я помню, как держала их новорожденными, как Максим делал первые шаги, держась за мою руку. Как Полинка называла меня «баба Ина» вместо «бабушка Инна». Как мы пекли печенье на Новый год, и они измазывались в муке с головы до ног.
Когда началось? Когда я стала пить?
После смерти Виктора, наверное. Три года назад. Муж умер внезапно — инфаркт на работе. Вечером мы поужинали, посмотрели новости, он пожаловался на усталость. Утром его не стало. Сердце не выдержало.
Первые месяцы я держалась. Катя приезжала часто, помогала с документами, с похоронами. Внуки отвлекали от горя. Но потом жизнь вошла в колею, а пустота осталась. Сорок лет брака — и вдруг ты одна. Тишина в квартире стала оглушающей.
Рюмка на ночь помогала заснуть. Потом две. Потом и днем — чтобы не думать, не вспоминать, не чувствовать эту бесконечную пустоту.
Я не замечала, как это выглядело со стороны. Думала, что скрываю. Жевала мятные конфеты, брызгалась духами. Но дети чувствуют ложь лучше взрослых. И Катя чувствовала.
Почему она не сказала раньше? Почему не попыталась помочь, а сразу отрезала?
Я знала ответ. Катя всегда была категоричной, как ее отец. Черное или белое, правильно или неправильно. Полутонов она не признавала. В детстве это меня умиляло — такая принципиальная девочка. Теперь эта принципиальность обернулась против меня.
Вечером я гуляла по району. Мимо детской площадки, где раньше играла с внуками. Мимо магазина, где покупала им мороженое. Все напоминало о них. Я представляла, как они растут без меня, как забывают мой голос, мои сказки на ночь.
Может, Катя права? Может, я действительно плохая бабушка?
Но я же могу измениться. Я уже не пью. Хожу на работу, прибираюсь дома, читаю книги. Разве этого недостаточно?
Через месяц я встретила их в торговом центре. Случайно — я покупала продукты, они гуляли всей семьей. Максим и Полинка бежали впереди, Катя с Андреем шли следом. Я замерла у витрины, не зная, что делать.
Полинка увидела меня первой:
— Баба Ина!
Она побежала ко мне, но Катя быстро перехватила ее за руку:
— Полина, идем.
— Мам, это же бабушка! — Максим тоже заметил меня. — Бабушка, почему ты не приходишь к нам?
Катя побледнела. Андрей нахмурился. Я стояла как вкопанная, не зная, что сказать.
— Дети, идемте отсюда, — сказал Андрей.
— Но папа...
— Никаких «но». Пошли.
Он взял Максима за плечо, Катя подхватила Полинку. Они пошли прочь, но девочка обернулась и помахала мне рукой. Я помахала в ответ, стараясь улыбнуться.
Катя не оглянулась ни разу.
Я добрела до дома и расплакалась. Впервые за все это время — по-настоящему, навзрыд. Как же больно видеть своих внуков и не иметь права подойти к ним. Как больно видеть в глазах дочери холод и отчуждение.
Вечером я написала Кате сообщение: «Я не пью уже месяц. Можем поговорить?»
Ответ пришел через час: «Мама, пожалуйста, не пиши мне. Мне тяжело, но решение принято».
Тяжело и ей. Значит, не все потеряно?
Я стала ходить на детскую площадку рядом с Катиным домом. Не подходила близко, просто сидела на скамейке в парке неподалеку. Иногда видела их — Катю с детьми, Андрея по выходным. Они не замечали меня.
Полинка выросла, стала серьезнее. Максим играл в футбол с мальчишками постарше. Они смеялись, бегали, были счастливы. Без меня.
Может, так и должно быть? Может, я действительно токсичная бабушка, от которой нужно защищать детей?
Но тогда зачем эта боль в груди? Зачем эта пустота, которая не заполняется ничем? Я пыталась найти хобби, записалась на курсы английского, даже думала завести кота. Ничего не помогало.
Однажды Полинка упала с качелей и заплакала. Катя была на другом конце площадки, разговаривала по телефону. Я вскочила со скамейки, хотела подбежать, но остановилась. Не имею права.
Другая мама помогла девочке подняться, утешила. Полинка быстро успокоилась и побежала дальше играть. А я так и стояла, сжимая руки в кулаки.
Вечером того же дня я приняла решение.
Я написала письмо. Настоящее, на бумаге, как в детстве. Долго подбирала слова, переписывала по несколько раз.
«Катенька,
Я не прошу прощения — знаю, что слова ничего не изменят. Я прошу шанса.
Ты права — я пила. Не каждый день, не запоями, но пила. После смерти папы мне было так одиноко, что хотелось исчезнуть. Алкоголь помогал не чувствовать эту боль. Я думала, что никто не замечает, но ошибалась.
Я не пью уже два месяца. Хожу к психологу, принимаю лекарства от депрессии. Записалась в группу поддержки. Я меняюсь, Катя. Медленно, трудно, но меняюсь.
Я не прошу вернуть все как было. Я прошу возможности доказать, что могу быть хорошей бабушкой. Может, раз в месяц, под твоим присмотром. Может, просто позвонить им на день рождения.
Максиму скоро девять. Помнишь, как мы с тобой готовились к твоему девятилетию? Ты хотела торт в виде замка, и мы всю ночь его лепили из крема. Получилось кривовато, но ты была счастлива.
Я хочу, чтобы мои внуки были счастливы. С бабушкой или без нее. Но если есть хоть малейший шанс...
Я буду ждать твоего ответа. Сколько потребуется.
Твоя мама»
Письмо я отнесла лично, опустила в почтовый ящик. Ждала неделю, две, месяц. Ответа не было.
Но я не сдавалась. Продолжала ходить к психологу, не пила, работала над собой. Каждый день был борьбой, но я держалась. За внуков. За возможность когда-нибудь снова услышать: «Баба Ина, расскажи сказку».
Прошло полгода. Однажды вечером зазвонил телефон. На экране — «Катя».
— Мам?
— Да, солнышко.
— Максим спрашивает про тебя. Каждый день. Говорит, что скучает.
Я молчала, боясь спугнуть момент.
— Может, встретимся? В кафе. Поговорим.
— Конечно, Катенька. Когда удобно.
— Завтра. В два часа. В том кафе рядом с моим домом.
— Я буду.
Но когда я пришла в кафе, Кати там не было. Я прождала два часа. Она не пришла и не позвонила.
Может, передумала. Может, Андрей запретил. А может, это была проверка — посмотреть, приду ли я, буду ли ждать.
Я не знаю. Знаю только одно — завтра снова пойду в это кафе. И послезавтра тоже. Буду ждать столько, сколько нужно.
Потому что любовь не умирает от запретов. Она просто учится ждать.
Подписывайтесь на канал — впереди еще много историй о том, как сложны бывают отношения между близкими людьми.
Что вы думаете о таких семейных ситуациях? Сталкивались ли с чем-то подобным? Поделитесь своим мнением в комментариях.