Когда-то я мечтал стать отцом.
Не богатым, не успешным — именно отцом.
Тем, кто забирает из школы. Кто собирает конструкторы. Кто учит ездить на велосипеде.
Тем, кто целует в лоб перед сном и говорит:
— Я рядом. Всегда.
А потом был развод.
Не сразу, не внезапно. Постепенно — как гниёт дерево изнутри.
Боль, ссоры, молчание.
И в один день она сказала:
— Всё. Я подала на развод. И сына ты будешь видеть только через суд.
Я пытался.
Я звонил, писал, стоял под подъездом.
Платил алименты. Ругался с юристами.
Уговаривал её мать. Писал письма адвокату.
Сыну тогда было 7.
А в 8 он сказал по телефону:
— Пап, мама сказала, ты ушёл к другой тёте. Я не хочу с тобой говорить.
Это был последний звонок.
Прошло 6 лет.
Он рос где-то там — без меня.
Я собирал фото из открытых аккаунтов, спрашивал у знакомых, следил молча.
Знал, когда он пошёл в пятый класс. Знал, что он записался на футбол. Знал, что у него родился отчим.
Я не писал.
Потому что боялся сломать его.
Потому что мама наврала. Потому что я стал — «бросившим отцом», хотя уходил не я.
А вчера кто-то постучал.
Поздно. Около девяти.
Я открыл.
Он стоял на пороге.
Выше, чем я помнил.
Щеки подростковые, в глазах — обида.
— Привет.
Я у тебя не был 6 лет. Мама сказала, ты нас бросил.
Это правда?
Мне хотелось сесть.
Прямо на пол.
Рыдать. Смеяться. Обнять его. Отдать себя всего.
Но я стоял.
Смотрел в эти глаза — и знал, что он пришёл не как сын. А как судья.
Я посадил его на кухне.
Налил чая. Он не притронулся.
Я начал говорить.
Медленно. Без обвинений. Только факты.
Что никогда не заводил «другую тётю».
Что пытался. Что суд не встал на мою сторону.
Что мама была зла. Что я не знал, как пробиться сквозь стену.
Он молчал. Только смотрел.
Потом сказал:
— Я тебе не верю.
Но я хотел услышать.
Сам.
Он ушёл через полчаса.
Не обнял.
Не попрощался.
Но перед тем, как выйти, остановился и спросил:
— У тебя есть мои детские рисунки?
Я достал коробку.
Он взял один — с машинкой и надписью «Папе».
— Я помню.
Это я рисовал на твой день рождения.
И ушёл.
А я остался.
С кружкой чая.
С рисунком.
С дырой внутри.
Прошло три дня.
После того вечера я почти не спал.
Каждое утро я просыпался с мыслью:
«А вдруг он напишет? Позвонит? Вернётся?»
Но тишина была плотной.
Как будто ничего не случилось.
Как будто это был не мой сын, а просто сон.
На четвёртый день раздался звонок.
Номер не знакомый, но внутри сразу ёкнуло.
Я ответил.
— Это ты.
Она не представилась. Не сказала "привет".
Просто голос, который я не слышал 6 лет.
Холодный.
Собранный.
И… злобно контролирующий.
— Зачем ты лезешь в его жизнь?
— Он пришёл сам, — ответил я спокойно.
— Он подросток. Не понимает, что делает.
— А ты понимаешь? Ты ему 6 лет врала.
На том конце — глухое дыхание. Потом:
— Ты никогда не был ему нужен.
Ты сбежал, как всегда. И теперь, когда он стал интересным тебе — снова появляешься?
Я замолчал.
Не потому что нечего сказать — а потому что с этим тоном спорить невозможно.
Это была не боль. Это был страх потерять власть.
— Он забрал рисунок, — сказал я. — Значит, помнит.
— Он тебе не верит.
— Тогда зачем пришёл?
Она не ответила. Только бросила:
— Не вздумай его снова искать.
Иначе я сделаю так, что он вообще забудет, кто ты.
Я выключил телефон.
И больше не включал до вечера.
Потом подумал: пусть.
Я не стану драться за него.
Я не стану навязываться.
Но я буду ждать.
Не как отец, который требует.
А как человек, который любит. Без условий.
Через неделю мне пришло письмо. Обычное. Бумажное.
«Пап, привет. Мама говорит, что ты — лжец.
Я не знаю, кому верить.
Но я хочу узнать тебя сам.
Я записал твой адрес. Можно я приду снова?»
Иногда любовь — это не громкие обещания.
Иногда — это тишина, которую ты хранишь, чтобы кто-то смог в ней возвращаться.