Когда я впервые увидел Леру, я был на дне.
Безработный. Разведённый. С отцом, лежащим в хосписе, и кредитами по уши.
Я не то чтобы жил — просто не умирал.
Она подошла ко мне в очереди в аптеке.
— У вас глаза как у человека, который давно не спал.
— Вы правы, — сказал я. — Я не спал. И вообще, кажется, немного не живу.
Она засмеялась. А потом протянула визитку: «Если совсем хреново будет — напишите».
Я написал.
Через два месяца мы жили вместе.
Через полгода расписались.
Мне стало казаться, что жизнь снова возможна.
Она была яркой.
Кипела идеями.
Всегда смеялась в голос.
И я — снова начал дышать.
Сначала всё было идеально.
Она оплатила мои долги — сказала, что унаследовала немного от деда.
Устроила мне собеседование.
Поддерживала, даже когда я проваливал проекты.
— Ты у меня лучший. Просто мир пока не понял, какой ты.
Первые трещины появились тихо.
— Почему ты не хочешь жить у моих родителей? У нас ведь там удобнее.
— Почему ты не берёшь трубку, когда я звоню?
— Почему ты не можешь быть, как раньше?
Я думал — кризис.
А потом начались «проверки».
Она стала читать мои переписки.
Один раз — сымитировала уход, чтобы проверить, не приду ли я к «бывшей».
— Я просто хотела знать, важна ли я тебе.
Потом — ультиматумы.
— Или ты увольняешься с этой работы (там слишком много женщин), или ищи себе другую жену.
— Удали всех баб из инсты. Все. Даже сестру. Меня раздражает, как ты лайкаешь фото.
Я не заметил, как оказался в золотой клетке.
Моя жизнь была в порядке. Только не моей.
Потом я нашёл записку. Случайно.
На листке для покупок было написано:
«Удерживать мужчину — это не любить. Это понимать, как им управлять».
Это был её почерк.
И ещё одно имя рядом: «Роман — не готов. Продолжить игру».
Я не понял.
Но вскоре узнал.
У неё был другой.
Причём с самого начала.
И он знал обо мне.
Она играла в спасительницу, но только до тех пор, пока я был слабым.
Когда я встал на ноги — я стал скучным.
Ненужным.
Я ушёл. Без скандала.
Без истерик.
Она даже не остановила. Только сказала:
— Ну, наконец-то. А то тень от тебя уже надоела.
Сейчас прошло два года.
Я не ищу новую любовь.
Я не ищу мести.
Я просто снова учусь быть собой.
Не верить в чудесные спасения.
Не влюбляться в тех, кто сначала раздевает раны, а потом туда же и давит.
Прошло почти два года.
Я научился жить один.
Научился не проверять телефон каждые 10 минут.
Не вздрагивать, услышав чужое имя, похожее на её.
Я снова читал книги. Завёл кота.
Пытался быть собой. Без внешнего контроля.
И вот — в один из обыденных вечеров — пришло письмо.
Не сообщение. Не звонок. Письмо. Бумажное. Почта России.
Конверт был подписан её рукой. Я узнал этот неровный почерк — как будто она всё писала на бегу, даже когда сидела.
Внутри — два листа.
Пахло лавандой.
Она всегда клала сушёную лаванду в свои письма, когда мы только начали встречаться. Тогда я считал это милым. Теперь — это напоминание.
Вот что она написала (фрагмент, запомнившийся дословно):
«Ты, наверное, думаешь, что я играла.
Что всё — манипуляция.
Что я спасала тебя, чтобы потом сломать.
Может, отчасти ты прав.
Я умею быть жестокой. И делала это не раз.
Но ты не знаешь другого — я тогда была на грани. Не ты один.
Я увидела в тебе не просто слабость — я увидела своё отражение.
Спасая тебя, я пыталась спасти себя.»
Я читал — и не знал, что чувствовать.
Сердце билось, как при тревоге. Как тогда, когда всё рушилось.
«Ты был честен. А я — нет.
Ты любил. А я пыталась научиться.
Я не смогла.
Но это не значит, что я не хотела.»
Дальше — странная просьба.
Она просила:
«Если когда-нибудь ты снова будешь писать — пусть это будет обо мне.
Пусть хоть кто-то увидит меня живой, настоящей. Даже если в твоей правде я — чудовище.»
Я не знал, чего она добивается.
Очистить совесть? Оставить след? Возродить связь?
Я сжёг письмо.
Но строки остались в голове. Особенно последняя:
«Ты был первым, кого я действительно любила.
Просто я не умела любить по-человечески.»
Знаешь, что самое страшное?
Иногда я всё ещё думаю о ней.
Не как о женщине.
А как о голосе, который в самые тёмные дни сказал мне:
«Напиши, если станет совсем хреново.»
И может, всё это и правда было манипуляцией.
А может — попыткой человека, сломанного задолго до нашей встречи, хоть кому-то быть нужным.
Я так и не ответил.
Но иногда, когда вижу лаванду в магазине, мне кажется, что запах меня догоняет.