Свобода пахнет штукатуркой, забытым бабушкиным вареньем и слегка выцветшим ламинатом на полу. Это пришло ко мне не сразу — как будто не просыпаешься, а медленно всплываешь из глубины, где нет ни будущего, ни семьи, ни даже настоящего. Только ты, дверь с облупившейся краской и хрипящий замок, который вот-вот заклинит.
Переустройство собственного мира началось у меня в тот самый день, когда я оказался перед дверью своей, по сути ещё не совсем своей квартиры. Май стоял ленивый, каштаны роняли лепестки на разбитые дворы, а в соседнем подъезде орал чей-то телевизор. Я держал в руке ключ и папку с документами — завещание, справки, решения, закорючки нотариуса — и тосковал по тому простому времени, когда за меня всё решали другие.
Нет, меня зовут Никита. Когда-то для мамы я был «Китюша», «сынок» или даже «мой мальчик». После последних событий она звала меня "эгоист", а после — никак. Говорят, семья — это те, кто за тебя горой. Забавно, мне всегда казалось, что это наоборот.
Разлом
Бурлящая точка кипения пришла, как всегда, незаметно. Никаких громких хлопков дверью или битых тарелок. Просто однажды вечером я вошёл на кухню — узкую, много раз перестроенную, где пахло тушёной гречкой и стёршейся надеждой — и сказал:
— Мама, отдай мне ключи, пожалуйста.
Лидия стояла у котла, мешала ложкой своей любимой «фирменной» гречки, добавляла соль, выкрикивала команды Толяну — младшему внуку, который давно превратил коридор в арендованный автосалон для машинок. Я не кричал — голос мой был как осень: испитый, спокойный, выстуженный.
— Тебе не стыдно? У Вики двое детей! Ты живёшь один, у тебя целых две комнаты! Совесть у тебя есть, Никита?
Я хотел улыбнуться, но не смог.
— У меня была совесть, мама. А у тебя теперь не осталось сыновей.
Лидия сжала губы в тонкую полоску, побелели костяшки пальцев на ложке.
— Что ты себе позволяешь? — выдохнула она. — Я всегда хотела, чтобы дети друг другу помогали!
— Я помогал всем, когда не было никого. Ремонт сам делал. Учёбу с подработкой совмещал. Только бабушка это оценила. Вот поэтому квартира — МОЯ, мама. Согласно её воле.
— Да ты меркантильный! Ты специально с ней возился, чтобы получить квартиру!
Я выдохнул — столько раз слышал это, что уже не ранит. Рядом с плитой моя младшая сестра Вика рассыпала печенье по тарелкам. Её сын, Артём, забавно сопел, резал пластиковым ножом салфетку. Мы встречались во взглядах. Все понимали, к чему идёт этот разговор.
Я положил перед матерью папку. Словно медленно опускаешь топор.
— Завещание, право собственности, копии документов. Ключи мне. Ты не имеешь права никого вписывать. Ни морально, ни юридически. Я переезжаю. Прошу больше не звонить мне ни по этому, ни по другому вопросу.
Молчание упало на кухню, словно пыль на забытый диван. Лидия присела, потёрла голову, но не плакала.
— Без семьи ведь никто ты… — ее голос был едва слышен.
— А с вами — чужой среди своих, — тихо ответил я.
Лёха и берлога
В тот же вечер я оказался у Лёхи — моего друга, соседа по детству, спасителя скверных дней. Его холостяцкая однушка напоминала музей странностей: аквариум с одиноким сомом по прозвищу Бетон, ковёр в красно-чёрных узорах, да коллекция магнитов с курортов, где он никогда не был. Стоило пройтись взглядом по его столу, где чашки перемешивались со старыми батарейками, как чувствовал: дома.
— Ты теперь что, войну с маманей затеял? — спросил Лёха, жуя гречку с кетчупом сверху. — В суд подадут, зуб даю.
Я хмыкнул:
— Всё оформил, документы на руках. Мне не страшно.
Он кивнул, а я впервые за долгое время почувствовал искреннюю поддержку.
— Не боишься остаться без семьи?
— А у меня была? — только и сказал.
