Тишина в большой кухне особняка Лидии Ивановны была той особой, гулкой тишиной, что бывает только в пустых домах богатых людей. Слишком много мрамора, слишком много стекла. Звук шагов по нему – как капли по дну колодца. Я зашла налить воды – горло пересохло от бессонной ночи у постели свекрови. Рак – штука неспешная, но неумолимая. Как песок в огромных часах. Последние песчинки.
Случайная находка на кухне: Планшет и открытая бездна
На столе, рядом с коробкой дорогих конфет, которые никто уже не ел, лежал планшет Оксаны. Моей невестки. Жены моего сына Андрея. Он мигал – новое сообщение. Свекровь просила позвать Оксану, та ушла в сад «подышать», оставив гаджет. Я машинально ткнула в экран – проверить, не Андрей ли. Он был в командировке, волновался.
Экран вспыхнул. И мир – мой мир, мир нашей семьи – рухнул в одно мгновение. Без предупреждения. Без музыки. Просто – бах! И все.
Это был не Андрей.
«Не могу дождаться вечера… Твоя кожа пахнет так, что с ума схожу. На том же месте?» – высветилось имя отправителя. Вадим.
Вадим? Вадим Борисович? Лучший друг Андрея? Крестный их дочки? Человек, которого в этом доме называли почти что братом? Который ел Лидины пирожки с капустой еще студентом, когда они с Андреем голодали? Он?
Сердце колотилось где-то в висках. Руки похолодели. Я листала вверх. Сообщения. Фотографии. Их фотографии. Оксана – смеющаяся, растрепанная, в знакомом шелковом халате, который Андрей привез из Италии… на фоне знакомых обоев… гостиничных? Нет. Нашей гостевой спальни на даче. Когда мы все были на юге… а Оксана «заболела» и осталась. И Вадим «заскочил проведать».
– О, Господи… – вырвалось шепотом. Воздуха не хватало. Комната поплыла. Предательство. Двойное. Тройное! Андрей… Милый, доверчивый Андрей, который боготворил жену, который верил Вадиму как себе… Лидия Ивановна… И маленькая Анечка! Что с ней? Она же обожала «дядю Вадю»!
Шаги на веранде. Оксана! Я судорожно сунула планшет на место, отпрыгнула к крану, начала наливать воду. Руки тряслись. Вода расплескалась.
– Лидия Ивановна зовет? – голос Оксаны был спокойным, легким. Как всегда. Ни тени тревоги. Как она умеет лгать…
– Да… – я не обернулась. Не смогла. Боялась, что взгляд выдаст все. Весь ужас. Весь гнев. – Кажется, ей хуже.
Она взяла стакан, ее пальцы – длинные, ухоженные – коснулись моей руки. Я едва не отдёрнулась. Как от гадюки.
– Сейчас схожу. Надо только ответить на сообщение, – беззаботно бросила она, беря планшет. Ушла. Легкой походкой. Наверное, писала ему. Прямо сейчас.
А я стояла, прижавшись спиной к холодному мрамору столешницы, и чувствовала, как что-то огромное, черное и необратимое вошло в этот дом. И в нашу жизнь. Навсегда.
Последняя воля умирающей: Нотариус и черные чернила
Лидия Ивановна дышала тяжело. Кислородная маска, тихое шипение аппарата. Но глаза… О, эти глаза! Они горели. Не тусклым огнем угасания, а холодным, стальным блеском. Тем самым, который заставлял трепетать нерадивых учеников в ее бывшей школе. Она смотрела на меня. Пристально. Знающе.
– Ты… видела? – хриплый шепот пробился сквозь шипение кислорода.
Я кивнула. Не в силах вымолвить слово. Слезы подступили. От горя. От стыда. От бессилия.
– Планшет… на кухне… – прошептала она. Кашель скрутил ее. Худое тело содрогалось. Потом она откинулась на подушки, сняла маску. Лицо пепельное, но воля – железная. – Позови… нотариуса. Срочно. Петра Васильевича. Знает номер. Скажи… последняя воля. Срочно.
– Лидия, но… может, позже? Тебе нужен покой… – попыталась я возразить, сердце сжималось от предчувствия.
Ее рука, холодная и костлявая, с неожиданной силой сжала мою.
– Сейчас. – Голос был тихим, но таким, что спорить было немыслимо. Как приказ на поле боя. – Пока… силы есть. Пока… ясно. Иди.
Петр Васильевич приехал через сорок минут. Пожилой, с умными глазами за толстыми стеклами очков, с портфелем, видавшим виды. Он знал Лидию Ивановну лет двадцать, оформлял все документы по ее бизнесу – небольшой, но очень прибыльной сети цветочных салонов «Лидия», и по недвижимости. Он вошел в комнату, и его профессионально-сдержанное лицо дрогнуло при виде хозяйки.
– Лидия Ивановна… – начал он.
– Петр Васильич, – перебила она его. Голос слаб, но отчетлив. Каждое слово – усилием воли. – Переписать… завещание. Полностью. Чистый лист.
Он кивнул, достал бумаги, очки. Начал задавать ритуальные вопросы. О дееспособности. О понимании. Она отвечала коротко, четко.
– Лишаю… наследства… сына. Андрея Сергеевича. Все. Долю в бизнесе… Дачу в Сокольниках… – Она сделала паузу, собираясь с силами. Воздух со свистом входил в ее легкие. – Завещаю… Детскому дому «Надежда». Городскому. Всю долю. И дачу. Безвозмездно. Без условий.
Нотариус поднял глаза. Редкое удивление мелькнуло в них. Он знал Андрея. Знавал и Вадима. Знавал Оксану.
– Лидия Ивановна, вы… уверены? – осторожно спросил он. – Может, часть? Или оставить Анечке? Внучке…
– Всё. – Ее голос стал тверже. – И… в графе «Причина»… – Она снова закашлялась. Пальцы вцепились в одеяло. Потом выдохнула, глядя куда-то поверх нотариуса, в пустоту, где, казалось, она видела лица предателей. – Пишите… большими буквами. Чтоб видели. Чтоб все видели.
Она медленно, отчетливо продиктовала:
– «ЗА ПРЕДАТЕЛЬСТВО СЕМЬИ».
Тишина в комнате стала гробовой. Даже шипение кислорода казалось оглушительным. Петр Васильевич замер, перо над бумагой. Потом кивнул. Молча. Никаких эмоций. Профессионал. Он стал записывать. Скреблись перо, тикали часы. Лидия Ивановна закрыла глаза, будто сосредоточившись на последнем рывке.
Когда документы были готовы, она открыла глаза. Взгляд был ясным. Она взяла перо, которое подал нотариус. Рука дрожала, но она уперлась локтем в матрас. И подписала. Каждую страницу. Размашисто, с нажимом. Л.И. Волкова. Черные чернила легли на бумагу, как приговор.
– Свидетели? – спросил нотариус.
– Марья Степановна, – кивнула Лидия на меня. – И… позови сиделку. Татьяну. Она не в курсе… ничего.
Мы подписались. Татьяна, растерянная, тоже поставила свою подпись. Петр Васильевич заверил документы, аккуратно сложил их в портфель.
– Один экземпляр – вам, Лидия Ивановна, – сказал он тихо, положив конверт на тумбочку. – Остальные – у меня. Вступает в силу… после.
Она кивнула, слабо махнув рукой. Силы покидали ее. Но в глазах… в глазах было странное спокойствие. И та самая стальная решимость. Дело сделано. Правосудие – ее правосудие – свершилось.
– Спасибо, Петр Васильич… – прошептала она. – Теперь… можно.