Эпизод из прошлого
В голове всплыл момент, когда мне было двенадцать. Тогда папа уходил в ночь, собирая вещи и швыряя ключи в угол. Мама рыдала, а Вика, совсем малышкой, жалась ко мне, цепляясь за рукав. Я понял — с тех пор моё единственное спасение — это делать всё самому.
Вика. Петли и недосказанность
Через несколько дней мне позвонила Вика. Разговор был как затяжная гроза летом: спертый, тяжелый.
— Ник, ты серьёзно не дашь нам даже одну комнату? У нас на восьми квадратах дети с ума сходят!
— Вик, мне тоже негде жить. Ты всегда знала, что бабушка оставила квартиру мне. Это её воля.
— Но мама…
— Мама себя мнит судьёй, но скупердяйничает только на моей жизни. Никто не спросил меня, хочу ли я делить углы со Светкой и её мужем! Всё решено за меня!
Вика повисла на трубке минуту, потом только сказала:
— Мы же семья, Ник. Подумай.
Осталась пронзительная пустота, и я ещё крепче ухватился за документы, как за щит.
Суд — первый и последний
Они не стали тянуть. Через месяц пришло уведомление — Лидия Петровна подала в суд о признании завещания недействительным. Чтобы не трясти руками, я копался вечерами в квартире — мыл окна, клеил обои, чинил розетки. Готовил документы: платёжки, чеки, переписку с бабушкой. Нашёл двух соседей — свидетелей.
В день суда я надел свой единственный пиджак, купленный ещё на "Авито", держал градусник спокойствия искусственно — внутри всё сжималось в узел. Родственники расположились напротив: мать, мрачная как осень, и Вика, трагично глядящая на судью.
— Мы хотим справедливости, — начала Лидия. — Никита пользовался доверием пожилой женщины!
Судья равнодушно листал документы — всё было законно.
Выслушали меня. Я говорил тихо и чётко: «Бабушка указала меня, потому что других рядом не было. Я ухаживал, помогал, был рядом». Поразительно — впервые за годы у меня не тряслись руки.
Приговор был коротким: завещание в силе.
Мать отвернулась, Вика прошла мимо, будто меня не существовало.
Дом, который построил Никита
Я вернулся в квартиру уже официально. Замок заедал, пахло пылью и прошлым. В прихожей моё старое фото в рамке — я, лет шести, с подаренными блокнотами. Только теперь я был хозяином. Холодильник выключен, в комнате слегка сыро, на подоконнике нежданно выросли два новых кактуса. Я сел на стул, убрал руки на колени и посмотрел в окно. Внутри — воздуха на двоих, но дышишь только ты.
Первую ночь я спал в футболке и джинсах — на старом диване. Приснилась бабушка. Она строго посмотрела и сказала: «Ну что, жить будешь?»
Проснулся с улыбкой.
Новая глава
Прошёл год. Я устроился на работу в автомастерской, сблизился с Лёхой ещё больше, обзавёлся хобби — коллекционировать редкие болтики от иностранных авто. Каждую вещь в квартире выбирал и покупал сам: кресло с Avito, торшер из мелкой лавки, маленькую кофеварку. Всё это стало моей батареей спокойствия, кусочком памяти о себе.
Иногда мама звонила — просила денег, ремонта, потом просто умоляла прийти, если что-то случится.
— Ты должен помогать родным, Никита! Мы же семья!
— Я давно для вас никто, мам. Простите.
— Ты злой! — фыркнула она однажды и кинула трубку.
Я не перезвонил.
Встреча и свобода
Однажды в магазине я увидел Лидию. Она выбирала гречку, стояла у витрины так же, как много лет назад, когда спорила со мной на кухне. Наши взгляды встретились. В её глазах — ни злости, ни страха. Только пустота и усталость. Я кивнул, но она отвернулась.
Я вышел на улицу и вдруг почувствовал лёгкость.
Свобода — не когда получаешь своё, а когда учишься пусть не прощать, но отпускать то, жгло изнутри.
Вечером я встретился с Лёхой. Мы заказали пирожки, поставили на стол чайник и впервые за долгое время просто смеялись.
Мой дом — мои правила, мои стены, моя жизнь.
И даже если однажды кто-то вновь попытается расколоть мой мир, знаю точно: у меня есть главное — себя терять уже некуда.