Он ушел. А я стояла, держа конверт, этот тонкий пакет бумаг, который весил как гиря. В нем была бомба. С часовым механизмом. Которая рванет, когда ее не станет. И уничтожит все, что еще оставалось от нашей семьи. Я смотрела на свекровь. Она уже дремала, дыхание поверхностное. На губах – едва уловимая тень чего-то… похожего на удовлетворение? На месть? Или просто на последнюю, страшную правду, которую она успела высказать?
Чернила вместо крови: Шок и тишина после взрыва
Лидия Ивановна умерла тихо, через три дня. Как свеча на сквозняке – раз, и погасла. Похороны прошли в тяжелом, гнетущем молчании. Андрей был раздавлен горем, потерян. Оксана – бледная, в черном, с опухшими от «слез» глазами (искусство лицедейства у нее было отточено). Вадим пришел, конечно. Скорбный, надежный друг. Обнял Андрея: «Держись, братан». Меня тошнило.
Через неделю собрались у нотариуса. Андрей, Оксана, я. Петр Васильевич был мрачен, как туча перед грозой. Его кабинет казался вдвое меньше от напряжения, что висело в воздухе. Андрей нервно перебирал бумажник. Оксана смотрела в окно. Я молчала, зная, что грядет.
– Итак… – Петр Васильевич откашлялся. Разложил бумаги. – Завещание Лидии Ивановны Волковой. Вскрываем и оглашаем.
Он начал читать. Сухим, монотонным голосом. Юридические термины. Перечисление активов. Бизнес. Дача. Имущество… Андрей слушал, опустив голову. Ожидая привычного распределения. Его доля, доля внучки…
Потом голос нотариуса изменился. Стал громче. Четче. Будто он ударял каждым словом.
– «…Всю принадлежащую мне долю в уставном капитале ООО «Цветы Лидии», а также право собственности на земельный участок и жилой дом, известный как «дача в Сокольниках»… завещаю… Муниципальному детскому дому «Надежда»…»
Андрей поднял голову. Глаза – круглые от непонимания.
– Что? – вырвалось у него. – Детскому дому? Это… ошибка?
Петр Васильевич не отрываясь от бумаги, продолжал. Его голос намеренно замедлился на последней фразе:
– «…Безвозмездно. Без каких-либо условий. Основание: ЗА ПРЕДАТЕЛЬСТВО СЕМЬИ».
Тишина.
Не просто тишина. Вакуум. Звук всосался куда-то в пол. Воздух перестал существовать. Андрей замер, словно его ударили обухом по голове. Лицо побелело, как бумага. Глаза – стеклянные, невидящие. Он медленно повернулся. Сначала ко мне. Взгляд – вопрошающий, потерянный. Потом – к Оксане.
Она сидела, как изваяние. Весь ее безупречный макияж не скрывал смертельной бледности. Губы дрожали. В глазах – первобытный, животный страх. И… понимание. Жуткое, леденящее понимание. Она знала. Знала, что Лидия знала.
– Пре…дательство? – Андрей прошептал. Голос сорвался. Он встал. Шатко. Будто пьяный. – Чье… предательство? Мама… что она…?
Он снова посмотрел на Оксану. На ее лицо, искаженное ужасом. На ее руки, судорожно сжатые на коленях. И что-то в его взгляде… изменилось. Туман непонимания стал рассеиваться, уступая место чему-то ужасному. Догадке? Прозрению?
– Оксана? – Его голос был хриплым, чужим. – Ты… что она имела в виду? Предательство семьи?
Оксана вскочила. Как ошпаренная. Стул грохнул об пол.
– Я… я не знаю! – выкрикнула она, голос визгливый, ненатуральный. – Это бред! Она болела! Не соображала что творила! Это… – Она метнула бешеный взгляд на меня. – Это ты! Ты ее надоумила! Из-за ревности или чего! Ты всегда меня ненавидела!
Я не стала оправдываться. Просто смотрела на нее. Смотрела спокойно. Зная правду. Зная, что Лидия Ивановна нанесла свой удар. Точно. Безжалостно. Из-за гроба.
Андрей стоял, глядя то на Оксану, то на меня, то на нотариуса, который молча наблюдал за этой драмой, держа в руках роковой листок. В глазах Андрея кипела буря: горе, неверие, нарастающая ярость… и страшное подозрение, которое уже нельзя было игнорировать.
– Вадим… – вдруг вырвалось у него тихо, сдавленно. – Он… причем тут Вадим? Почему он… не пришел сегодня?
Оксана ахнула. Буквально. Рука сама потянулась ко рту. Этот жест… этот непроизвольный жест страха при упоминании имени… был красноречивее любых слов.
Андрей увидел. Увидел и понял. Все. Разом.
Его лицо исказилось гримасой такой боли и гнева, что стало страшно. Он шагнул к Оксане. Неуверенно. Как будто земля уходила из-под ног.
– Ты… и Вадим? – слова давились, как осколки стекла. – Это… правда? Мама… знала? И поэтому… поэтому?!
Оксана отшатнулась, наткнулась на стену. Смотрела на него, как на призрак. Ни да, ни нет. Просто животный страх. Это и было ответом.
Андрей застонал. Нечеловеческий звук. Он схватился за голову, будто пытаясь удержать ее от взрыва. Потом резко развернулся и вышел. Хлопнул дверью так, что задребезжали стекла в шкафу нотариуса.
Оксана осталась стоять у стены, дрожа всем телом. Слезы текли по щекам, смывая тушь черными ручьями. Но это были не слезы раскаяния. Это были слезы паники. Страха. Крушения планов. Прекрасной жизни, построенной на лжи.
– Этот… этот документ… – она вдруг бросилась к столу нотариуса, – его можно оспорить! Она же была не в себе! Под давлением! – Она тыкала пальцем в завещание.
Петр Васильевич медленно отодвинул бумагу. Его лицо было каменным.
– Лидия Ивановна была в полном сознании. Дееспособность подтверждена мной и свидетелями. Основания для оспаривания отсутствуют. Завещание законно. – Он посмотрел на Оксану с ледяным презрением. – Доля в бизнесе и дача переходят детскому дому «Надежда». Основание, как указано: за предательство семьи. Все ясно?
Он встал, давая понять, что разговор окончен.
Оксана стояла посреди кабинета. Разрушенная. Разоблаченная. Оставшаяся ни с чем. Ее шикарная жизнь, ее тайны, ее ложь – все это было вывернуто наизнанку и выставлено напоказ в нескольких строчках, подписанных умирающей женщиной. Чернила вместо крови. Бумага вместо крика. Но эффект – сокрушительный.
Я подняла свой экземпляр завещания. Взгляд упал на жирную, размашистую подпись Лидии Ивановны и на страшную, безжалостную фразу:
«ЗА ПРЕДАТЕЛЬСТВО СЕМЬИ».
Выходя из кабинета, я услышала, как Оксана, наконец, сорвалась на рыдания. Не от горя. От бессильной ярости. А в кармане у меня лежал листок, который отбирал у нее будущее. И отнимал сына у матери. И рушил дружбу длиною в жизнь. Лидия Ивановна ушла, но свой счет закрыла. По-своему. Жестоко? Да. Но справедливо. Как она это понимала.
На улице падал мелкий дождь. Я подняла лицо, чувствуя холодные капли. Детский дом «Надежда» получит неожиданный подарок. Дорогой подарок. Оплаченный кровью, ложью и последней волей умирающей женщины, которая не простила.
Не простила предательства. И наказала по-царски. Лишив не только денег. Лишив покоя, репутации и самой возможности смотреть друг другу в глаза. Навсегда.
А бумаги… Эти шокирующие бумаги… Они лежали в моей сумке. Тихие. Холодные. Неумолимые. Как сама смерть. И как правда, которая рано или поздно выходит на свет. Даже из-под плиты.